| Саня | Дата: Воскресенье, 03 Апреля 2016, 13.29.28 | Сообщение # 3 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Шел, видимо, июнь 1944 г. В лагерь доползли слухи о высадке войск западных наших союзников во Франции, о крупных поражениях немцев на Восточном фронте. По поведению охраны было видно, что немцы нервничают. Они стали строже следить за тем, чтобы в лагерь не попадали никакие газеты, чтобы до минимума сократились контакты пленных с гражданскими немцами.
В лагере IV А я пробыл недолго – недели две. С группой пленных, человек 15–20, был отвезен на автофургоне под охраной в последний свой лагерь – «Рабочую команду» в городок Зебниц на границе с Судетской областью. Небольшой город Зебниц, до войны мировой центр по изготовлению искусственных цветов, был расположен в горной местности. Перепады высот на улицах были очень заметны. Лагерь военнопленных – Arbeitskommando – находился на плоской площадке на возвышенности в самом городе и был, как обычно, огорожен колючей проволокой.
На площадке разместились два длинных стандартных сборных барака; один еще достраивался. Основной барак был разделен дощатыми перегородками на несколько отделений без дверей. На двухэтажных нарах с обычными бумажными матрацами и такими же «одеялами» размещались до 230 военнопленных. Полы – деревянные. Мой внутрилагерный номер был не то 214, не то 217 – точно не помню. Поверки проводились по внутрилагерным коротким номерам, постоянные длинные (мой – IVB-204728) не употреблялись. В дальнем углу помещалась уборная с выгребной ямой. Здесь под надзором немцев соблюдалась идеальная чистота. Чистоту в бараке наводил постоянный уборщик, на работу вне лагеря его не водили. В ближнем к входу в лагерь конце барака размещалась комната вроде кухни. Здесь была кирпичная печь-лежанка с водогрейным котлом ведер на пять, обычные для таких печей четыре конфорки. В самом бараке стояли четыре небольшие печки, типа уртермарковских, кирпичные с металлическим кожухом. <…> Стояли несколько лавок и дощатый стол.
В караулке было несколько комнат. В одной из них жил комендант лагеря – молодой унтер-офицер Скора, получивший эту должность после ранений на Восточном фронте. <…> Остальная охрана лишь дежурила в лагере, жила же в военной казарме в городе. Это были нестроевые солдаты 50–55 лет либо молодые инвалиды, раненные на фронте. <…>
Среди пленных в лагере были инвалиды – с ранеными ногами, несколько человек – с деревянным протезом, т. е. простой деревяшкой, привязанной ремнями (брезентовыми) к культе. Но и их гоняли на работу.
<…>
Водил бригаду грузчиков на станцию всего один солдат, их уже командованию не хватало. Практически надзора за грузчиками-пленными не было. Гражданские немцы – кладовщики и сдатчики-приемщики грузов были заняты своими делами. И наши грузчики приладились воровать все, пригодное для еды и некоторых других целей. Воровали мешками сахарный песок, консервы, открывая ящики и опустошая их частично, после чего снова забивали крышки ящиков. Не обходили мыло и другую мелочевку. Фирма разрешила этой бригаде относить каждый вечер в лагерь несколько мешков с угольным брикетом и иногда с картошкой. В этих мешках прятали и ворованное. Охрана лагеря проверяла мешки с углем поверхностно, и не было случая, чтобы краденое обнаружили. Это удавалось главным образом потому, что грузчики подкупали лагерного коменданта, который был еще большим вором, чем наши ребята. Не единожды они ночью отправлялись с ним во главе на станцию грабить склады исполу – половину ему, половину себе. Воровали для него сахар – острейший дефицит в то время в Германии. На него можно было выменять все, что угодно. Комендант, кажется, менял сахар на спиртное и заводил за этот счет любовниц.
Периодически в лагере проводили обыски, но все, что приносили в лагерь, быстро съедалось. Грузчики держали запасы на станции в угольных кучах, которые не обыскивали, да и найти в них что-либо было почти невозможно. Один раз случился величайший скандал: наши ребята грузили ящики с шоколадом, предназначавшиеся для нацистской элиты. По «неловкости» они «нечаянно» уронили несколько ящиков и сразу же растащили содержимое – около 100 кг, тщательно спрятав в угольных кучах. Немцы рассвирепели. Вмешалась военная полиция. Грузчиков обыскали на станции, при входе в лагерь высыпали уголь из мешков. Устроили через день обыск в лагере: прощупывали матрацы и одеяла, вещмешки, осмотрели все закоулки, в нескольких местах вскрыли полы. Шоколада не обнаружили. Такой же обыск провели в английском рабочем лагере, откуда также посылали грузчиков на станцию. Шоколада не было. Обыскивали станционные склады, самих немцев. Шоколада не было.
Через две недели, когда все уже утихло, бригадир наших грузчиков (выбранный ими самими) Алексей Васин, из старшин-сверхсрочников, постучал в караулку и попросился к коменданту. В руках у него был большой сверток. Он его развернул и преподнес коменданту на ворованном блюде гору ворованного шоколада – килограмма два. Как рассказал нам Алексей, комендант в первый момент очумел, лишился речи. Потом долго матерился по-русски и немецки (обычные немецкие ругательства в наш адрес: «русская свинья», «подлюка» – russische Schwein, Schweinehund), но шоколад взял. Инцидент был исчерпан. Каждому пленному в лагере грузчики подарили по плитке шоколада. Это был праздник!
Таская ежевечерне продукты в лагерь, грузчики варили на печке ужин, обычно – картошку с мясными консервами (!), сами ели досыта и, насколько было в их возможностях, подкармливали кое-кого из остальных пленных. Всех накормить они, конечно, не могли, но, чтобы придерживаться хоть какой-то справедливости, сами мы установили определенную очередность. Такое воровство все мы, и я в том числе, не считали постыдным – воровали у врага. Это было святым делом!
Кстати, воровали и англичане на станции, но неумело. Однажды они украли несколько десятков брюк и на следующий день отправились в них на работу на станцию. Естественно, брюки тут же с них сняли, избили, обыскали лагерь и все забрали, прихватив кое-что из посылок Красного Креста. На свою неудачу англичане нашим грузчикам пожаловались на смешанном англо-немецко-русском языке, в котором преобладали ставшие интернациональными крепко соленые русские слова.
Большую часть пленных из нашей «Рабочей команды» водили на дочернюю фабрику фирмы «Autounion», где изготавливались комплектующие детали – магнето – для автомобилей, выпускавшихся этой фирмой. Здесь мы занимались подсобными работами: инвалиды упаковывали магнето в промасленную бумагу и укладывали в ящики, остальные на ручных тележках отвозили по грузовому лифту во двор, где грузили ящики на автомашины. Украсть здесь было нечего, и дополнительно съесть тоже. На всех этапах работы за нами пристально наблюдали гражданские немцы – в основном женщины, чтобы не допустить порчи изделий. И все же мы иногда ухитрялись отвернуть какую-нибудь гайку, сунуть в магнето гвоздь. Но это имело малое значение. По-настоящему навредить немцам возможности мы не имели.
7 ноября 1944 г. мы предприняли попытку не пойти на работу, не вышли по команде строиться. Караульные солдаты ворвались в барак с оружием; прикладами и штыками выгнали всех во двор, вывели за ограду; появились военные полицейские с собаками и нас силой построили. Комендант орал, выхватил «Вальтер» и застрелил одного парня, который не хотел стать в строй. Мешая немецкие ругательства с русским матом, комендант пригрозил расстрелять столько пленных, сколько нужно, чтобы мы подчинились. Видя, что угроза будет выполнена, мы, стиснув зубы, покорились. Попытка забастовки в святой для нас день Великого Октября не удалась. Сила была на стороне врага. Фамилию убитого не помню. <…>
Между тем строгости в лагере летом 1944 г. снова усилились, несмотря на крупные поражения немцев на Восточном, а теперь и Западном фронтах. Толчком послужило неудавшееся покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. Улицы, по которым нас гнали на работу, запестрели новыми крупными портретами фюрера, транспарантами и надписями на стенах: «Хайль Гитлер!», «Бог спас вождя!», «Провидение хранит Гитлера!», «Одно Отечество, один народ, один фюрер!» и т. п. («Heil Hitler!», «Der Gott rettete den F?hrer!», «Vorsehung verwahrt Hitler!», «Ein Vaterland, ein Volk, ein F?hrer!»). Чувствовалось, что среди немцев – военных и гражданских – ищут сторонников заговорщиков. На фабрике сгустилась атмосфера страха. Немки, которые до того часто обменивались с нами репликами на смешанном примитивном немецко-русском жаргоне, стали осторожнее. В лагере участились обыски, несколько раз в них участвовали эсэсовцы, но ничего предосудительного не нашли.
Информация о событиях доходила до нас от общения с гражданскими немцами, контакты с которыми в работе были неизбежными; к нам от них попадали и немецкие газеты. Выдержки из газет о бедах немцев на фронтах я, не стесняясь, зачитывал в лагере даже перед строем. Усилившиеся строгости в лагере сочетались с послаблениями, которые вынужден был делать вор-комендант, нуждавшийся все время во взятках от станционных грузчиков. Снова мешки с углем, которые они приносили в лагерь, стали пропускать почти без проверки. Кража шоколада прервала этот «обычай» всего на две недели, потом все пошло по-прежнему.
Сравнивая порядки в Зебницкой рабочей команде с порядками в тех лагерях, в которых мне довелось побывать прежде, уже тогда пришел к выводу, что наш злой, непредсказуемый, вздорный, взбалмошный комендант, от которого в любой момент можно было ожидать какой-нибудь особо изощренной подлости, все же был, благодаря его вороватости и взятколюбию, «выгоднее», если можно употребить такое слово, для нас, пленных, чем порядочные, честные служаки, пусть и менее суровые, но точно выполнявшие инструкции, безжалостные к пленным. Перспективы выжить и дождаться освобождения в Зебницкой рабочей команде были надежнее, чем в других знакомых мне лагерях, хотя и пулю в лоб получить перспектива тоже была.
В лагере не было собственной кухни. Пищу для пленных варили в гражданской частной столовой, которая находилась рядом с лагерем. Готовили баланду три украинские женщины – «восточные рабочие», вывезенные с Украины на принудительные работы в Германии. Жили они у хозяйки столовой (кафе?), ходили вольно в пределах города. Нормы и характер пищи были обычны для пленных: 0,5 литра баланды из брюквы или турнепса, пять-шесть вареных «в мундире» картофелин, 100 граммов хлеба, «пленной» рецептуры и выпечки. Баланду в бидонах и все остальное доставлял на ручной тележке к вечерней раздаче постоянный лагерный уборщик; он же и раздавал пищу под наблюдением выборных контролеров.
Дамоклов меч разоблачения моей национальности висел надо мной постоянно. Моя внешность имеет некоторые расовые признаки, может быть, выраженные не очень ярко. Возможно, при длительном общении отдельные черты характера в сочетании с внешностью тоже вызывали подозрения. Мне иногда приходилось выслушивать намеки по этому поводу, но до немцев они не дошли. Ненависть пленных к противнику оказывалась сильнее. Никто на меня не донес!
В Зебницкой рабочей команде оказалось человек тридцать, знакомых мне по прежним лагерям. С некоторыми я прибыл из пересыльного лагеря IVA Хонштайн, вместе был в лагере-лазарете. Было два-три знакомых по дрезденскому лагерю, которые попали сюда раньше меня, а один парень – Коля Манацков – был знаком по лагерю в Шепетовке; в Зебниц он попал тоже раньше меня. Видимо, лагерные маршруты были достаточно шаблонными. С Колей Манацковым – природным донским казаком из Ростовской области – я подружился. Он был года на два старше меня, настроен очень патриотически, и я с ним разговаривал откровенно. Через несколько месяцев, когда я ему уже полностью доверял, однажды во время совместной помывки в фабричной душевой кабине, я открыл ему, кто я на самом деле. С тех пор мы всегда мылись вместе; он был мне прикрытием. Дружба наша окрепла.
В Зебницкой рабочей команде я впервые за все время плена выдвинулся из ряда последних опустившихся доходяг в лагерные лидеры. Причем это выдвижение шло и сверху и снизу. В лагере не было штатного переводчика; комендант, хотя и калякал немного по-русски, все же не мог полностью донести свои распоряжения до пленных. Вычитав из сопроводительной личной карточки, что я изъясняюсь по-немецки, он стал привлекать меня как нештатного переводчика. К переводчикам пленные относились обычно настороженно, особенно в 1941–1942 гг., когда переводчики в значительной части были немецкими прислужниками и были близки к полицаям. В 1943–1944 гг. положение изменилось; переводчики из пленных были лишь необходимыми посредниками, а не доносчиками и предателями.
Со временем комендант доверил мне самостоятельно проводить вечернюю поверку и докладывать в караулку – ему лень было самому строить пленных и проводить перекличку. Отсутствие немцев на вечерней поверке дало мне возможность проводить, по просьбе ребят, настоящие политинформации. Через гражданских немцев в наши руки попадали немецкие газеты; стали давать мне немецкие газеты и охранники. Как ни старалась немецкая пресса сдержанно писать о поражениях их войск, но полностью скрыть положение дел было невозможно. И на Восточном фронте, и во Франции, в Италии, на Балканах союзники наступали, а немцы отступали. Газеты называли все новые города, где шли сражения; война пересекла границы Германии, советские войска воевали уже в Восточной Пруссии; были освобождены Белоруссия, Украина, часть Прибалтики, Польши, вышла из войны Румыния и т. д. Писали газеты и о бомбардировках германских городов. Практически каждый вечер перед строем на поверке я делал сообщение о положении на фронтах, анализируя те материалы, с которыми удавалось ознакомиться в доступных нам немецких газетах («V?lkischer Beobachter» – главным образом). Помогали мне довоенные навыки читать между строк, неусыхинская выучка анализировать минимум сведений.
http://bookz.ru/authors....64.html
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
