|
Stalag 325/Z , Stalag 327/Z Olchowce (Sanok)
|
|
| Саня | Дата: Среда, 07 Марта 2012, 02:44:32 | Сообщение # 1 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Stalag 325/Z , Stalag 327/Z Olchowce (Sanok))
Stalag 327/Z Olchowce Olchowce Polen -2.1944
Stalag 325/Z Olchowce Olchowce Polen 2.1944-7.1944
http://www.moosburg.org/info/stalag/laglist.html
Olchowce – dzielnica miasta Sanoka przy drodze krajowej nr 28, niegdyś samodzielna wieś.
https://pl.wikipedia.org/wiki/Olchowce_(Sanok)
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 07 Марта 2012, 02:47:02 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| cmentarz jeńców radzieckich
W okresie okupacji na terenie miejscowości Olchowce funkcjonował obóz dla jeńców radzieckich – Stalag 327. W wyniku celowej eksterminacji oraz warunków panujących w obozie zginęło tysiące więźniów. Pozostali zostali rozstrzelani podczas likwidacji obozu. Ofiary pochowano w zbiorowych mogiłach, niedaleko od obozu. Po wojnie, na miejscu pochówków urządzono cmentarz. W zbiorowych grobach pochowano tutaj ok. 10 000 jeńców. Mogiły otoczone są podwójnym obramowaniem z betonowego krawężnika, na każdej umieszczona jest niewielka poduszka z pięcioramienną gwiazdą. W centrum stoi wysoki obelisk na czworokątnym, betonowym postumencie. Na licu kolumn ustawionych na krawędziach umieszczone są pięcioramienne gwiazdy. Na cokole pomnika znajduje się granitowa tablica o treści:
PAMIĘCI POMORDOWANYCH
RADZIECKICH JEŃCÓW WOJENNYCH
1941 – 1944
Od wejście do pomnika wiedzie aleja wyłożona cementowymi płytkami chodnikowymi. Otaczają one także pomnik. Przejścia pomiędzy grobami trawiaste. Na cmentarzu rośnie dużo wysokich tui. Całość otacza metalowa siatka na betonowej podmurówce. Urządzenie cmentarza wykonano w 1956 roku. Wnętrze zostało w 2003 roku wyremontowane staraniem Ambasady Federacji Rosyjskiej, która sfinansowała przeprowadzone prace. Planowany jest remont ogrodzenia.
Информация о захоронении
Страна захоронения Польша
Регион захоронения Подкарпатское воев.
Номер захоронения в ВМЦ З48-417
Место захоронения г. Санок, Ольховце р-н, ул. Болеслава Хробрего
Дата создания современного места захоронения __.__.1944
Дата последнего захоронения __.__.1944
Вид захоронения кладбище советских военнопленных
Состояние захоронения удовлетворительное
Количество могил 55
Захоронено всего 5000
Захоронено известных 0
Захоронено неизвестных 5000
Кто шефствует над захоронением Совет Охраны Памяти Борьбы и Мученичества Республики Польши
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=86386815
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 25 Апреля 2012, 23:50:26 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Номер записи 300602013
Фамилия Гебенов
Имя Махмуд
Отчество Чукеевич
Дата рождения __.__.1912
Место рождения Карачаево-Черкессия
Воинское звание солдат (рядовой)
Лагерный номер 59674
Лагерь шталаг 327
Судьба Погиб в плену
Дата смерти 09.11.1943
Место захоронения Ольховица
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977521
Номер дела источника информации 1305
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=300602013
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 25 Апреля 2012, 23:54:27 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Номер записи 300664810
Фамилия Антонов
Имя Василий
Отчество Георгиевич
Дата рождения 20.12.1919
Место рождения Армянская ССР
Воинское звание солдат (рядовой)
Лагерный номер 57263
Дата пленения 30.06.1941
Место пленения Львов
Лагерь шталаг 327
Судьба Погиб в плену
Дата смерти 09.06.1944
Место захоронения Ольховица
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977521
Номер дела источника информации 1529
Номер записи 300391593
Фамилия Мамедов
Имя Абас
Отчество Измаилович
Дата рождения __.__.1921
Место рождения Карабагла
Воинское звание солдат (рядовой)
Лагерный номер 48295
Дата пленения 13.06.1942
Место пленения Иваново
Судьба Погиб в плену
Дата смерти __.02.1944
Место захоронения Ольховица
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977520
Номер дела источника информации 2613
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 25 Апреля 2012, 23:59:26 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Номер записи 300781048
Фамилия Нужбулаев
Имя Эгемб
Отчество Ота
Дата рождения __.__.1920
Воинское звание солдат (рядовой)
Лагерный номер 9999
Дата пленения 23.10.1941
Место пленения Кантимировка
Лагерь шталаг 327
Судьба Погиб в плену
Дата смерти 27.06.1943
Место захоронения Ольховица
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977521
Номер дела источника информации 1943
Номер записи 300582640
Фамилия Ваненко
Имя Степан
Отчество Федорович
Дата рождения __.__.1895
Место рождения Линкино
Воинское звание солдат (рядовой)
Лагерный номер 59650
Дата пленения 18.07.1942
Место пленения Брянск
Лагерь шталаг 327
Судьба Погиб в плену
Дата смерти 02.10.1943
Место захоронения Ольховица
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977521
Номер дела источника информации 1237
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 04 Сентября 2013, 08:49:34 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Бизаев
Имя Исмаил
Отчество Антонович
Дата рождения/Возраст __.__.1894
Место рождения Орджоникидзевский край
Лагерный номер 1322
Дата пленения 11.07.1941
Место пленения Ворошиловград
Лагерь шталаг 325
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 03.03.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Bisajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 50
http://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301118986
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 04 Сентября 2013, 23:28:41 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Иксанов
Имя Ильмитдин
Отчество
Дата рождения/Возраст __.__.1907
Место рождения Ферганская обл., район Алты-Арык, Вадил
Лагерный номер 57774
Дата пленения 10.10.1942
Место пленения Нальчик
Лагерь шталаг 325 филиал Ольховица
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 13.02.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Ixanow
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977526
Номер дела источника информации 65
http://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=300987812&page=1
Legionsvorlager Olchowce
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 04 Сентября 2013, 23:35:16 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Гигулаев
Имя Элиус
Отчество Семенович
Дата рождения/Возраст __.__.1896
Место рождения Грузинская ССР, Южная Осетия, район Сталинир
Лагерный номер 2027
Дата пленения 20.08.1943
Место пленения Харьков
Лагерь шталаг 325
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 09.03.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Gigulajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977529
Номер дела источника информации 25
http://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301156962&page=2
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 01 Августа 2014, 21:06:01 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Ивляев
Имя Молдагали
Отчество
Дата рождения/Возраст __.__.1917
Лагерный номер 58216
Дата пленения 26.05.1942
Место пленения Харьков
Лагерь шталаг 327
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 03.08.1943
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Iwljajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 18
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301112022
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 22 Ноября 2014, 13:37:34 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Бабамуратов
Имя Аламрат
Отчество
Дата рождения/Возраст __.__.1903
Место рождения Бухарская обл., округ Сурхандарья, Кзыл-Сахчи
Лагерный номер 1469
Дата пленения 05.11.1943
Место пленения Николаев
Лагерь шталаг 325
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 07.03.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Babamuratow
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977529
Номер дела источника информации 22
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301155342
Фамилия Бигаев
Имя Батчери
Отчество Умарович
Дата рождения/Возраст __.__.1889
Место рождения Орджоникидзевский край, Заманкул
Лагерный номер 47695
Дата пленения 02.10.1942
Место пленения Моздок
Лагерь шталаг 327
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 30.12.1943
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Bigajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 69
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301122151
Фамилия Нурмухамедов
Имя Минахмуд
Отчество Ахиярович
Дата рождения/Возраст __.__.1910
Лагерный номер 1404
Дата пленения 07.07.1943
Место пленения Белгород
Лагерь шталаг 325
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти __.04.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Nurmuchamedow
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 69
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301122124
Фамилия Бикаев
Имя Осман
Отчество
Дата рождения/Возраст __.__.1906
Лагерный номер 1982
Лагерь шталаг 325
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 29.02.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Bikajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 50
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301119488&page=1
Фамилия Бизаев
Имя Исмаил
Отчество Антонович
Дата рождения/Возраст __.__.1894
Место рождения Орджоникидзевский край
Лагерный номер 1322
Дата пленения 11.07.1941
Место пленения Ворошиловград
Лагерь шталаг 325
Судьба Погиб в плену
Воинское звание солдат (рядовой)
Дата смерти 03.03.1944
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Bisajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301118986
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 22 Ноября 2014, 13:40:39 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Сурков
Имя Петр
Отчество Егорович
Дата рождения/Возраст 27.10.1912
Место рождения Чкаловская обл.
Лагерный номер 19028
Дата пленения 09.11.1941
Место пленения Селижарово
Лагерь шталаг 307
Судьба Погиб в плену
Воинское звание сержант
Дата смерти 04.08.1943
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Surkow
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 69
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301122093
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 22 Ноября 2014, 13:48:41 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Хафизол
Имя Нурлы
Отчество
Дата рождения/Возраст __.__.1907
Место рождения Башкирская АССР, Гумерово
Лагерный номер 58785
Дата пленения 02.07.1942
Место пленения г. Харьков
Лагерь шталаг 327
Судьба погиб в плену
Воинское звание рядовой
Место захоронения Ольховица, Польша
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977532
Номер дела источника информации 98
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=79293091
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 15 Июня 2016, 08:56:20 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Санокский лагерь военнопленных
Духота и жажда мучили нас, как и недостаток воздуха, двери наших вагонов открывались в сутки лишь один раз на несколько минут. И тогда мы должны были успеть и напиться и совершить естественные отправления. А это удавалось не всегда и не всем. После нескольких суток мучений двери вагонов вдруг открылись. Сотни ремней и деревянных колодок были брошены немцами прямо на перрон. Каждый из нас стал искать свой ремень и колодки, отобранные на время следования в пути во избежание побегов. Перед нашим эшелоном красовался одноэтажный миниатюрный вокзал, на вывеске которого мы прочитали: "Санок". После душных вагонов перед нами открылась живописная природа. Кругом было много зелени, позади вокзала виднелись небольшие горы, сплошь покрытые ярко-зеленым нарядом. Для меня это было первое пребывание в такой близости с лесом, от которого мы не могли оторвать глаз. Мы смотрели не него с вожделением и думали: "Неужели мы будем иметь счастье бежать из плена и скрываться в этих лесах!"
Позади вокзала, на небольшом расстоянии, протекала с запада на восток река Сан. На ее правом берегу, на возвышенности, красовался небольшой городишко Сан, а на левом - село Ольховцы. На западной окраине села расположился лагерь для советских военнопленных. Он был разделен на пять блоков, в четырех из них были размещены больные, а в пятом так называемые "здоровые" пленные. Этот лагерь был рассчитан на нацменьшинства, из числа которых немцы намеревались формировать национальные легионы с тем, чтобы одеть в немецкую форму с надписью на рукавах "Гот мит унз" ("С нами Бог!) на языках соответствующих национальностей и направить их против СССР. Но мы заранее знали: этому не бывать! Мы все сделаем, чтобы не допустить сколачивания из наших рядов враждебных против нашей страны легионов!
Вступив на территорию лагеря, мы узнали, что в качестве оберарцта (главного врача) здесь работает известный нам врач-австриец капитан Рихард Харвальд, который уже сделал много добрых дел для военнопленных Скробовского лагеря. Это было отрадно, так как за весь долгий плен мы не видели среди немцев ни одного, который сколько-нибудь был похожим на Харвальда по гуманному обращению с пленными. Рихард Харвальд был человеком высокого роста, стройный, несколько худощавый, краснощекий, сильно красневший, когда сердился. Мы надеялись, что он будет и дальше добр к людям и, как показало время, не ошиблись. Харвальд, увидев нас, также обрадовался нам, как старым знакомым. Он собрал врачей и стал подробно расспрашивать о специальности и наклонностях каждого. Затем провел "распределение обязанностей" между врачами и избрание старшего врача. Эту честь врачи оказали мне.
Преимущества врачей перед больными пленными состояло в том, что они помещались в комнатах по 4-6 чел., имели право носить свои сапоги, которые не заменялись на колодки, но спали на тех же двухэтажных деревянных койках (нарах) и получали ту же пищу.
Собрание врачей решило: врачом амбулатории был и остался мой земляк и однокашник по Кубанскому мединституту врач Бобырев, ст. врачом 5-го блока остался Мамедов (тот самый, который в Минском лагере так настойчиво давал понять, что не следует идти в Белый дом), врачом 1-го блока избрали Нуралиева, зав. операционной стал хирург Гельдиашвили, которого мы звали просто: "Гоги".
Пленные лагеря и лазарета были разделены на "здоровых", в том числе инвалидов, которые помещались на территории лагеря, отделенного от лазарета внутренней проволокой. Больные военнопленные были размещены по блокам, в соответствии с заболеваниями (в первом - инфекционные, во втором - терапевтические, в третьем - хирургические, в четвертом и пятом - туберкулезные). Пятый блок находился на территории лагеря, общение с которым было свободным. Врачи жили в домике из двух комнат на территории 1-го блока (10 чел.) и 5-го блока - 4 чел.
Из Скробовского лагеря со мной прибыли некоторые участники подполья, например, Арто и др., что позволило сразу по прибытию изучить политико-моральное состояние в лагере и возможности организации антифашисткой работы. Большим подспорьем для этого была аптека. Здесь ежедневно происходила раздача медикаментов и перевязочного материала, за которыми систематически собирались около 15 чел. фельдшеров, а иногда и врачей. Постепенно, с большой осторожностью я стал знакомиться с ними. Поводом к переходу на политические темы служило преимущество медобслуживания в СССР перед капстранами, сравнение лекарственных средств Запада, которыми мы более или менее были обеспечены, с советскими медикаментами и т.д. Некоторые по окончанию раздачи подходили вновь, чтобы в одиночку, иногда и вдвоем, задать "частные" вопросы вначале о наших медикаментах, а потом и общие вопросы о войне, о Родине. В этих беседах завязывались новые знакомства и связи, выяснялось политико-моральное состояние военнопленных в тех или иных блоках, выявлялись люди преданные, колеблющие и способные к измене. Первых мы использовали в своей подпольной работе, со вторыми усиливали политико-воспитательную работу (она в подполье значительно отличается от проводимой в мирных условиях) и, наконец, по отношению к третьим принимались меры для их компрометации перед немцами, а иногда и более жесткие. К счастью, как я уже говорил, предателей было лишь единицы.
Итак, в "среднем звене" - среди фельдшеров мы наладили агитационную пропагандистскую работу, нацеливая ее на повышение и поддержание политико-морального состояния советских людей, волею судеб оказавшихся за колючею проволокой. В процессе этой работы мы выявляли и привлекали к антифашистской деятельности новых военнопленных, склоняли их к побегу из плена. Для проведения подпольной работы мы вели подбор кадров среди санитаров и фельдшеров, что почти целиком зависело от нас. Это облегчало нашу работу, так как мы выбирали интеллигентных, преданных людей, не только имеющих отношение к медицине, но и политработников, которых учили элементарным обязанностям фельдшера (измерять температуру, ставить банки, давать назначенные лекарства и т.д.). Эти люди легко ориентировались в обстановке, и их не надо было учить, как себя вести перед немцами. Кроме того, в руководстве лагеря и лазарета было много австрийцев, чехов, словаков, которые далеко не всегда, особенно после Сталинградской битвы, симпатизировали гитлеровцам. Свидетельством этого было относительно лучшее обращение с пленными, избежание наказаний после неудачных побегов и др. Нам кажется, это зависело от коменданта лагеря - толстого австрийца, который имел звание майора. Он благоволил самому младшему пленному Мустафе, которому было лишь 15 лет. Мустафа был типичным казахом, каким-то образом оказавшимся на фронте в поисках своего отца, где и попал в плен. Упомянутый комендант лагеря очень часто сажал Мустафу на козлы, рядом с кучером, и ездил в Санок. Очевидно, ему очень нравилось имя, и он часто повторял: "Мустафа, Мустафа". Несмотря на его "ласки", Мустафа был настоящим советским мальчиком, любящим свою Родину и понимающим обстановку, в которой он очутился. Как-то он подошел ко мне и стал делиться своими мыслями. В частности, он доверчиво (очевидно, после беседы со взрослыми земляками) стал спрашивать меня, насколько реальным является его план побега из лагеря (даже у Мустафы думать о побеге было главным!). Он говорил, что выйдет из лагеря в трусах и... погонит перед собой какую-нибудь корову на Восток, пока встретит нашу Армию. Он не думал о том, что его уход может быть замечен, что корова имеет хозяина, который следит за нею, что, наконец, он такой черный мальчик, каких нет в этих местностях!
Что касается лазарета, то сравнительно "мягкие" условия создавались оберартцем (главным врачом) Харвальдом, который нам был известен как гуманный человек еще со Скробовского лагеря, где благодаря ему и другому австрийскому врачу оставались в живых врачи-евреи (о чем было сказано выше). Во многих случаях Харвальд обнаруживал антифашистские настроения и гуманизм. Я как-то говорил, что наш лагерь периодически навещал немецкий генерал, который обходил лагерь и лазарет, включая осмотры уборных, которые вообще были в прекрасном состоянии, а при посещении генерала их состояние доводили до идеального. Но Харвальду, как австрийцу, было очень обидно, что гитлеровское командование привлекло этого генерала - бывшего инспектора кавалерии австрийской армии лишь к проверке санитарного благополучия военнопленных лагерей, о чем Харвалъд как-то доверился рассказать мне.
Харвалъд с большой симпатией и сочувствием относился к советским военнопленным, особенно к врачам. Посещая лазарет, оберартц иногда приглашал меня, как "шефартца" (старшего среди военнопленных врачей) обходить блоки. При этом омы обсуждали разные вопросы политики, экономики, культуры, он демонстрировал отличные способности насвистывать многие русские оперы (до войны окончил медицинский факультет и консерваторию в Вене), произносил многие фамилии русских композиторов с особым австрийским акцентом - Чайковский, Глинка, Римский-Корсаков и т.д. Мне было приятно слушать отличное исполнение родных мелодий, но, к сожалению, моя "музыкальная эрудиция" не могла идти в сравнение с его знанием русской музыки. Хотя его симпатии по отношению к нам были многократно доказаны он однажды поразил меня сообщением, что один из азербайджанцев из больных пятого блока предает нас абверу. На мой вопрос: "Что же мы можем сделать с ним?", он ответил: "Переведите его в другой лагерь с открытым туберкулезом!". Но это было сложно сделать, поскольку этот больной страдал от туберкулеза лишь коленного сустава, что затрудняло его перевод в другой лагерь. Однако большая озабоченность Харвальда вызвала у меня тревогу, тем более, что он не сообщил, кого и как предает этот тип. Оберартц сам вывел меня из тревожного состояния, заявив: "Мы пойдем с Вами в пятый блок, сделаем обход больных, и вы увидите, - сказал Харвальд, лукаво улыбаясь, что у него имеется и легочный туберкулез в острой форме". Подойдя к этому больному, мы начали аускультацию, обнаружили "подозрительные" очаги, но он стал говорить, что у него болит только колено. Однако мы произвели запись в истории болезни, послали мокроту на исследование и вскоре окончательно оформили его как больного с открытым туберкулезом, наметив перевод в другой лагерь. Но случилось непредвиденное: в день отправки, когда уже все построились, лагерный полицай Иван предложил всем вернуться в свой блок... Я был сильно взволнован, а спросить было не у кого: Харвальда не было в лагере, распоряжение об отправке в другой лагерь было подписано им. "Что делать? - думал я, - выходит, лагерный полицай может отменить распоряжение самого оберартца?" Целый день я пребывал в тревоге, но к вечеру ко мне зашел студент московского университета Артур, который работал в канцелярии лагеря и помогал подпольной организации. Он сообщил, что его прислал полицай Иван, чтобы заявить, что в другой лагерь будет отправлен не тот, который был намечен. Больше никаких пояснений Артур не сделал, лишь сказал, что это будет в ближайшие дни. А через несколько дней была построена группа лиц, которых отправляли в штрафной лагерь. Я не знал, кто и за что отправлял их в этот лагерь, но среди них оказался и предатель-азербайджанец!
Лагерный полицай Иван был стройным молодым человеком высокого роста, который ни с одним из нас не разговаривал. Он всегда был одет "с иголочки": поверх костюма защитного цвета носил в прохладное время прекрасный плащ. О нем ходили в лагере разные слухи, говорили, например, что он бывший секретарь ЦК комсомола какой-то автономной республики. После этого случая мы стали задумываться над тем, продажный ли он элемент или скрытый патриот? Позднее было еще два случая, которые позволили заключить, что Иван не предатель, о чем будет сказано.
Харвальд всегда шел навстречу военнопленным врачам, исполнял их просьбы, принимал их заключения и предложения. Одной из главных обязанностей врачей Санокского лагеря было комиссование пленных, хотя оно и было довольно редко. При установлении удовлетворительного здоровья пленного отправляли в Германию в качестве рабочей силы или, при наличии "положительных" данных, в национальный лагерь, где обучали, одевали и приводили к присяге. Однако часть из них, как я уже говорил, поступала в эти легионы, чтобы восстановить здоровье, вооружиться и бежать в лес, повернув свое оружие против фашистских захватчиков. Среди легионеров, в большинстве случаев, были подонки советского общества, чем-нибудь обиженные на Советскую власть, но я встречался и с такими (например, Гулия в Санокском лагере), которые говорили: "Хотя мои родители были репрессированы в 30-х годах, но я никогда не пойду против своей Родины!"
Из 14 пленных врачей семеро были грузины, двое азербайджанцев, двое армян, один татарин, один узбек и один лезгин. Вместе с врачами жил также старший санитар (такую "номенклатуру" ввели сами немцы), который был на особом положении. В такой роли был грузин Вахтанг - жизнерадостный, веселый до легкомыслия молодой человек. Он, в отличие от любого врача, был богатым. Его богатство - это бельевой склад, который никем не учитывался, чем Вахтанг и пользовался, реализуя время от времени белье через немецкого солдата, прикрепленного к этому складу. На приобретенные деньги он покупал спиртные напитки, а некоторым немцам преподносил торты в подарок, и они не "замечали" никаких дефектов в работе старшего санитара. Когда он напивался, то нередко привлекал к себе в компанию грузин, с которыми пел грузинские песни. А сам, не желая окончательно оторваться от нашей среды, напиваясь, кричал: "Я - дальняя разведка! А то давно сбежал бы!" Конечно, никто не верил его болтовне. Но в сущности Вахтанг был неплохим человеком: когда к нему обращались, он помогал людям как мог. А он кое-что мог, так как был единственным среди пленных, кто имел пропуск на свободный выход из лагеря! Я пытался использовать его возможности связаться с местными жителями - поляками, но он, хотя и не отказывал, но практически так ничего не сделал.
Из всех врачей только один - Керимов занимал позицию "нейтралитета", политикой не интересовался, или делал вид, что не интересуется. Остальные постоянно переживали, ждали с нетерпением, когда наша армия освободит нас из плена. Некоторые же врачи принимали практические шаги для осуществления своей мечты - бежать из плена, но это было непросто, тем более, дойти до фронтовой полосы и перейти ее! Однако все врачи выполняли свой долг перед пленными: лечили их, как могли, комиссовали так, чтобы их не брали для отправки в Германию или, тем более, для в национальные лагеря. Все врачи (и не только врачи), в меру своей политической подготовки, поддерживали моральный дух пленных, вселяли уверенность в скорой победе Красной Армии.
Через два-три месяца после нашего прибытия в Санокский лагерь, сюда же прибыл новый эшелон из Седлец. Среди врачей этого эшелона были Оганес Азнаурян, который впервые перевязал мою рану в Смоленском лагере военнопленных, до войны учился в Кубанском мединституте, а, следовательно, и у меня, хорошо знавший меня, а также Исмаил Ибрагимович Ибрагимов и Николай Александрович Мирзоян. Первый из них узбек, окончивший Ташкентский мединститут, а второй - армянин, окончивший Самаркандский мединститут и также работавший перед войной доцентом. Эти товарищи, побывав в Седлецком лазарете, познакомились с супругами Богуславскими, которые рекомендовали им сразу и смело быть откровенными со мной. Нужно сказать, что связь между военнопленными, находящимися в различных лагерях, осуществлялась через вновь поступающих. А немцы довольно часто переводили пленных из лагеря в лагерь. Поэтому, когда прибыли названные товарищи, они обратились ко мне, как к своему человеку, не потратив на это знакомство время. Благодаря общим знакомым, они сразу вошли в коллектив врачей.
Все врачи, фельдшеры и санитары были патриотами нашей Родины, но это проявляли они по-разному и в неодинаковой степени. Каждый готовился к побегу из лагеря или ждал своего освобождения, но среди нас были более отважные и смелые, способные быстрее и лучше войти в контакт с людьми, способствующими побегу. В целях ознакомления с поляками, проживающими вблизи с нашим лагерем, мы предприняли такой шаг: обратились к оберартцу Харвальду с просьбой разрешить нам, врачам впервые за все время пребывания посетить городской кинотеатр, получили такое разрешение. Нас было 12 или 13 человек, сопровождали нас трое конвоиров, включая фельдфебеля, которого мы уговорили выйти в город заранее (за два с половиною часа), чтобы до начала кино побывать в гостях у знакомых поляков. Он согласился. Мы разбились на три группы и по пути в кино зашли в незнакомые дома к полякам нахрапом: "Можно к Вам в гости?" Все три группы незваных гостей поляки приняли и по-разному угостили. Но нас интересовало само знакомство, на которое мы возлагали надежды. Увы, использовать это знакомство нам не пришлось. Третья группа попала в дом, где проживал комендант Санока. Он вежливо выпроводил военнопленных, но, покидая дом, Нуралиев по дороге скрутил шею гусю и вынес под шинелью... На второй день хозяин гуся пришел в лагерь, добился разрешения войти на территорию лагеря и поднял шум. О случившемся я не знал, созвал собрание врачей, где мы резко осудили этот позорный поступок. К моему удивлению, Нуралиева стал защищать Азнаурян, считая, что тут нет ничего предосудительного. Было решено немедленно собрать деньги и заплатить хозяину в трехкратном размере, а фельдфебеля уговорили сказать, что гуся нашли на дороге. Хозяин ушел из лагеря вполне удовлетворенный, но мы долго не могли успокоиться. Ведь этот поступок позорил звание советского воина! Когда шум улегся, я узнал, что гусь находится на чердаке аптеки, в которой я работал... Поскольку скандалу не был дан ход, и за гуся хорошо заплачено, его зарезали и сделали настоящий "человеческий" обед, а свою "баланду" уступили больным.
Благодаря ст. санитару - унтер-офицеру австрийцу Тучеку, который был грозой всех наших санитаров, котлы на кухне, как и ведра, в которых брали баланду, были абсолютно чистые, блестели. Если у кого-то обнаруживалась не то, чтобы грязная, а не очень чистая посуда, Тучек заставлял виновного много раз обегать вокруг кухни, а если это не помогало, ставил вопрос о снятии санитара и замене его другим. Другой помощник оберартца унтер-офицер австриец Шпуре, в отличие от Тучека, был большим шутником, всегда в веселом настроении.
Пользуясь благожелательностью Харвальда, мы попросили у него разрешения проводить производственные совещания врачей наподобие "пятиминуток", принятых во всех медучреждениях СССР. Эти совещания далеко не ограничивались лечебно-профилактическими вопросами, иногда мы обсуждали вопросы, за которые могли угодить в лагерный карцер, где на сутки полагалось сто граммов хлеба и один стакан воды! "Производственные" совещания проводились не утром, как это принято у нас, а после работы, когда немцы уходили из лагеря.
Условия конспирации не позволяли оказывать равное доверие каждому по всем вопросам: одним доверялось одно, другим другое, в зависимости от той роли, которую он играл в нашем подполье. Например, вопросы организации массовых побегов поручались, главным образом, врачу Нуралиеву, который обладал в этом деле большими способностями и отвагой.
Нуралиев Нурмат Асфандиарович, 1909 г. рождения, по национальности татарин, в 1956 г. окончил Самаркандский мединститут, был призван на военную службу в июле 1940 года врачом в горно-кавалерийскую дивизию. В Великой Отечественной войне участвовал со 2 по 11августа 1941 года, то есть, всего 9 дней. После первого встречного боя его б7-й полк 21-й горно-кавалерийской дивизии был отведен на суточный отдых, где был окружен. В боях по выходу из окружения был тяжело ранен полковник Юрьев. Нуралиеву было приказано сопровождать полковника. Во время выхода из окружения Юрьев был в четвертый раз ранен в брюшную полость и стал нетранспортабельным, в связи с чем врач Нуралиев был вынужден остановить подводу, пытаясь вновь оказать помощь раненому, но через полчаса они были окружены немецкими автоматчиками и захвачены в плен. При этом полковник умер, а Нуралиева возили с лагеря в лагерь, пока 8 августа 1943 г. он попал в концлагерь Скробов (Любартово), а 1 сентября 1943-го - в лагерь Санок. Здесь Нуралиев работал врачом инфекционного блока и жил в домике врачей, его койка располагалась над койкой Амира Мамедова, куда он забирался, иногда днем садился, поджав под себя ноги, и подолгу проводил время в молчании. Видя Нуралиева в своеобразной позе, напоминающей позу молящегося, врачи иногда задевали его: "Нурмагомат (так его звали в лагере), хватит сидеть так, немного отдохни". На такие обращения он сердился и отвечал: "Может, я так отдыхаю, откуда Вы знаете?" - возможно, он в самом деле отдыхал, поджав под себя ноги, вытянув туловище и смотря куда-то в даль.
Нуралиев, как и другие врачи, охотно принимал в инфекционное отделение военнопленных, которым угрожала немецкая расправа. Немцы обычно не входили в блоки, где лежали больные, но особенно опасались входить в инфекционное отделение. Нуралиев заводил знакомства с поляками, которые посещали лагерь в качестве мастеров, a также с немецкими часовыми, среди которых он уже имел знакомых и как-то на пальцах объяснялся с ними. После предварительных "репетиций" по выходу и возвращению в лагерь, когда у ворот стояли на часах его знакомые, в середине мая 1944 г. Нуралиев рассказал мне, что имеет возможность выйти из лагеря, связаться с партизанами и возвратиться в лагерь. Как он рассказывал, его кавалерийская синяя форма не вызывала подозрений. В первый раз он отошел от лагеря 6 км, познакомился с поляком - хозяином буфета-забегаловки. Тот охотно изъявил готовность связать его с партизанами через брата жены, отца которой расстреляли немцы. Выслушав Нуралиева, я спросил: "Почему жe до этого вы мне не говорили о своих намерениях идти на поиски связей с партизанами?" На это Нуралиев ответил: "Я боялся, что Вы скажете, что это несбыточное дело и не разрешите". Эти предварительные шаги Нуралиева позволили нам наметить более реальные меры по организации побегов из лагеря.
Будни Санокского лагерного лазарета
После осуществления "малого побега" из лазарета, несмотря на то, что не полностью сумели осуществить наши планы, настроение улучшалось, было больше уверенности в возможности повторить такую вылазку. Попыток к организации побегов было много. Одна из них была наиболее дерзкой. В Санокском лагере, по примеру Варшавского лазарета советских военнопленных, мы стали возить больных туберкулезом на рентгенологическое исследование. Рентген-кабинет находился в немецком военном госпитале, который находился за Саноком, чтобы попасть туда, надо было проехать через весь город Санок, на окраине которого находился этот госпиталь. Оберарцт Харвальд разрешил лазарету возить туда больных в неделю один раз. Для транспорта мы пользовались грузовой машиной, в кузове которой можно было возить 15-16 чел. Машину водил военнопленный шофер, армянин Климентий. Рядом с ним сидел вооруженный немецкий солдат-конвоир. Другой солдат сидел в кузове с военнопленными. Мы приезжали во двор немецкого госпиталя и подолгу ждали, пока нас не пригласят на рентгеноскопию. В ожидании вызова мы пытались завязать беседу с ранеными немецкими солдатами, доставленными с фронта. Однажды, когда мы стояли кучкой во дворе госпиталя, к нам подошел молодой немецкий солдат и сразу обратился к нашему конвоиру:
- Это русские пленные? - спросил он, - и, получив положительный ответ, продолжал:
- Зачем держать их? Отпусти, пусть идут на свою Родину! Какой толк, что ты охраняешь их? Не видишь, что все кончено. "Аллес капут!" - добавил он. Наш конвоир слабо защищался:
- Как же я отпущу их, я же отвечаю за них!
- О чем ты думаешь! Какая ответственность? Скоро русские сами будут здесь, смотри, чтобы ты сам не оказался в плену тех, кого охраняешь!
Настроение немцев все больше ухудшалось, но обычно недовольство войной мы слышали, главным образом от пленных солдат, а тут мы услышали яркую и смелую речь молодого немца, которому вряд ли было более 20 лет. В двух-трех км от госпиталя был виден большой лес. Поэтому со второго или третьего посещения госпиталя у нас созрел план: подобрать "подходящих" людей для рентгеноскопии и их сопровождающих врачей, выехать к госпиталю, как только машина пройдет городскую черту, сильным ударом оглушить немца в кузове, а другого шофер-военнопленный Климентий внезапным ударом выбросит и на полном ходу поведет машину к лесу. Этот план был продуман хорошо, но оставались вопросы: а что в лесу, далеко ли он простирается, есть ли там партизаны, сумеем ли мы достать оружие, питание? Несмотря на то, что эти вопросы были очень существенными, все же было решено осуществить этот план, чтобы уйти из плена, а там будет видно. Я начал с осторожностью готовить шофера Климентия. Чуть ли не с первой беседы я убедился, что он может пойти на выполнение нашего плана, о котором я лишь намекал. Еще не все было подготовлено, как вдруг, вместо автомашины нам подали фургон, запряженный парой лошадей. Вначале мы думали, что это лишь на один раз, но, к сожалению, машину больше не подавали, а на фургоне выполнить наш дерзкий план было невозможным.
О побеге из плена думала, конечно, не только наша подпольная организация, а можно сказать, почти все военнопленные. Поэтому бывали и одиночные побеги, которые повышали настороженность немцев, усиливая их бдительность. Так, например, в лагере работали монтерами два молодых красивых парня. Одного звали Сережа, а имя другого позабыл. Они имели пропуск на выход из лагеря, но лишь вокруг колючей проволоки. Однажды они оба бежали из лагеря. Мы обрадовались за них, но вскоре они были пойманы и помещены в городскую тюрьму. Польские девушки, которые прятали их, проследили за ними, узнали их местонахождение, пришли под окна и в песне передали, что оба они находятся рядом (о чем они не знали). Потом их перевели в наш лагерь, что очень обеспокоило нас, так как мы боялись осуществления приказа Гитлера, согласно которому бежавших военнопленных должны расстреливать и выставлять в лагере напоказ. Мы подумали, что перевод в лагерь означает осуществление этого приказа. Не исключена возможность, что такие намерения у немцев были, но ухудшение положения на фронте сдержало их. Эти парни оставались в лагере и затем участвовали в "Большом побеге", организованном нашей подпольной организацией.
Идея бегства из плена не выходила у нас из головы, она зрела во всех вариантах. Так, например, задолго до осуществления "Большого побега" из Санокского лагеря, я и врач Азнаурян были посланы во Львов в сопровождении унтер-офицера для получения медикаментов. Мы прибыли в город под вечер, поэтому унтер-офицер повел нас в лагерь, возвышающийся над городом, на горе, а сам ушел. В этом лагере комнаты были как бы выдолблены в скале, потолки очень низкие, так что нельзя было проходить во весь рост. Тут жили пленные, которых водили днем на какие-то работы. Они окружили нас, расспрашивали, откуда мы, как попали в их лагерь, каков режим нашего лагеря и т.д. Познакомившись, они рассказывали про свое "житье-бытье", мы же с первой встречи не могли ответить откровенностью. Я почувствовал себя очень плохо, сильно задыхался, мне казалось, что каменный потолок (скала) сорвется и придушит нас. Оганес Азнаурян переносил пребывание здесь терпимо, а местные военнопленные, по-видимому, уже давно адаптировались, и не замечали страшной духоты помещения, где не было окон!
Наконец, наступило утро. К нам зашел унтер-офицер и вывел нас из нашей "гостиницы", где мы чуть не задохнулись. Спускаясь с горы, мы с Оганесом все переговаривались: вот бы сбежать от унтера, смешаться со штатскими людьми и скрыться. Но как? И квартала не пройдем в форме советских воинов, в изрядно потрепанном обмундировании, как нас поймают. А где скрываться, когда мы не имеем никаких знакомых в Львове и не можем контактировать с населением. Наша поездка во Львов не принесла нам свободы, и мы не смогли сделать ничего полезного, если не считать полезной беседу с военнопленными "скального" лагеря Львова.
Еще раз мне пришлось ехать в сопровождении немецкого солдата-конвоира за медикаментами, на этот раз на Запад - в г. Краков. Мой конвоир повел меня на ночлег в "солдатенхайм" - солдатскую гостиницу. Это было многоэтажное помещение. Нас устроили на втором этаже на двухкоечных нарах. Солдат предложил мне первый этаж койки, а сам устроился на втором. Мне не спалось: все думал, когда же я буду на свободе? Солдаты давно спали, я вышел в коридор 2-го этажа под видом поиска туалета. Где-то в углу я заметил бочку с бензином. Сразу в моем мозгу возникла идея, точнее, фантазия: раскрутить железную пробку, разлить бензин, поджечь военное общежитие и броситься со 2-го этажа бежать! Но... удастся ли раскрутить пробку в бочке, тем более, вылить ее содержание на пол до того, как это заметят немцы, удастся ли выбежать из горящего здания? Куда бежать, где можно найти приют? Наконец, в мой мозг "вклинился" странный вопрос: а можно ли поджечь дом среди ночи, когда он полон спящими людьми, пусть даже вражескими солдатами? Мы же не фашисты, которые такое делали даже отношению к мирному населению! Поджог не состоялся...
Дела немцев ухудшались. Солдаты лагеря явно нервничали. Проводили обыски комнат. Нашли географическую карту Мирзояна, но она была над койкой Керимова, который был у немцев вне подозрения. Самый ярый нацист, эсэсовец собирал советские алюминиевые котелки, за что за ним закрепилась кличка: "котелковый унтер-офицер". Спасибо, не увидел мой котелок из минского Белого дома, я его пронес через все походы, и он хранится до сих пор, как память о Доме смерти. "Котелковый" унтер-офицер сильно переживал неудачи на фронте и "утешал" нас тем, что скоро появится новое орудие, и тогда война закончится в несколько дней. Пленные подзадоривали его, чтобы он рассказал об этом оружии, что достанет даже Америку, но поднимал указательный палец и говорил: "Это сейчас секрет! Но это будет новый "фергельтунг" - возмездие всем союзникам!" Вероятно, он имел ввиду атомное оружие.
Нацисты пытались, пропуская пленных через врачебную комиссию, отобрать нужные им кадры, но врачи срывали эти замыслы. Помню, как стояли целые очереди на осмотр к врачам разных специальностей: если, например, не удавалось "выявить" "туберкулез", то глазник находил "трахому" или другое заболевание, не позволяющее включить пленных в трудовые или воинские (легионерские) батальоны. Часто пленные сами просили: "доктор, выручай!" В ответ на этот намек врач задавал вопрос, который тут же заносили в протокол осмотра: "А давно кашляешь, бывает ли в мокроте кровь? и т.д. На этих осмотрах постоянно присутствовал оберарцт, наблюдая за работой врачебной комиссии. Иногда мы приглашали его аускультировать легкие или осмотреть глаза, и он, буквально каждый раз, многозначительно смотрел на нас и подтверждал наш диагноз. Но не меньшую помощь оказывал нам бывший студент Московского университета Миша, который работал в немецкой канцелярии, когда в трудных для нас случаях, он легко в карточке военнопленного ставил штампик: "не годен!". В результате такого "комиссования" из сотен осмотренных людей лишь два-три десятка могли быть отправлены в другие лагеря, где они вновь осматривались на предмет годности к работе или службе.
Между тем положение немцев на фронте все больше и больше осложнялось. Вместо "Фергелътунг", у них появилось новое "модное" слово "Феркюрцунг" - "сокращение линии фронта". Газеты чуть ли не хвалились, что отступают, чтобы "укоротить" линию фронта, что якобы усиливало мощь. Зимняя кампания 1944 года дала огромный перевес нашим четырем фронтам, наступающим на Правобережной Украине, которым помогали десятки тысяч партизан. В результате этой гигантской битвы Красная Армия прорвала фронт и разгромила сильную группировку немецко-фашистских войск армий "Юг". Войска 1-го Украинского фронта под командованием Маршала И.С.Конева осуществили Львовско-Сандамирскую операцию, освободив Западные области Украины и юго-восточную Польшу.
И.Э.Акопов
Все так и было...
http://samlib.ru/a/akopow_w_a/memuar_akopov.shtml
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Понедельник, 26 Июня 2017, 21:07:27 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Алибаев
Имя Бикташ
Отчество Алибаевич
Дата рождения/Возраст __.__.1918
Место рождения Бухарская обл., Джаркурган
Лагерный номер 47846
Дата пленения 29.06.1941
Место пленения Дрогобыч
Лагерь шталаг 333
Судьба Погиб в плену
Воинское звание красноармеец|рядовой
Дата смерти 27.12.1943
Место захоронения Ольховица
Фамилия на латинице Alibajew
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 23
https://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301113121
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 13 Мая 2023, 08:55:18 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Сулейманов
Имя Юлдаш
Отчество Сулейманович
Дата рождения/Возраст __.__.1922
Место рождения Бухарская обл.
Дата пленения 18.09.1941
Место пленения Белоруссия
Лагерь шталаг 327
Лагерный номер 47768
Судьба Погиб в плену
Воинское звание красноармеец|рядовой
Дата смерти 28.12.1943
Первичное место захоронения Ольховица
Название источника донесения ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 23
https://www.sgvavia.ru/forum/78-1549-1#435188
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 13 Мая 2023, 08:57:22 | Сообщение # 16 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Soviet War Cemetery Olchowce (Sanok)
https://www.tracesofwar.com/sights....nok.htm
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 13 Мая 2023, 09:12:13 | Сообщение # 17 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Дадабаев
Имя Салибай
Дата рождения/Возраст __.__.1919
Место рождения Ферганская обл., район Наманган
Дата пленения __.10.1941
Место пленения Сумы
Лагерь шталаг 327
Лагерный номер 57530
Судьба Погиб в плену
Воинское звание красноармеец|рядовой
Дата смерти 29.07.1943
Первичное место захоронения Ольховица
Название источника донесения ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 18
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301112181
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 18 Января 2025, 14:19:31 | Сообщение # 18 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Кривошеев
Имя Гавриил
Отчество Семенович
Дата рождения/Возраст __.__.1905
Место рождения Пензенская обл.
Дата пленения 05.07.1942
Место пленения Старый Оскол
Лагерь шталаг 325
Лагерный номер 2328
Судьба Погиб в плену
Воинское звание красноармеец|рядовой
Дата смерти 28.02.1944
Первичное место захоронения Ольховица
Название источника донесения ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 23
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301112995
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Воскресенье, 26 Января 2025, 17:48:54 | Сообщение # 19 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Махмудов
Имя Таймир
Отчество Ганиевич
Дата рождения/Возраст __.__.1913
Место рождения Азербайджанская ССР, район Баку
Дата пленения 17.07.1943
Место пленения Ворошиловград
Лагерь шталаг 325
Лагерный номер 2315
Судьба Погиб в плену
Воинское звание красноармеец|рядовой
Дата смерти 30.04.1944
Первичное место захоронения Ольховица
Название источника донесения ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977528
Номер дела источника информации 43
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=301117120&p=3
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 31 Января 2025, 12:35:02 | Сообщение # 20 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Фамилия Курванов
Имя Турдий
Отчество Курванович
Дата рождения/Возраст __.__.1901
Место рождения Чарджоу
Дата пленения 12.08.1943
Место пленения Харьков
Лагерь шталаг 325
Лагерный номер 2445
Судьба Погиб в плену
Воинское звание красноармеец|рядовой
Дата смерти 27.06.1944
Первичное место захоронения Ольховица
Название источника донесения ЦАМО
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=300526342&p=2
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 23 Октября 2025, 20:20:57 | Сообщение # 21 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Санокский лагерь военнопленных
Духота и жажда мучили нас, как и недостаток воздуха, двери наших вагонов открывались в сутки лишь один раз на несколько минут. И тогда мы должны были успеть и напиться и совершить естественные отправления. А это удавалось не всегда и не всем. После нескольких суток мучений двери вагонов вдруг открылись. Сотни ремней и деревянных колодок были брошены немцами прямо на перрон. Каждый из нас стал искать свой ремень и колодки, отобранные на время следования в пути во избежание побегов. Перед нашим эшелоном красовался одноэтажный миниатюрный вокзал, на вывеске которого мы прочитали: "Санок". После душных вагонов перед нами открылась живописная природа. Кругом было много зелени, позади вокзала виднелись небольшие горы, сплошь покрытые ярко-зеленым нарядом. Для меня это было первое пребывание в такой близости с лесом, от которого мы не могли оторвать глаз. Мы смотрели не него с вожделением и думали: "Неужели мы будем иметь счастье бежать из плена и скрываться в этих лесах!"
Позади вокзала, на небольшом расстоянии, протекала с запада на восток река Сан. На ее правом берегу, на возвышенности, красовался небольшой городишко Сан, а на левом - село Ольховцы. На западной окраине села расположился лагерь для советских военнопленных. Он был разделен на пять блоков, в четырех из них были размещены больные, а в пятом так называемые "здоровые" пленные. Этот лагерь был рассчитан на нацменьшинства, из числа которых немцы намеревались формировать национальные легионы с тем, чтобы одеть в немецкую форму с надписью на рукавах "Гот мит унз" ("С нами Бог!) на языках соответствующих национальностей и направить их против СССР. Но мы заранее знали: этому не бывать! Мы все сделаем, чтобы не допустить сколачивания из наших рядов враждебных против нашей страны легионов!
Вступив на территорию лагеря, мы узнали, что в качестве оберарцта (главного врача) здесь работает известный нам врач-австриец капитан Рихард Харвальд, который уже сделал много добрых дел для военнопленных Скробовского лагеря. Это было отрадно, так как за весь долгий плен мы не видели среди немцев ни одного, который сколько-нибудь был похожим на Харвальда по гуманному обращению с пленными. Рихард Харвальд был человеком высокого роста, стройный, несколько худощавый, краснощекий, сильно красневший, когда сердился. Мы надеялись, что он будет и дальше добр к людям и, как показало время, не ошиблись. Харвальд, увидев нас, также обрадовался нам, как старым знакомым. Он собрал врачей и стал подробно расспрашивать о специальности и наклонностях каждого. Затем провел "распределение обязанностей" между врачами и избрание старшего врача. Эту честь врачи оказали мне.
Преимущества врачей перед больными пленными состояло в том, что они помещались в комнатах по 4-6 чел., имели право носить свои сапоги, которые не заменялись на колодки, но спали на тех же двухэтажных деревянных койках (нарах) и получали ту же пищу.
Собрание врачей решило: врачом амбулатории был и остался мой земляк и однокашник по Кубанскому мединституту врач Бобырев, ст. врачом 5-го блока остался Мамедов (тот самый, который в Минском лагере так настойчиво давал понять, что не следует идти в Белый дом), врачом 1-го блока избрали Нуралиева, зав. операционной стал хирург Гельдиашвили, которого мы звали просто: "Гоги".
Пленные лагеря и лазарета были разделены на "здоровых", в том числе инвалидов, которые помещались на территории лагеря, отделенного от лазарета внутренней проволокой. Больные военнопленные были размещены по блокам, в соответствии с заболеваниями (в первом - инфекционные, во втором - терапевтические, в третьем - хирургические, в четвертом и пятом - туберкулезные). Пятый блок находился на территории лагеря, общение с которым было свободным. Врачи жили в домике из двух комнат на территории 1-го блока (10 чел.) и 5-го блока - 4 чел.
Из Скробовского лагеря со мной прибыли некоторые участники подполья, например, Арто и др., что позволило сразу по прибытию изучить политико-моральное состояние в лагере и возможности организации антифашисткой работы. Большим подспорьем для этого была аптека. Здесь ежедневно происходила раздача медикаментов и перевязочного материала, за которыми систематически собирались около 15 чел. фельдшеров, а иногда и врачей. Постепенно, с большой осторожностью я стал знакомиться с ними. Поводом к переходу на политические темы служило преимущество медобслуживания в СССР перед капстранами, сравнение лекарственных средств Запада, которыми мы более или менее были обеспечены, с советскими медикаментами и т.д. Некоторые по окончанию раздачи подходили вновь, чтобы в одиночку, иногда и вдвоем, задать "частные" вопросы вначале о наших медикаментах, а потом и общие вопросы о войне, о Родине. В этих беседах завязывались новые знакомства и связи, выяснялось политико-моральное состояние военнопленных в тех или иных блоках, выявлялись люди преданные, колеблющие и способные к измене. Первых мы использовали в своей подпольной работе, со вторыми усиливали политико-воспитательную работу (она в подполье значительно отличается от проводимой в мирных условиях) и, наконец, по отношению к третьим принимались меры для их компрометации перед немцами, а иногда и более жесткие. К счастью, как я уже говорил, предателей было лишь единицы.
Итак, в "среднем звене" - среди фельдшеров мы наладили агитационную пропагандистскую работу, нацеливая ее на повышение и поддержание политико-морального состояния советских людей, волею судеб оказавшихся за колючею проволокой. В процессе этой работы мы выявляли и привлекали к антифашистской деятельности новых военнопленных, склоняли их к побегу из плена. Для проведения подпольной работы мы вели подбор кадров среди санитаров и фельдшеров, что почти целиком зависело от нас. Это облегчало нашу работу, так как мы выбирали интеллигентных, преданных людей, не только имеющих отношение к медицине, но и политработников, которых учили элементарным обязанностям фельдшера (измерять температуру, ставить банки, давать назначенные лекарства и т.д.). Эти люди легко ориентировались в обстановке, и их не надо было учить, как себя вести перед немцами. Кроме того, в руководстве лагеря и лазарета было много австрийцев, чехов, словаков, которые далеко не всегда, особенно после Сталинградской битвы, симпатизировали гитлеровцам. Свидетельством этого было относительно лучшее обращение с пленными, избежание наказаний после неудачных побегов и др. Нам кажется, это зависело от коменданта лагеря - толстого австрийца, который имел звание майора. Он благоволил самому младшему пленному Мустафе, которому было лишь 15 лет. Мустафа был типичным казахом, каким-то образом оказавшимся на фронте в поисках своего отца, где и попал в плен. Упомянутый комендант лагеря очень часто сажал Мустафу на козлы, рядом с кучером, и ездил в Санок. Очевидно, ему очень нравилось имя, и он часто повторял: "Мустафа, Мустафа". Несмотря на его "ласки", Мустафа был настоящим советским мальчиком, любящим свою Родину и понимающим обстановку, в которой он очутился. Как-то он подошел ко мне и стал делиться своими мыслями. В частности, он доверчиво (очевидно, после беседы со взрослыми земляками) стал спрашивать меня, насколько реальным является его план побега из лагеря (даже у Мустафы думать о побеге было главным!). Он говорил, что выйдет из лагеря в трусах и... погонит перед собой какую-нибудь корову на Восток, пока встретит нашу Армию. Он не думал о том, что его уход может быть замечен, что корова имеет хозяина, который следит за нею, что, наконец, он такой черный мальчик, каких нет в этих местностях!
Что касается лазарета, то сравнительно "мягкие" условия создавались оберартцем (главным врачом) Харвальдом, который нам был известен как гуманный человек еще со Скробовского лагеря, где благодаря ему и другому австрийскому врачу оставались в живых врачи-евреи (о чем было сказано выше). Во многих случаях Харвальд обнаруживал антифашистские настроения и гуманизм. Я как-то говорил, что наш лагерь периодически навещал немецкий генерал, который обходил лагерь и лазарет, включая осмотры уборных, которые вообще были в прекрасном состоянии, а при посещении генерала их состояние доводили до идеального. Но Харвальду, как австрийцу, было очень обидно, что гитлеровское командование привлекло этого генерала - бывшего инспектора кавалерии австрийской армии лишь к проверке санитарного благополучия военнопленных лагерей, о чем Харвалъд как-то доверился рассказать мне.
Харвалъд с большой симпатией и сочувствием относился к советским военнопленным, особенно к врачам. Посещая лазарет, оберартц иногда приглашал меня, как "шефартца" (старшего среди военнопленных врачей) обходить блоки. При этом омы обсуждали разные вопросы политики, экономики, культуры, он демонстрировал отличные способности насвистывать многие русские оперы (до войны окончил медицинский факультет и консерваторию в Вене), произносил многие фамилии русских композиторов с особым австрийским акцентом - Чайковский, Глинка, Римский-Корсаков и т.д. Мне было приятно слушать отличное исполнение родных мелодий, но, к сожалению, моя "музыкальная эрудиция" не могла идти в сравнение с его знанием русской музыки. Хотя его симпатии по отношению к нам были многократно доказаны он однажды поразил меня сообщением, что один из азербайджанцев из больных пятого блока предает нас абверу. На мой вопрос: "Что же мы можем сделать с ним?", он ответил: "Переведите его в другой лагерь с открытым туберкулезом!". Но это было сложно сделать, поскольку этот больной страдал от туберкулеза лишь коленного сустава, что затрудняло его перевод в другой лагерь. Однако большая озабоченность Харвальда вызвала у меня тревогу, тем более, что он не сообщил, кого и как предает этот тип. Оберартц сам вывел меня из тревожного состояния, заявив: "Мы пойдем с Вами в пятый блок, сделаем обход больных, и вы увидите, - сказал Харвальд, лукаво улыбаясь, что у него имеется и легочный туберкулез в острой форме". Подойдя к этому больному, мы начали аускультацию, обнаружили "подозрительные" очаги, но он стал говорить, что у него болит только колено. Однако мы произвели запись в истории болезни, послали мокроту на исследование и вскоре окончательно оформили его как больного с открытым туберкулезом, наметив перевод в другой лагерь. Но случилось непредвиденное: в день отправки, когда уже все построились, лагерный полицай Иван предложил всем вернуться в свой блок... Я был сильно взволнован, а спросить было не у кого: Харвальда не было в лагере, распоряжение об отправке в другой лагерь было подписано им. "Что делать? - думал я, - выходит, лагерный полицай может отменить распоряжение самого оберартца?" Целый день я пребывал в тревоге, но к вечеру ко мне зашел студент московского университета Артур, который работал в канцелярии лагеря и помогал подпольной организации. Он сообщил, что его прислал полицай Иван, чтобы заявить, что в другой лагерь будет отправлен не тот, который был намечен. Больше никаких пояснений Артур не сделал, лишь сказал, что это будет в ближайшие дни. А через несколько дней была построена группа лиц, которых отправляли в штрафной лагерь. Я не знал, кто и за что отправлял их в этот лагерь, но среди них оказался и предатель-азербайджанец!
Лагерный полицай Иван был стройным молодым человеком высокого роста, который ни с одним из нас не разговаривал. Он всегда был одет "с иголочки": поверх костюма защитного цвета носил в прохладное время прекрасный плащ. О нем ходили в лагере разные слухи, говорили, например, что он бывший секретарь ЦК комсомола какой-то автономной республики. После этого случая мы стали задумываться над тем, продажный ли он элемент или скрытый патриот? Позднее было еще два случая, которые позволили заключить, что Иван не предатель, о чем будет сказано.
Харвальд всегда шел навстречу военнопленным врачам, исполнял их просьбы, принимал их заключения и предложения. Одной из главных обязанностей врачей Санокского лагеря было комиссование пленных, хотя оно и было довольно редко. При установлении удовлетворительного здоровья пленного отправляли в Германию в качестве рабочей силы или, при наличии "положительных" данных, в национальный лагерь, где обучали, одевали и приводили к присяге. Однако часть из них, как я уже говорил, поступала в эти легионы, чтобы восстановить здоровье, вооружиться и бежать в лес, повернув свое оружие против фашистских захватчиков. Среди легионеров, в большинстве случаев, были подонки советского общества, чем-нибудь обиженные на Советскую власть, но я встречался и с такими (например, Гулия в Санокском лагере), которые говорили: "Хотя мои родители были репрессированы в 30-х годах, но я никогда не пойду против своей Родины!"
Из 14 пленных врачей семеро были грузины, двое азербайджанцев, двое армян, один татарин, один узбек и один лезгин. Вместе с врачами жил также старший санитар (такую "номенклатуру" ввели сами немцы), который был на особом положении. В такой роли был грузин Вахтанг - жизнерадостный, веселый до легкомыслия молодой человек. Он, в отличие от любого врача, был богатым. Его богатство - это бельевой склад, который никем не учитывался, чем Вахтанг и пользовался, реализуя время от времени белье через немецкого солдата, прикрепленного к этому складу. На приобретенные деньги он покупал спиртные напитки, а некоторым немцам преподносил торты в подарок, и они не "замечали" никаких дефектов в работе старшего санитара. Когда он напивался, то нередко привлекал к себе в компанию грузин, с которыми пел грузинские песни. А сам, не желая окончательно оторваться от нашей среды, напиваясь, кричал: "Я - дальняя разведка! А то давно сбежал бы!" Конечно, никто не верил его болтовне. Но в сущности Вахтанг был неплохим человеком: когда к нему обращались, он помогал людям как мог. А он кое-что мог, так как был единственным среди пленных, кто имел пропуск на свободный выход из лагеря! Я пытался использовать его возможности связаться с местными жителями - поляками, но он, хотя и не отказывал, но практически так ничего не сделал.
Из всех врачей только один - Керимов занимал позицию "нейтралитета", политикой не интересовался, или делал вид, что не интересуется. Остальные постоянно переживали, ждали с нетерпением, когда наша армия освободит нас из плена. Некоторые же врачи принимали практические шаги для осуществления своей мечты - бежать из плена, но это было непросто, тем более, дойти до фронтовой полосы и перейти ее! Однако все врачи выполняли свой долг перед пленными: лечили их, как могли, комиссовали так, чтобы их не брали для отправки в Германию или, тем более, для в национальные лагеря. Все врачи (и не только врачи), в меру своей политической подготовки, поддерживали моральный дух пленных, вселяли уверенность в скорой победе Красной Армии.
Через два-три месяца после нашего прибытия в Санокский лагерь, сюда же прибыл новый эшелон из Седлец. Среди врачей этого эшелона были Оганес Азнаурян, который впервые перевязал мою рану в Смоленском лагере военнопленных, до войны учился в Кубанском мединституте, а, следовательно, и у меня, хорошо знавший меня, а также Исмаил Ибрагимович Ибрагимов и Николай Александрович Мирзоян. Первый из них узбек, окончивший Ташкентский мединститут, а второй - армянин, окончивший Самаркандский мединститут и также работавший перед войной доцентом. Эти товарищи, побывав в Седлецком лазарете, познакомились с супругами Богуславскими, которые рекомендовали им сразу и смело быть откровенными со мной. Нужно сказать, что связь между военнопленными, находящимися в различных лагерях, осуществлялась через вновь поступающих. А немцы довольно часто переводили пленных из лагеря в лагерь. Поэтому, когда прибыли названные товарищи, они обратились ко мне, как к своему человеку, не потратив на это знакомство время. Благодаря общим знакомым, они сразу вошли в коллектив врачей.
Все врачи, фельдшеры и санитары были патриотами нашей Родины, но это проявляли они по-разному и в неодинаковой степени. Каждый готовился к побегу из лагеря или ждал своего освобождения, но среди нас были более отважные и смелые, способные быстрее и лучше войти в контакт с людьми, способствующими побегу. В целях ознакомления с поляками, проживающими вблизи с нашим лагерем, мы предприняли такой шаг: обратились к оберартцу Харвальду с просьбой разрешить нам, врачам впервые за все время пребывания посетить городской кинотеатр, получили такое разрешение. Нас было 12 или 13 человек, сопровождали нас трое конвоиров, включая фельдфебеля, которого мы уговорили выйти в город заранее (за два с половиною часа), чтобы до начала кино побывать в гостях у знакомых поляков. Он согласился. Мы разбились на три группы и по пути в кино зашли в незнакомые дома к полякам нахрапом: "Можно к Вам в гости?" Все три группы незваных гостей поляки приняли и по-разному угостили. Но нас интересовало само знакомство, на которое мы возлагали надежды. Увы, использовать это знакомство нам не пришлось. Третья группа попала в дом, где проживал комендант Санока. Он вежливо выпроводил военнопленных, но, покидая дом, Нуралиев по дороге скрутил шею гусю и вынес под шинелью... На второй день хозяин гуся пришел в лагерь, добился разрешения войти на территорию лагеря и поднял шум. О случившемся я не знал, созвал собрание врачей, где мы резко осудили этот позорный поступок. К моему удивлению, Нуралиева стал защищать Азнаурян, считая, что тут нет ничего предосудительного. Было решено немедленно собрать деньги и заплатить хозяину в трехкратном размере, а фельдфебеля уговорили сказать, что гуся нашли на дороге. Хозяин ушел из лагеря вполне удовлетворенный, но мы долго не могли успокоиться. Ведь этот поступок позорил звание советского воина! Когда шум улегся, я узнал, что гусь находится на чердаке аптеки, в которой я работал... Поскольку скандалу не был дан ход, и за гуся хорошо заплачено, его зарезали и сделали настоящий "человеческий" обед, а свою "баланду" уступили больным.
Благодаря ст. санитару - унтер-офицеру австрийцу Тучеку, который был грозой всех наших санитаров, котлы на кухне, как и ведра, в которых брали баланду, были абсолютно чистые, блестели. Если у кого-то обнаруживалась не то, чтобы грязная, а не очень чистая посуда, Тучек заставлял виновного много раз обегать вокруг кухни, а если это не помогало, ставил вопрос о снятии санитара и замене его другим. Другой помощник оберартца унтер-офицер австриец Шпуре, в отличие от Тучека, был большим шутником, всегда в веселом настроении.
Пользуясь благожелательностью Харвальда, мы попросили у него разрешения проводить производственные совещания врачей наподобие "пятиминуток", принятых во всех медучреждениях СССР. Эти совещания далеко не ограничивались лечебно-профилактическими вопросами, иногда мы обсуждали вопросы, за которые могли угодить в лагерный карцер, где на сутки полагалось сто граммов хлеба и один стакан воды! "Производственные" совещания проводились не утром, как это принято у нас, а после работы, когда немцы уходили из лагеря.
Условия конспирации не позволяли оказывать равное доверие каждому по всем вопросам: одним доверялось одно, другим другое, в зависимости от той роли, которую он играл в нашем подполье. Например, вопросы организации массовых побегов поручались, главным образом, врачу Нуралиеву, который обладал в этом деле большими способностями и отвагой.
Нуралиев Нурмат Асфандиарович, 1909 г. рождения, по национальности татарин, в 1956 г. окончил Самаркандский мединститут, был призван на военную службу в июле 1940 года врачом в горно-кавалерийскую дивизию. В Великой Отечественной войне участвовал со 2 по 11августа 1941 года, то есть, всего 9 дней. После первого встречного боя его б7-й полк 21-й горно-кавалерийской дивизии был отведен на суточный отдых, где был окружен. В боях по выходу из окружения был тяжело ранен полковник Юрьев. Нуралиеву было приказано сопровождать полковника. Во время выхода из окружения Юрьев был в четвертый раз ранен в брюшную полость и стал нетранспортабельным, в связи с чем врач Нуралиев был вынужден остановить подводу, пытаясь вновь оказать помощь раненому, но через полчаса они были окружены немецкими автоматчиками и захвачены в плен. При этом полковник умер, а Нуралиева возили с лагеря в лагерь, пока 8 августа 1943 г. он попал в концлагерь Скробов (Любартово), а 1 сентября 1943-го - в лагерь Санок. Здесь Нуралиев работал врачом инфекционного блока и жил в домике врачей, его койка располагалась над койкой Амира Мамедова, куда он забирался, иногда днем садился, поджав под себя ноги, и подолгу проводил время в молчании. Видя Нуралиева в своеобразной позе, напоминающей позу молящегося, врачи иногда задевали его: "Нурмагомат (так его звали в лагере), хватит сидеть так, немного отдохни". На такие обращения он сердился и отвечал: "Может, я так отдыхаю, откуда Вы знаете?" - возможно, он в самом деле отдыхал, поджав под себя ноги, вытянув туловище и смотря куда-то в даль.
Нуралиев, как и другие врачи, охотно принимал в инфекционное отделение военнопленных, которым угрожала немецкая расправа. Немцы обычно не входили в блоки, где лежали больные, но особенно опасались входить в инфекционное отделение. Нуралиев заводил знакомства с поляками, которые посещали лагерь в качестве мастеров, a также с немецкими часовыми, среди которых он уже имел знакомых и как-то на пальцах объяснялся с ними. После предварительных "репетиций" по выходу и возвращению в лагерь, когда у ворот стояли на часах его знакомые, в середине мая 1944 г. Нуралиев рассказал мне, что имеет возможность выйти из лагеря, связаться с партизанами и возвратиться в лагерь. Как он рассказывал, его кавалерийская синяя форма не вызывала подозрений. В первый раз он отошел от лагеря 6 км, познакомился с поляком - хозяином буфета-забегаловки. Тот охотно изъявил готовность связать его с партизанами через брата жены, отца которой расстреляли немцы. Выслушав Нуралиева, я спросил: "Почему жe до этого вы мне не говорили о своих намерениях идти на поиски связей с партизанами?" На это Нуралиев ответил: "Я боялся, что Вы скажете, что это несбыточное дело и не разрешите". Эти предварительные шаги Нуралиева позволили нам наметить более реальные меры по организации побегов из лагеря.
1-й массовый побег из лагеря или "Малый побег"
Как было сказано, в середине мая 1944 г. Нуралиев наладил связи с некоторыми немецкими солдатами, несущими службу на часах у ворот лагеря. Они выполнили свое обещание: выпустили его за пределы лагеря, как это было ими воспринято, к "паненькам". После этого Нуралиев рассказал мне о своих похождениях и попросил разрешения сделать выход из лагеря для связи с партизанами. Я согласился на такую операцию, всегда бывшую нашей мечтой, граничащей с фантазией. Нуралиев успешно справился с поставленной задачей: в середине недели он ушел на ночь к партизанам! Прошло уже около трех часов со времени его исчезновения в лагере, пока сосед по койке врач Керимов обратил внимание на его отсутствие. С каждым часом усиливалось его любопытство: "Где же доктор Нуралиев?" - "Где ж ему быть, как не в каком-нибудь бараке, за игрою в картишки, - ответил я". Но Керимов не соглашался. "Странно, - говорил он, - Нуралиев никогда не играл в карты и вдруг пошел играть, на ночь глядя!" Нуралиев вернулся лишь на рассвете, когда на пост вступил тот же часовой, который выпустил его из лагеря. Получив свой "гешефт", он, улыбаясь, впустил Нуралиева в лагерь и спросил: "Ну как, хорошо провел время у "паненьки"?"
Я встретил, как только он подошел на территорию блока, где мы проживали, узнав о состоявшейся встрече с партизанами, предупредил его о необходимости подготовить алиби на случай, если Керимов не удержит язык за зубами, отложив подробный рассказ Нуралиева на следующий день. На утро Нуралиев рассказал, что через знакомого буфетчика "забегаловки" ему удалось разыскать явку партизан. Его повели на окраину леса, где исчез проводник, а вместо него появился другой человек, с которым они углубились в лес, возвышающийся над лагерем. Здесь проводник оставил Нуралиева и, свистнув, исчез. Вместо него "из-под земли" вырос высокий худой человек в кожаной куртке с брюками навыпуск. Он был обвешен патронташем, двумя револьверами, гранатой. Из рассказа Нуралиева я заключил, что он разговаривал с ним очень грубо. Когда Нуралиев рассказал о нашей работе в лагере и желании присоединиться к партизанам, представитель партизан смягчился и перешел на деловой тон. Он предложил в воскресенье, 21 мая, под видом гуляния, уговорить немцев отвести нас к Дому лесника, который находился от лагеря примерно в двух км, там устроить "попойку", споить немцев, а к трем часам ночи туда нагрянут партизаны и освободят пленных. Поведение партизана не вызвало у меня восторга. Я задумался. "А какой он партизан, каким идеалам служит?" - спросил я Нуралиева. В то время каких только "партизан" не было: польские националисты, советские партизаны из соединений Ковпака, Медведева и других, мелкие партизанские группы из бежавших советских военнопленных и, наконец, из разных дезертиров, грабивших местное население. Я очень подозревал, что партизан, встретивший Нуралиева, принадлежит к группам польских националистов. Мы с Нуралиевым все же решили попробовать присоединиться с этой партизанской группе: они все же не фашисты, а их враги. Было решено уговорить немецких солдат в воскресенье повести группу врачей в Дом лесника "погулять". Эти переговоры были поручены Нуралиеву, у которого подобные дела хорошо получались. Собрали деньги для покупки напитков и продуктов, через поляков пригласили гармониста и определили кандидатуры, которые будут участвовать в этом "гулянии". Но желающих (хотя никого не спрашивали), было так много, что пришлось организовать три группы: в первую вошли Нуралиев, ветеринарный врач, работавший у нас фельдшером, Халхин, врач Мирзоян и я; во вторую - врач Ибрагимов и двое других, фамилии которых не помню, и в третью - парикмахер лазарета, бывший рабочий Краснодарского завода "Главмаргарин" Ерецян, работник санпропускника, грузин по прозвищу "Геркулес" и еще один пленный.
Было решено, что первая группа сразу пойдет к дому лесника, а вторая подойдет туда после небольшой прогулки. Что касается третьей группы, то она должна самостоятельно проводить свой "пикник". Каждую из перечисленных групп сопровождал "свой" немец-конвоир. Переговоры с немцами удались Нуралиеву. Дата 21 мая, то есть, воскресенье, устраивала и немцев, и нас тем, что в выходной день офицеры не приходили в лагерь. Наш "связной" и "полпред" Нуралиев договорился обо всех подробностях с партизанами. В мою задачу входило "занять" немца-конвоира. Это не представляло мне трудности, так как я неплохо владел немецким.
В воскресенье, 21 мая, как было условленно, наши группы, в отдельности друг от друга, вышли в лес. Дом лесника, как я заметил, находился сравнительно недалеко от нашего лагеря. Мы пришли туда и застали там пожилую женщину - представительницу партизан, которая играла роль хозяйки и уборщицы. Вскоре появился приглашенный гармонист и неизвестный нам поляк. Стали закусывать, пить водку и угощать немца. Заранее было условленно, что мы будем пить мало, а угощать щедро. Больше того, мы решили усыпить нашего конвоира, подбавляя в его рюмку раствор морфина. В ожидании появления партизан, за которыми отправился Нуралиев, я "занимал" немца, угощал его водкой и даже, а ветврач Хапхин в это время подготовил смесь водки с морфином, спросив: "Не пора ли "угощать" камрада?" Я подмигнул ему, и немец попробовал эту смесь, опрокинув рюмку в рот. Потом он подошел к окну, вновь наполнил рюмку заготовленной смесью и выпил. Немец захмелел, его тошнило, он вышел на порог дома и мучился. А тут поляк, который охотно участвовал в выпивке, ничего не подозревая, спрашивает: "Доктор, что с ним? Почему ему стал так плохо?" - "Видно, опьянел", - ответил я. Но поляк не соглашался и многозначительно повторял: "Все мы пили, но именно с ним почему-то стало так плохо!" Что делать с поляком, как отвлечь его внимание от немца? А тут нет ни партизан, ни Нуралиева. Немец-конвоир схватился за голову и стал рвать. А тут подошла группа Ибрагимова, и их немец совершенно трезв. Их отвели в соседнюю комнату и стали угощать, но дело продвигалось туго, этот немец вел себя сдержанно, мало пил. Угощать же "добавочной" смесью мы не решились. Вдруг появился Нуралиев, он сказал, что партизаны задержались, но придут, мы ждем, а терпения нет. Нуралиев вновь исчез, чтобы ускорить приход партизан, но вскоре он вернулся: партизан нет, и он невнятно объясняет нам причину их неявки.
Надвигалось критическое время, когда у ворот лагеря заканчивали дежурство друзья наших конвоиров: если они сменятся, мы не сможем войти в лагерь. Конвоир группы Ибрагимова, хотя и подвыпил, но в сознании, его беспокоит лишь тяжелое опьянение нашего конвоира и позднее время. Хотя нашему конвоиру уже гораздо легче, он еще плохо чувствует себя. В такие тревожные минуты, вдруг мы видим, как с противоположной горы спускаются к нам два немецких солдата-пограничника. Спустя минуту, они медленно подходят с автоматами наперевес и молча обходят дом. Я решаю освободить свои карманы от вещественных доказательств - большого количества перевязочного материала, медикаментов, шприцов и игл к ним, которые я захватил из лагеря для партизанского отряда. Если все это обнаружат, то им будет очевидно, зачем мы пошли на "гуляние" в Дон лесника, но, кроме того, каждый из нас одет в две-три пары белья, по две гимнастерки, захватили даже шинели "на случай дождя"! Если все это откроется, наша судьба будет решена. Ведь после Сталинграда немцы уже не говорили: "Наше дело охранять, а ваше - бежать!". Говорили, что есть приказ Гитлера расстреливать каждого беглого военнопленного и выставлять его в лагере на всеобщее обозрение!
Как освободиться хотя бы от содержимого своих карманов? Я быстро вхожу в дом, прошу хозяйку принять от меня все это, но она категорически отказывается, говорит, немцы обнаружат - пощады но будет! Выбегаю из черного хода и начинаю выбрасывать содержимое карманов прямо в заросли. Но вдруг вижу; с противоположной стороны за мной наблюдает немец-пограничник, я скрываюсь от него за домом, выбрасываю из карманов все и вновь вхожу в дом. Вызывает крайнее удивление молчаливое наблюдение и бездействие пограничников.
Наши конвоиры предлагают нам выйти из Дома лесника и ведут нас на Запад, по направлению нашего лагеря. Впереди идут пограничники, а сзади нас конвоиры. Но как только мы повернули на дорогу в лагерь, совершенно неожиданно Нуралиев бросился в кусты, а за ним Халхин и Геркулес. Мы, не останавливая движение, переглянулись, я жду согласия друзей тоже кинуться в неизвестность, бежать, но они колеблются. Колеблюсь и я, да уже и поздно: дорога пошла под кручу, подняться на гору здесь невозможно, к тому же перед нами выросли пограничники. Наш "трезвый" немец о чем-то поговорил с ними, и они ушли.
Конвоиры вводят нас в лагерь: хорошо, что мы успели до смены их друзей. Без оглядки мы бежим, бросаемся в свои комнаты, чтобы снять с себя все лишнее: вторую-третью пары белья, гимнастерки, а я еще и шинель, которую захватил, несмотря на теплую ясную погоду, "на случай дождя". Хорошо, что в нашей комнате никого не было: я снимал с себя мокрое от пота белье и мой вид - рассеянный и тревожный - выдал бы меня сразу. Впрочем, многие врачи, которые не получили "приглашения" участвовать с нами "в гулянии", догадались, когда мы выходили из лагеря. Азнаурян, например, увидев меня после возвращения, сказал: "Я понял, что вы собираетесь бежать, когда прощались со мной. Вас выдали глаза!"
Наконец, я переоделся, принял свой обычный вид, но волнение не совсем улеглось; что будет с нами завтра, когда в лагере появятся офицеры, руководство лагеря? Правда, сами наши конвоиры были не менее встревожены: впуская в лагерь, они строго-настрого предупредили, чтобы мы не говорили о нашем выходе из лагеря, иначе и они будут сурово наказаны, по меньшей мере, направлены на фронт, чего они всегда смертельно боялись. Мы провели тревожную ночь. На второй день в лагере пронесся слух, что бежали 10 человек. Оказалось, и в самом деле, из лагеря, (а не только из гуляния), убежали десять пленных! Ведь не вернулась и группа Ерецяна, парикмахера лагеря, но это девять, а вот их конвоир - унтер-офицер тоже не вернулся, уже десятый! Долго и упорно ходили разные слухи об этом унтер-офицере, что он бежал с пленными, что был не немцем, а чехом, что его убили пленные. А что было в действительности? Об этом мы так и не узнали.
Немцы были в тревоге от нашего неудачного "малого побега", а между тем не вызывали пленных на допрос ни в Абвер, ни в немецкую канцелярию. Но это еще больше усиливало нашу тревогу. Вот меня вызывает оберарцт Харвальд: "Известно ли Вам, что Нуралиев сбежал из лагеря?" - "Слышал я об этом", - отвечаю я.
- Не делился он с вами своими планами? - вновь обращается оберарцт ко мне, сильно волнуясь и раскрасневшись.
-- Разве о таких планах докладывают, - говорю я, опасаясь вызвать его гнев, но он продолжал даже тише обычного: "Их ферште, их ферште..."
А что он подразумевал под этим "я понимаю", - сказать трудно. Я догадывался, что лагерное начальство хочет "замять" побег пленных, опасаясь за себя, как бы не наказали за ротозейство, не послали бы на фронт. Так и случилось: побег десяти человек из лагерного лазарета в Саноке 21 мая 1944 года остался "Тайной мадридского двора!". Что касается оберарцта, то он говорил лишь о Нуралиеве , о враче, как будто не знал об остальных участниках! Итак, как это ни удивительно, на сей раз интересы немцев и военнопленных совпали, и в этом было наше спасение. Мы готовили новый, более массовый и совершенный вариант побега.
Хочется сказать и о своих переживаниях в связи с поением нашего конвоира смесью, содержащей тройную дозу морфина, которую он сам, как было сказано выше, добавил доливанием этой смеси в свою рюмку. Уже было сказано, что его состояние было в Доме лесника очень тяжелое, но благодаря тому, что он повторно вырвал, оно несколько улучшилось, оставаясь серьезным. Когда он еще находился в стадии алкогольного возбуждения, он полез в карман, достал фотокарточки своей жены и детей, показал их и умиленно произнес: "Вот моя фрау, она хорошая хозяйка, теперь она ведет хозяйство, и ей трудно... Когда же кончится эта война? Почему мы воюем..." Он говорил это, а я думал о том, что мы делаем с ним. Как быть? С одной стороны, война есть война! С другой - мы ведь не в открытом бою, а изподтишка травим его, - думаю я и переживаю. Но затем успокаиваю себя: "А они? Убивают женщин и детей, расстреливают их, совершенно беззащитных, на открытых железнодорожных платформах?! Нет, мы вправе искать себе свободу, чтобы присоединиться к своим войскам и продолжать войну против фашистских захватчиков! Кроме того, мы ведь думаем не убить его, а хотим лишь оглушить, усыпить, чтобы бежать от него. Разве мы не вправе это сделать?" Теперь, когда мы вернулись в лагерь, и немец ушел к себе, я не знал о его состоянии. Ведь в случае смерти дело могло осложниться, могли дойти до причины, тогда и нам конец! Однако на второй день он настолько оправился, что прибежал на территорию первого блока, разыскал меня и не то просил, не то приказывал: "Нyp швайген! - Только молчать!" Как будто я был заинтересован рассказать его начальству о своих неудачах.
Прошло лишь несколько дней. В селении Ольховцы, то есть там, где расположен наш лагерь, на левом берегу реки Сан, проходило массовое гуляние местного польского населения. Непосредственно перед лагерем играли на аккордеонах и танцевали молодые пары. Только что село солнце, идет к концу световой день, а празднества продолжаются. Вдруг в ста метрах от ворот лагеря неожиданно появляются двое: Нуралиев и Геркулес, вооруженные немецкими автоматами и гранатами. Они быстро подошли к оказавшемуся здесь фельдфебелю из лагеря. Нуралиев поднимает на него автомат и строго приказывает: "Хенде хох!" Немец узнает бежавшего из лагеря врача и растерянно произносит: "Доктор, доктор!". Но доктор неумолим. Он приказывает следовать вперед, в сторону леса. Вначале он идет, затем соображает, что дело плохо, пытается упросить, сопротивляется. Тогда "Геркулес" хватает его, скручивает ему руки, и Нуралиев вводит в рот фельдфебеля кляп. Тот все еще не хочет идти. Однако "Геркулес" поднимает его на плечи и несет на гору - в лес! Но и без груза тяжело подняться в гору, а тут людям, подолгу жившим на баланде военнопленного, надо нести верзилу-немца. Причем Нуралиев, сильный духом, но совсем слабый здоровьем, щупленький не может нести немца, а партизанский отряд приказал достать "языка". Это было их боевое испытание. Что делать? Они обессилены. Заводят фельдфебеля за кусты, дают две очереди из автомата, а его одежду, кинжал, содержимое карманов доставляют командиру партизанского отряда. В партизанском отряде операцию Нуралиева и "Геркулеса" признали успешной, а их - бесстрашными. Этот эпизод в лагере получил большое распространение. О Нуралиеве ходили целые легенды: вот взорвали пути, пустили под откос военные грузы, взорвали паровоз - все относили на счет Нуралиева, хотя эти операции были выполнены другими партизанами. Однако он был активным партизаном из отряда имени Пожарского, о чем свидетельствует официальная характеристика партизанского отряда. Он, совместно с другими партизанами, несмотря на слабое здоровье, совершал налеты, срывал телефонные и электропровода, захватывал продукты питания для партизанского отряда, в общем, выполнял все боевые задания. Однажды он вынужден был разжечь костер, который его обнаружил. Тогда он с трудом ушел от преследования к поляку-мельнику, тот прятал его в стоге сена. Не обнаружив его, немцы вслепую "прошивали" все подозрительное и ранили его в руку. Он молчал, перетерпел боль, и немцы ушли ни с чем. Затем его партизанский отряд перешел границу Чехословакии и действовал там. 29 октября 1944 г. войска 4-го Украинского фронта освободили Нуралиева и его товарищей окончательно. Командир дивизии полковник Лисицын принимал их по 5-6 человек и вновь зачислял на регулярную военную службу. Однако Нуралиева и Ерецяна, как серьезно больных (у последнего был открытый туберкулез, и он умер в конце войны у себя дома, в Краснодаре) перевели в прифронтовой военный госпиталь, затем отправили в Киев, в Военный госпиталь N58б4. После войны Нуралиев вернулся в Узбекистан, где по настоящее время работает главврачом поликлиники.
Но многое из перечисленных сведений стало мне известно лишь после войны. А в те дни, когда Нуралиев совершал опасные для себя операции против немцев, в районе нашего лагеря, мы продолжали бороться.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 23 Октября 2025, 20:22:12 | Сообщение # 22 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Будни Санокского лагерного лазарета
После осуществления "малого побега" из лазарета, несмотря на то, что не полностью сумели осуществить наши планы, настроение улучшалось, было больше уверенности в возможности повторить такую вылазку. Попыток к организации побегов было много. Одна из них была наиболее дерзкой. В Санокском лагере, по примеру Варшавского лазарета советских военнопленных, мы стали возить больных туберкулезом на рентгенологическое исследование. Рентген-кабинет находился в немецком военном госпитале, который находился за Саноком, чтобы попасть туда, надо было проехать через весь город Санок, на окраине которого находился этот госпиталь. Оберарцт Харвальд разрешил лазарету возить туда больных в неделю один раз. Для транспорта мы пользовались грузовой машиной, в кузове которой можно было возить 15-16 чел. Машину водил военнопленный шофер, армянин Климентий. Рядом с ним сидел вооруженный немецкий солдат-конвоир. Другой солдат сидел в кузове с военнопленными. Мы приезжали во двор немецкого госпиталя и подолгу ждали, пока нас не пригласят на рентгеноскопию. В ожидании вызова мы пытались завязать беседу с ранеными немецкими солдатами, доставленными с фронта. Однажды, когда мы стояли кучкой во дворе госпиталя, к нам подошел молодой немецкий солдат и сразу обратился к нашему конвоиру:
- Это русские пленные? - спросил он, - и, получив положительный ответ, продолжал:
- Зачем держать их? Отпусти, пусть идут на свою Родину! Какой толк, что ты охраняешь их? Не видишь, что все кончено. "Аллес капут!" - добавил он. Наш конвоир слабо защищался:
- Как же я отпущу их, я же отвечаю за них!
- О чем ты думаешь! Какая ответственность? Скоро русские сами будут здесь, смотри, чтобы ты сам не оказался в плену тех, кого охраняешь!
Настроение немцев все больше ухудшалось, но обычно недовольство войной мы слышали, главным образом от пленных солдат, а тут мы услышали яркую и смелую речь молодого немца, которому вряд ли было более 20 лет. В двух-трех км от госпиталя был виден большой лес. Поэтому со второго или третьего посещения госпиталя у нас созрел план: подобрать "подходящих" людей для рентгеноскопии и их сопровождающих врачей, выехать к госпиталю, как только машина пройдет городскую черту, сильным ударом оглушить немца в кузове, а другого шофер-военнопленный Климентий внезапным ударом выбросит и на полном ходу поведет машину к лесу. Этот план был продуман хорошо, но оставались вопросы: а что в лесу, далеко ли он простирается, есть ли там партизаны, сумеем ли мы достать оружие, питание? Несмотря на то, что эти вопросы были очень существенными, все же было решено осуществить этот план, чтобы уйти из плена, а там будет видно. Я начал с осторожностью готовить шофера Климентия. Чуть ли не с первой беседы я убедился, что он может пойти на выполнение нашего плана, о котором я лишь намекал. Еще не все было подготовлено, как вдруг, вместо автомашины нам подали фургон, запряженный парой лошадей. Вначале мы думали, что это лишь на один раз, но, к сожалению, машину больше не подавали, а на фургоне выполнить наш дерзкий план было невозможным.
О побеге из плена думала, конечно, не только наша подпольная организация, а можно сказать, почти все военнопленные. Поэтому бывали и одиночные побеги, которые повышали настороженность немцев, усиливая их бдительность. Так, например, в лагере работали монтерами два молодых красивых парня. Одного звали Сережа, а имя другого позабыл. Они имели пропуск на выход из лагеря, но лишь вокруг колючей проволоки. Однажды они оба бежали из лагеря. Мы обрадовались за них, но вскоре они были пойманы и помещены в городскую тюрьму. Польские девушки, которые прятали их, проследили за ними, узнали их местонахождение, пришли под окна и в песне передали, что оба они находятся рядом (о чем они не знали). Потом их перевели в наш лагерь, что очень обеспокоило нас, так как мы боялись осуществления приказа Гитлера, согласно которому бежавших военнопленных должны расстреливать и выставлять в лагере напоказ. Мы подумали, что перевод в лагерь означает осуществление этого приказа. Не исключена возможность, что такие намерения у немцев были, но ухудшение положения на фронте сдержало их. Эти парни оставались в лагере и затем участвовали в "Большом побеге", организованном нашей подпольной организацией.
Идея бегства из плена не выходила у нас из головы, она зрела во всех вариантах. Так, например, задолго до осуществления "Большого побега" из Санокского лагеря, я и врач Азнаурян были посланы во Львов в сопровождении унтер-офицера для получения медикаментов. Мы прибыли в город под вечер, поэтому унтер-офицер повел нас в лагерь, возвышающийся над городом, на горе, а сам ушел. В этом лагере комнаты были как бы выдолблены в скале, потолки очень низкие, так что нельзя было проходить во весь рост. Тут жили пленные, которых водили днем на какие-то работы. Они окружили нас, расспрашивали, откуда мы, как попали в их лагерь, каков режим нашего лагеря и т.д. Познакомившись, они рассказывали про свое "житье-бытье", мы же с первой встречи не могли ответить откровенностью. Я почувствовал себя очень плохо, сильно задыхался, мне казалось, что каменный потолок (скала) сорвется и придушит нас. Оганес Азнаурян переносил пребывание здесь терпимо, а местные военнопленные, по-видимому, уже давно адаптировались, и не замечали страшной духоты помещения, где не было окон!
Наконец, наступило утро. К нам зашел унтер-офицер и вывел нас из нашей "гостиницы", где мы чуть не задохнулись. Спускаясь с горы, мы с Оганесом все переговаривались: вот бы сбежать от унтера, смешаться со штатскими людьми и скрыться. Но как? И квартала не пройдем в форме советских воинов, в изрядно потрепанном обмундировании, как нас поймают. А где скрываться, когда мы не имеем никаких знакомых в Львове и не можем контактировать с населением. Наша поездка во Львов не принесла нам свободы, и мы не смогли сделать ничего полезного, если не считать полезной беседу с военнопленными "скального" лагеря Львова.
Еще раз мне пришлось ехать в сопровождении немецкого солдата-конвоира за медикаментами, на этот раз на Запад - в г. Краков. Мой конвоир повел меня на ночлег в "солдатенхайм" - солдатскую гостиницу. Это было многоэтажное помещение. Нас устроили на втором этаже на двухкоечных нарах. Солдат предложил мне первый этаж койки, а сам устроился на втором. Мне не спалось: все думал, когда же я буду на свободе? Солдаты давно спали, я вышел в коридор 2-го этажа под видом поиска туалета. Где-то в углу я заметил бочку с бензином. Сразу в моем мозгу возникла идея, точнее, фантазия: раскрутить железную пробку, разлить бензин, поджечь военное общежитие и броситься со 2-го этажа бежать! Но... удастся ли раскрутить пробку в бочке, тем более, вылить ее содержание на пол до того, как это заметят немцы, удастся ли выбежать из горящего здания? Куда бежать, где можно найти приют? Наконец, в мой мозг "вклинился" странный вопрос: а можно ли поджечь дом среди ночи, когда он полон спящими людьми, пусть даже вражескими солдатами? Мы же не фашисты, которые такое делали даже отношению к мирному населению! Поджог не состоялся...
Дела немцев ухудшались. Солдаты лагеря явно нервничали. Проводили обыски комнат. Нашли географическую карту Мирзояна, но она была над койкой Керимова, который был у немцев вне подозрения. Самый ярый нацист, эсэсовец собирал советские алюминиевые котелки, за что за ним закрепилась кличка: "котелковый унтер-офицер". Спасибо, не увидел мой котелок из минского Белого дома, я его пронес через все походы, и он хранится до сих пор, как память о Доме смерти. "Котелковый" унтер-офицер сильно переживал неудачи на фронте и "утешал" нас тем, что скоро появится новое орудие, и тогда война закончится в несколько дней. Пленные подзадоривали его, чтобы он рассказал об этом оружии, что достанет даже Америку, но поднимал указательный палец и говорил: "Это сейчас секрет! Но это будет новый "фергельтунг" - возмездие всем союзникам!" Вероятно, он имел ввиду атомное оружие.
Нацисты пытались, пропуская пленных через врачебную комиссию, отобрать нужные им кадры, но врачи срывали эти замыслы. Помню, как стояли целые очереди на осмотр к врачам разных специальностей: если, например, не удавалось "выявить" "туберкулез", то глазник находил "трахому" или другое заболевание, не позволяющее включить пленных в трудовые или воинские (легионерские) батальоны. Часто пленные сами просили: "доктор, выручай!" В ответ на этот намек врач задавал вопрос, который тут же заносили в протокол осмотра: "А давно кашляешь, бывает ли в мокроте кровь? и т.д. На этих осмотрах постоянно присутствовал оберарцт, наблюдая за работой врачебной комиссии. Иногда мы приглашали его аускультировать легкие или осмотреть глаза, и он, буквально каждый раз, многозначительно смотрел на нас и подтверждал наш диагноз. Но не меньшую помощь оказывал нам бывший студент Московского университета Миша, который работал в немецкой канцелярии, когда в трудных для нас случаях, он легко в карточке военнопленного ставил штампик: "не годен!". В результате такого "комиссования" из сотен осмотренных людей лишь два-три десятка могли быть отправлены в другие лагеря, где они вновь осматривались на предмет годности к работе или службе.
Между тем положение немцев на фронте все больше и больше осложнялось. Вместо "Фергелътунг", у них появилось новое "модное" слово "Феркюрцунг" - "сокращение линии фронта". Газеты чуть ли не хвалились, что отступают, чтобы "укоротить" линию фронта, что якобы усиливало мощь. Зимняя кампания 1944 года дала огромный перевес нашим четырем фронтам, наступающим на Правобережной Украине, которым помогали десятки тысяч партизан. В результате этой гигантской битвы Красная Армия прорвала фронт и разгромила сильную группировку немецко-фашистских войск армий "Юг". Войска 1-го Украинского фронта под командованием Маршала И.С.Конева осуществили Львовско-Сандамирскую операцию, освободив Западные области Украины и юго-восточную Польшу.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 23 Октября 2025, 20:23:57 | Сообщение # 23 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Большой побег...
Второй фронт, высаженные Союзниками (США и Англией) войска в Нормандии, покушение на Гитлера и, особенно, гигантское наступление Красной Армии, окончательно подорвали дух немецко-фашистских войск как на фронте, так и в тылу. В лагере немцы изменили свое отношение к военнопленным, стали чуть ли не любезными. К нам поступила информация о том, что советские войска окружили Львов. Чтобы опровергнуть эту весть, немцы стали раздавать сотни экземпляров газеты "Лембергер цайтунг" ("Львовская газета"), желая косвенно убедить пленных в ложности слухов. Давно ли было, когда за чтение немецкой газеты сажали в карцер на сто граммов хлеба и стакан воды? Нам ведь можно было читать лишь похабную, лживую газетку для пленных "Клич"! Теперь же они сами предлагали немецкую газету. Однако они не сообразили, что это наводило на мысль искать причину этой "щедрости" в информации. А газета-то была доставлена самолетом из окружения...
Народы мира видели в Красной Армии освободителей от фашистского ига, от варварства и бесправия, от порабощения и старались содействовать ее Победе. Американские армяне собрали деньги на танковую колонну "Давид Сасунский", по имени героя армянского эпоса, то есть, в честь легендарного борца за независимость родины. Это вызвало сильное озлобление немцев, и в последних числах июля в их газетах появились публикации о том, что армян нужно приравнять к евреям...
Львов находится от Санока на расстоянии 220 км, тем не менее, у фашистов уже не было надежд на возможность преградить путь надвигающейся на них огромной лавине. "Феркюрцунг" не усиливал немецкие войска, как на это надеялись, вернее, чем прикрывались нацисты. Вслед за слухами об окружении Львова, 22 июля прошли слухи об эвакуации лагеря. Эти слухи проникли к нам из канцелярии немцев, где были наши подпольщики. Мы стали тревожиться относительно судьбы лазарета, как нам быть? Пришлось созвать "производственное совещание" врачей, где вынесли единодушное решение: "Ни шагу на Запад!". Это означало: сопротивляться эвакуации лазарета, срывать работу по упаковке медикаментов, организовывать массовые побеги.
Слухи об эвакуации лагеря сильно встревожили всех военнопленных. Надежда, что наша Красная Армия освободит нас из плена, с эвакуацией на Запад рухнет. Поэтому пленные стали собираться группами и шептаться между собой. Несколько человек крутились возле аптеки, где накануне у водосточной трубы была начата работа по перерезке лагерной проволоки. Артавазду и его другу Грише было поручено закончить подготовку к побегу, для чего нужно было резать второй ряд проволоки. Об этом не знает Гоги, он сильно встревожен, ведь начинали резать проволоку возле его операционной, с его участием. Он взволнованно тянет меня за рукав и говорит: "Ты видишь, они хотят уйти через нашу дырку! Не для них же мы готовили это место!" Я стараюсь успокоить Гоги, а сам тревожусь, но не за Артавазда, которому это поручено, а за других, "посторонних", которые тоже крутятся здесь. Уже поздно, давно надо быть в своих бараках, но никто не хочет оставлять занятые позиции, довериться же посторонним опасно. Мы продолжаем незаметно прогуливаться. Наступает рассвет. Всем становится ясно, что дальнейшая "высадка" бесполезна, молча расходятся. Не успели мы дойти до своих коек и нар, как слышим: "Немцы выстраивают лагерь!"
- А как же лазарет? - раздаются встревоженные голоса.
- Лазарет, сказали, будет эвакуирован потом, - отвечают им.
- Лишь бы "потом", - подшучивает Виктор, - потом сами постараемся эвакуироваться, только не на Запад!
Лагерь, где находилось несколько тысяч так называемых "здоровых" военнопленных, отделялся от нас лишь внутренней проволокой, сообщение между лагерем и лазаретом было через ворота, которые закрывались лишь на ночь и не охранялись.
Мы подходим ближе и через ворота наблюдаем, как выстраиваются пленные, одетые в лохмотья, оставшиеся на них со дня пленения, и, стуча своими деревянными колодками, становятся в строй. Вокруг них стояли немецкие солдаты из лагерной охраны. Через территорию лазарета в лагерь проходят немецкие солдаты для организации сопровождения колонны. Вот среди них промелькнула фигура унтер-офицера Шпура, одного из помощников нашего оберацта Харвальда. Этот австриец часто бывает с нами откровенен, если, конечно, нет вблизи офицеров, даже фельдфебеля. Один из наших военнопленных обращается к нему:
- Камрад, нас в Германию будут уводить?
- Да, да, в Германию, весело подмигивает он, - скоро и ваши будут в Германии! Спохватившись, он приставляет свой палец к губам и многозначительно дает знак о молчании. Затем оглядывается вокруг и говорит:
- Когда придут ваши, вы поможете нам? - непонятно, что он имеет в виду.
- Поможем, как вы помогали, - говорит одни из военнопленных.
- Только не так, как мы относились к вам, - говорит Шпура, грозя пальцем и удаляется от нас.
Многие из военнопленных, которым предстояло уходить от нас, подходили, прощались с нами и становились в строй, чтобы уйти от нас на вечные времена. Каковы будут наши судьбы, кто останется живым и увидит свои родные края после войны? Трогательной была эта сцена прощания. Ведь со многими мы жили под колючею проволокой по году и больше, делились своей баландой и куском хольцброда, помогали друг другу, чем могли. Теперь под усиленным конвоем нас ведут их на запад. Мы не сомневаемся, что многие из них попытаются улучить удобный момент, чтобы сбежать из плена. Но сколько из них окажется залитыми кровью, слягут на далеких дорогах, в чужих краях? А кто останется живым и дойдет до своих, расскажет о зверствах немецких фашистов над советскими военнопленными.
Когда стали собираться в лагере, чтобы построиться и шагать на запад, я сидел в аптеке - встревоженный, грустный и задумчивый, как вдруг входит ко мне полицай Иван, который впервые переступил наш порог, и говорит: "Я пришел попрощаться с вами, мы имели возможности объясниться, но сейчас я пришел сказать вам, что на этом пути сегодня я или сбегу, или буду трупом!" Сказав это, Иван обнял меня, подал руку и выбежал. Мне так и суждено было узнать, удалось ли ему бежать из плена, совершил ли он какие-либо подвиги во имя Родины или свалился трупом на дорогах войны, но для меня ясно одно: прав был Вершигора, когда писал, что людей надо судить не по тому, где они были, а по тому, что они делали! Мне хочется верить, что этот первый и последний разговор с Иваном говорит о том, что он был полицаем лишь для немцев, но не для советских военнопленных...
Попрощался со мной и студент МГУ Артур. О нем я могу сказать, что это был умный и безусловно преданный Родине человек, который помогал нам тем, что вовремя передавал нам интересующую нас информацию по данным лагерной канцелярии. Вскоре после войны я встретился с ним в Москве, он работал инженером в каком-то проектном институте. Работая в немецкой канцелярии, он изготовил фальшивые пропуска на выход из лагеря на группу людей, которые возглавлялись полицаем Иваном. Но, к сожалению, эта группа была сравнительно малочисленна (около десяти человек), этот побег не был достаточно подготовлен и не состоялся.
24 июля 1944 года, когда увели тысячи пленных, а с ними и основную часть солдат лагерной охраны, чтобы обеспечить охрану лазарета, свели всех оставшихся пленных на территорию лазарета, включая 5-й блок. У нас стало тихо, но тесно, так как в лазарете сразу прибавилось около 800 чел., в числе которых около 500 инвалидов. Вместе с присоединенными количество больных в лазарете достигло около 2000. Среди них было немало здоровых, скрываемых врачами от немецкого преследования. В связи с эвакуацией лагеря сейчас же изменилась обстановка и условия лагерной охраны, которая была значительно сокращена ввиду включения их в конвой. С вышек были сняты все 6 пулеметов, часовые, обходящие вокруг колючей проволоки, были сняты. Три четверти территории лагеря, изолированная от лазарета внутренней, в один ряд, проволокой вовсе не охранялась, из 150 чел. охраны лагеря было оставлено для охраны лишь 20 человек. Больные из 3 и 4 блоков были переведены в 1 и 2.
Весь офицерский состав лагеря был снят. По-видимому, немцам казалось достаточным иметь 20 солдат во главе с оберцалмайстером (нечто вроде главного бухгалтера) и фельдфебелем для охраны 2000 больных и медперсонала лазарета. Поэтому мы посчитали непростительной ошибкой, если не воспользуемся такой ситуацией.
* * *
На второй день после эвакуации лагеря Харвальд пригласил меня, как старшего врача, и сказал, что он со своими помощниками должен эвакуироваться на Запад, и может взять с собой одного врача. Затем, как бы оправдываясь, добавил: "Я хотел взять с собой вас, но вы нужны здесь для подготовки больных к эвакуации. Она состоится, как только будут поданы вагоны, поэтому прошу вас выделить одного врача, который поедет с нами. Спросите, кто хочет с нами поехать, затем зайдите и скажите мне, кто это. Я ушел от оберарцта печальным. Зная всех, я был уверен, что никто не изъявит желание ехать с оберарцтом, что каждый из врачей ждет удобного момента, чтобы бежать... Все кинулись ко мне с вопросом: "Ну, что сказал оберарцт?"
- Он просит выделить одного врача, которого он возьмет с собой (а больше не может!). Так что, если кто пожелает, я пойду, сообщу фамилию. Все молчали и смотрели вниз. Мне было трудно об этом спрашивать, но я был обязан это сделать, и лишний раз убедился в том, что никто не пожелает эвакуироваться с оберарцтом, хотя лично его многие знали и уважали за гуманное отношение к пленным, особенно к коллегам-врачам. Я молча вышел из комнаты, где собрались все врачи, зашел в парикмахерскую, в которой после бегства Ерецяна работал его "ученик", попросил побрить меня, но не спеша. Он выполнил мою просьбу, я долго сидел после бритья, пока не раздался громовой голос санитара Тучека:
- Да где же шефарцт, черт побери!
Я молчал, надеясь, что он пройдет мимо, но нет: Тучек зашел в парикмахерскую и стал кричать:
- Почему вы сидите здесь, когда оберарцт ожидает Вас?
- Разве ожидает? - спросил я удивленно.
- Но он же поручил вам выделить врача, который поедет с нами, он ждет ответа!
- Но он сказал: выделить желающего врача...
Тучек окончательно вышел из себя:
- И что скажете, никто не желает?
Я не нахожу что ему ответить, но мы уже подходим к комнате оберарцта в немецкой канцелярии, я вхожу. Тучек остается в коридоре. Оберарцт поднимается с места: "Ну, что, Акапав? Наверно, все хотят ехать с нами?" Я совсем растерялся, а он настойчиво спрашивает: "Скажите, ведь все хотят, так? Но я не могу взять больше одного!"
Харвальд так настойчиво требует, чтобы я сказал, почему я не шел к нему сообщить ответ, полагая, что мое затруднение заключается в том, что все хотят ехать. Я решил идти на прямоту, будь, что будет, и говорю: "Нет, оберарцт! Никто желания не изъявил уезжать с лагеря (уже не говорю, уезжать с ним!). Трудное время, все хотят быть вместе..." Видно, мой ответ не понравился оберарцту, он покраснел, как это часто бывало с ним, когда волновался. Он лишь сказал: "Ах, вот оно что! Ну, что ж, я хотел кому-то представить возможность поехать с нами, но если нет желающих..."
С этим он отпустил меня. Я быстро зашел в комнату врачей, где ждали моего возвращения. Опять все обратились ко мне, и я передал им некоторую обиду оберарцта. Один из врачей - грузин (самый старший по возрасту) внес предложение пойти к оберарцту, который вот-вот уедет на вокзал, и попрощаться. Все поддержали его предложение, мотивируя тем, что оберарцт всегда помогал военнопленным, что он нам не враг. Я был согласен с этим, у меня даже были основания видеть в оберарцте Харвальде тайного антифашиста. Я уже говорил, как он с обидой рассказывал о том, что инспектора кавалерии Австрийской армии Гитлер назначил инспектором в лагерях! Зная его настроения, я даже осмелился однажды пригласить его к подпольной работе. Он брился, когда я, получив разрешение, подошел к нему и сказал, что во многом мы единомышленники. Он спросил: "В музыке?" - "Не только в музыке, но и в политике", - ответил я. Он смутился: "В каком же это смысле"? Я напомнил ему его отдельные высказывания и вижу, как лицо принимает цвет вареного рака, глаза делаются испуганными, и я осторожно ретируюсь: не вышло! Очевидно, требовалось большее время для такого политического сближения. Однако я не сомневался в том, что он ничего общего не имеет с нацизмом. Поэтому я присоединился к мнению врачей зайти и попрощаться с оберарцтом, наверное, нам больше не придется встретиться. Мы подошли к нему, я зашел, попросил его выйти, чтобы врачи простились с ним. Он удивился, растерялся, но вышел. Я по просьбе врачей и от своего имени заявил, что мы очень благодарны ему за человеческое обращение с пленными, что мы встречали не часто. Тут я пошутил: мы все бы согласились ехать с вами, если бы вы ехали... на восток! Это вызвало у него смех, и я тем временем продолжил: нам же не хочется отдаляться от нашей Родины, так как мы надеемся, что война скоро кончится, и мы сможем вернуться к своим семьям.
Оберарцт был тронут честью, какую мы оказали ему, сказал несколько взволнованных слов и попрощался с нами чуть ли со слезами на глазах. Мы вернулись на территорию первого блока. Ко мне неожиданно подошел старший санитар Вахтанг и спросил: "Доктор, вы почему не говорите, что нам делать?!"
- Что вы имеете в виду?
- А разве не видите, что делается вокруг? - в свою очередь спросил он.
- Знаете, Вахтанг, в такие минуты каждый должен решить за себя, что делать!
Я не хотел делиться с Вахтангом нашими планами, поскольку он никогда прежде всерьез не включался в нашу работу, довольствовался разгульной жизнью. Поэтому я не мог в решающую минуту довериться ему. Затем он пошел к оберарцту и предложил кандидатуру врача-грузина, который якобы хочет эвакуироваться с ним из лагеря. На самом деле у этого врача не было такого желания, он даже участвовал в прощании с оберарцтом, но когда Вахтанг назвал его кандидатуру, не нашел в себе мужества отказаться... Много лет спустя один из наших товарищей случайно увидел Вахтанга на Дальнем Востоке, но тот ускользнул, исчез, боясь привлечения к ответственности за недостойное поведение в лагере.
Оберарцт и его свита уехали. Мы усиленно готовились выйти за пределы лагерной проволоки. Это значило преодолеть внутреннюю, изолирующую лагерь от лазарета однорядную проволоку, что намного легче, а затем выйти на территорию 4-го блока, где остались лишь пустые бараки и никем не охраняемая лагерная предохранительная и двухрядная проволока с "путанкой" между рядами. Но, хотя она была ярко освещена, за ней не ходил часовой и не бегали овчарки. Теперь один часовой ходил вокруг лазарета, а другой - за западной частью колючей проволоки, которая составляла границу лагеря. После отъезда оберарцта нас осталось лишь 10 врачей и средний медперсонал, из которого лишь некоторые были посвящены в наши тайны. Не все врачи были способны практически включиться в организацию побега. Вот, например, врач Мамедов, который знал меня еще по Венскому лагерю, хотя и был предан нашему делу, но был малоактивным. Он всегда молчал, когда речь шла об опасных предприятиях, но кивал головой и улыбался, что означало согласие с нами. Поэтому мы его не посвящали в свои планы организации побега.
Мамедов имел прекрасную мандолину, подаренную каким-то пленным англичанином из соседнего лагеря. Мамедов искусно играл на мандолине. Много раз я слышал какую-то знакомую мелодию, но никак не мог вспомнить ее. Однажды я спросил его: "Что это за мелодию вы так часто играете?" Он лукаво посмотрел на меня и сказал: "Угадайте сами!" И я угадал: эта была мелодия армянской песни "Сталин-джан"...
Здесь я отступлю и скажу, что во время войны, когда опаснейший враг человечества вторгся и захватил огромную территорию нашей страны, люди забыли обо всех обидах, наносимых властью, о чинимом произволе и репрессиях, источники которых большинству были неизвестны и необъяснимы, о культе личности, который был слишком очевиден. Все, кому была дорога была наша Родина, высоко поднимали авторитет Главнокомандующего Вооруженных сил страны Сталина. Мне лично казалось, что после войны отрицательная сторона культа его личности отпадет. Тогда никто не знал, что этот культ расцветет с новой силой, нанесет стране и людям огромный ущерб. Но это будет потом. Теперь же, слушая пение Мамедова, я долго смотрел на него. В комнате никого не было, кроме нас, эта мелодия глубоко тронула струны моей души. Я поднялся с места, подошел к нему и сказал: "Спасибо, Амир! Ты чаще исполняй эту песню, она ведь напоминает нам о Родине!" Мамедов улыбнулся своими маленькими черными глазами, и потом стал чаще ее исполнять.
Когда начали эвакуацию лагеря, Мамедов позвал меня, из кармана достал какой-то изящный четырехугольный футляр черного цвета и спросил: "Что это такое?" Я открыл футляр, увидел в нем прекрасный немецкий компас и сказал: " Это указатель пути на Родину! Береги его, пришло время его использовать!"
Наступили сумерки. Всюду загорелись лагерные лампочки, ярко освещая всю территорию лагеря и лазарета. Несмотря на запрет, хождение по территории лазарета усилилось. Те, кто должен был участвовать в побеге, сидели в нашей комнате, делали вид, что играют в карты. В 22 часа я и мой очкастый друг Исмаил Ибрагимов вышли на разведку. Нам предстояло пройти мимо патруля, охраняющего переход от лазарета к лагерю, и пройти к проволоке, отделявшей лазарет oт 3-го и 4-го блоков, которые не охранялись, затем порезать проволоку, сделав в ней проем для выхода. Все в комнате знали, куда мы пошли, и тревожно ожидали. Для подстраховки к проволоке была послана еще одна группа. На выходе из территории первого блока заметили какую-то фигуру, которая следила за нами: куда мы двигались, туда и она, когда останавливались, и она останавливалась, не приближаясь к нам. В напряженных до предела нервах отразилась новая сильная тревога: кто этот молчаливый силуэт, следящий за нами, как тень? Убедившись в невозможности отделаться от него, решили идти напрямую - будь что будет! Опасное место - дорогу, по которой ходит часовой, мы прошли. Мой друг Исмаил юркнул за длиннющую уборную, я жe остался в ней, чтобы наблюдать за часовым и за силуэтом. Но последний застыл в 15-20 шагах от меня. Прошел часовой; как я, так и загадочный силуэт, остались незамеченными, Исмаил же был уже у проволоки, возвышающейся над уборной. Прошло около получаса (а может, показалось, что так долго, ведь я ждал в напряженном состоянии). Вдруг в ночной тишине грохнул выстрел, за ним другой - и все стихло... Я замер, сердце забилось чаще, во рту засохло сразу. Ведь выстрелы раздались в нескольких шагах от проволоки и примерно в стольких же от меня.
- Неужели провалились? - подумал я. - Но мои думы прервал шум приближающихся со стороны караульного помещения шагов. Навстречу шел часовой.
- Кто стрелял? - спросил первый немец, идущий со стороны караульной.
- Я стрелял, мне послышалось, что кто-то прошелся около проволоки, но проверил: никого нет, - ответил часовой.
Я весь был превращен в слух. Немцы поговорили и вернулись на свои места, не обнаружив наших у проволоки. Нужно сказать, что если бы эту операцию мы проводили у лагерной, основной, проволоки, а не внутренней, которая не освещалась, то провалились бы. Если не немцы, то овчарки обнаружили бы нас, тем более, как мы узнали позже, кроме наших двух групп, у проволоки "работали" и другие. В числе их был шофер Климентий.
Только патруль удалился, как я подал сигнал, чтобы спустились. Подошел Исмаил, с которым мы прошли в нашу комнату, где также после выстрела страшно волновались, ожидая нас. Только сейчас я заметил, что лицо Исмаила было страшно бледным, а одежда вымазана в глине. Это заметили и другие, выйдя из комнаты, но виду не подали. Исмаил стал счищать с себя глину и приводить себя в порядок. Я вышел вслед за Исмаилом и вдруг заметил фигуру, которая все время следила за нами. Так как теперь мы были вне запретной зоны, я быстро направился к незнакомцу, но тот поспешил уйти от меня. Однако я настиг его и узнал: это был зубной врач Раджабов. Я накинулся не него:
- Ты что следишь за нами, - почти крикнул я, - что тебе надо? Он так посмотрел на меня, что стало его жалко, и говорит:
- Я знаю, вы меня не возьмете с собой.
- Куда не возьмем?
- Я тоже хочу бежать, - заявил он. Он был прав. Мы его не имели в виду, но теперь, когда мы убедились в его стремлении уйти из лагеря, не считаться с ним мы не могли. Что касается доверия, то теперь было ясно: сообщи он немцам о наших похождениях, - не миновать бы нам пуль.
- Если ты хочешь быть с нами, иди к себе и ложись в постель, никому ничего не рассказывай. Придет час, и ты пойдешь с нами.
Время было уже за полночь. Исмаила я не хотел посылать во второй раз, чтобы завершить работу у проволоки. Я вспомнил одного из санитаров, который подчеркнуто часто говорил мне, что готов выполнить любое мое задание. Я позвал его, протянул к нему щипцы-кусачки и говорю:
- Пришло время выполнить свое обещание: режь проволоку, спасайся сам и спасай товарищей из фашистского плена. Он протянул руку к щипцам и как-то робко промямлил:
- Но ведь там стреляли!
С таким сомнением я не мог послать его на опасное дело: отобрал щипцы, хотя он противился, не отдавал, уверял, что не боится, будет резать проволоку, если даже его пристрелят. Но это не входило в наши планы, - чтобы его пристрелили.
В нашей комнате по-прежнему кое-кто лежал, другие играли в шахматы или в карты. Но все это для вида. В действительности же все были в нервно-напряженном состоянии, ждали, когда можно будет поползти под проволоку. Поэтому, как только мы входили, все поднимали головы. "Ну, что?" - тихо спрашивали они. - "Пока ничего", - отвечали им.
Время шло. Я подошел к койке санитара Умара, который жил в передней комнате. Он был родом из Дагестана, где работал секретарем райкома комсомола, в окружении, после тяжелого ранения в грудь, был взят в плен. Я с ним часто беседовал. Он был вполне надежным человеком. По национальности аварец, по-русски говорил плохо, но уверял, что до ранения владел русским языком свободно, а после ранения, когда пришел в сознание, оказалось, что "все забыл". Умар встал с постели, протер глаза и вышел со мной во двор. Я объяснил, что требуется от него, что времени больше нет, что нужно спешить. Умар признался, что, как только услышал выстрелы, решил, что и сегодня ничего не вышло, и заснул. Умар тоже усомнился в успехе, ввиду того, что стреляли. Пришлось и от него отказаться. Я подошел к группе Артавазда Алавердова, который еще находился у проволоки, подал сигнал и увидел его. Он был спокоен, но сильно утомлен и бледен. Я спросил его: "Ну, сделал что-нибудь?"
- Порезал проволоку, сделал проем, достаточно широкий, чтобы не зацепиться, проползти на ту сторону.
- Не подвесил, как в Скробово? - спросил я.
- Доктор! Зачем вспоминаешь старое? Говорю, порезал, значит, порезал. Не веришь - проверь сам.
Дело шло к рассвету 25-е июля 1944 года. Дальнейшие действия у проволоки были рискованны, но, как мы узнали потом, в эту ночь прошли через проем три человека. Наступило утро. Рядом с нашим лазаретом проходило шоссе, идущее с востока на запад, через реку Сан, которая протекала на расстоянии около одного квартала от лагерной проволоки. На этом же расстоянии находился мост. Еще с ночи начали беспрерывно двигаться на запад непрекращающиеся транспорты, танки, войсковые части. Второй день, как в лагере не было ни одного офицера. Основная часть военнопленных и немцев, охраняющих их, а также собаки - овчарки были эвакуированы. В лазарете оставались около 1500 больных и скрываемых нами здоровых, а на территории пятого блока, что рядом с первым и вторым блоками, и на лагерной площади находилось несколько сот инвалидов.
Оберарцт прощаясь с нами, официально разрешил одного из врачей оставить с нетранспортабельными больными, а их, по мнению оберарцта, было 80, в действительности значительно больше. Но, так или иначе, мы на собрании врачей очень обстоятельно обсуждали: кому остаться, не эвакуироваться. Соблазн был большой: без риска быть расстрелянным немцами остаться и встретить своих. Желающих было несколько, но решили оставить самаркандца Мирзояна Николая Александровича. Но теперь, спустя два дня, Мирзоян передумал и попросил разрешения бежать. Теперь никто из врачей не хотел оставаться до прихода наших войск, к тому же, где гарантия, что это будет в ближайшие дни?
А тут один за одним подходят врачи и фельдшеры, просят разрешить бежать из лагеря. (Может показаться странным, что они спрашивали разрешения на побег. Дело в том, что в других лагерях побеги часто проваливались именно потому, что не было единого руководства, и одновременно несколько человек подходило к подготовленной к побегу проволоке или подкопу. Теперь пленные знали об этой опасности).
- Доктор, Вы старше нас, больше жили, больше знаете: советуете ли нам бежать? - спрашивают четверо молодых фельдшеров. Что сказать им, если так доверительно и откровенно спрашивают? Решаюсь сказать свое мнение:
- Ну что же ребята, мне кажется, Вы приняли правильное решение, к тому же время подходящее, смотрите, не пропустите его, потом может быть поздно.
Впоследствии было выяснено, что все бежали, но один из них был убит. (Всего же в эти дни было убито из нашего лагеря 12 или 15 чел, двое из них были найдены с перерезанным горлом в лесу. Все мы думали, что это дело рук бендеровцев).
Мы, врачи, стоим около аптеки и операционной, но нам не пришлось оправдать надежды оберарцта в отношении упаковки медикаментов и инструментария, мы решили, что они также нужны тем, кто придет после нас, то есть Красной Армии, а если она задержится, то партизанам. Поэтому мы вынесли типовые упаковочные ящики во двор, а упаковку, как собирались объяснить немцам, отложили до выяснения вопроса, какие больные и куда будут отправлены.
Находясь во дворе первого блока, мы с удовольствием следили за непрерывным потоком отступавших немецких войск, что в газетах они называли "феркюрцингом" - "сокращением линии фронта"... Давно бы так!
Наступил вечер, мы все стремились максимально использовать подготовленную внутрилагерную проволоку для перехода возможно большого количества пленных на территорию 4-го блока, не охраняемую немцами, для того, чтобы резать лагерную капитальную проволоку и выйти на свободу. Как раз с этого моста лагеря расстояние до ближайшего леса было наикратчайшим, не превышающим одного километра. Врачи шли на проволоку в строгом порядке, который наблюдался нами. Выходили по двое. К утру из десяти врачей осталось лишь четверо: я с Ибрагимовым и Мамедов с Мирзояном. Ушли за проволоку ряд лиц из среднего медперсонала и некоторые больные. Если бы немцы вздумали собрать нас, то сразу обнаружили бы отсутствие многих врачей и других медработников. Пока мы заняты своими мыслями, неожиданно перед нами появляется оберцалмайстер, главный бухгалтер лагеря. Он сразу хочет показать свою власть над нами. "Всем врачам, - говорит он, - нужно быстро собраться и отправиться на вокзал для эвакуации первым же поездом!" Этот приказ застал нас врасплох, он подействовал на нас оглушающе. Выполнение его - это провал наших планов побега из плена! Товарищи смотрят на меня, и я читаю в их глазах - "выручай!". Выступаю вперед:
- Господин оберцалмайстер, - говорю ему, - разве мы имеем право не выполнить указания оберарцта Харвальда эвакуироваться со своими больными?
- Как, разве оберарцт говорил Вам об этом? - спрашивает он. Тут со всех сторон, поддерживают меня: "Да, да, оберарцт приказал нам не оставлять своих больных!".
- В таком случае оставайтесь, подготовьте больных к эвакуации, как только подадут поезд!
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 23 Октября 2025, 20:24:43 | Сообщение # 24 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Оберцалмайстер не знал, что "эвакуацию" мы уже начали еще ночью, она идет успешно. Но его заявление сильно встревожило нас. Дело в том, что в последние месяцы немецкое командование не только нашего лагеря, во и других лагерей сильно боялось "каверз" со стороны офицерского состава пленных. Поэтому вдруг они стали допытываться, кто в каком звании был в своей армии. Мы решили ускорить нашу "деятельность" по эвакуации, но не на запад, а на восток, чтобы поскорее присоединиться к своим войскам и продолжить войну с немецкими захватчиками, принесшими столько горя нашему народу. Естественно, это было нелегко, но терять нам было уже нечего. Пленных стали направлять за уборную, чтобы они прошли на территорию бывшего 4-го блока, а там попрятались в пустых бараках до вечера, чтобы ночью уйти через основную проволоку, которая была подготовлена. Это стало возможным ввиду сумятицы среди немцев и резкого уменьшения охраны. Теперь часовой просматривал расстояние лишь в несколько шагов: от ворот первого блока до уборной, а за нею было значительно выше и не видна была проволока, отделяющая первый блок от четвертого (теперь свободного). Но нас было много, трудно было пропускать мелкие группы через проволоку так, чтобы не привлечь внимание часового, расхаживающего здесь взад и вперед. Короче, "пропускная способность" подготовленного участка проволоки была небольшой. Это усиливало наше волнение. Но больше всех нервничал мой друг хирург Гоги, принявший отчаянное решение:
- Разрешите, я спрячусь в уборной, пока придут наши, - сказал он, хотя сам был не уверен в разумности своего замысла.
- Как это, спрячешься в уборной, - говорю я, - разве туда не зайдут, не проверят?
- Нет, я залезу внутрь, там неполно... побуду там, пока немцы уйдут, а там придут наши!
Мы все молчали, видя это непреодолимое желание бежать из плена и дойти до своих. В наши планы, в случае неудачи с побегом, входило: попытаться спрятаться в многочисленных бараках лагеря, зная, что у немцев может не остаться времени их поджечь, или в инфекционном отделении (но тут немцы могут перестрелять всех). Был еще план спрятаться в подвале аптеки, куда были спущены 10 литров воды, хирургические долота, молоток, лопаты, старые одеяла и шинели, немного продуктов. Но мы отдавали себе отчет в том, что в случае обнаружения нашего тайника, мы будем расстреляны, а может быть, заброшены гранатами. Много было у нас планов на случай неудачи побега, но прятаться в нечистотах? Нет, такое могло придти в голову переутомленному, отчаявшемуся мозгу... Гоги, помолчав, ушел.
Время от времени подходили люди посоветоваться, поделиться мыслями, а некоторые для того, чтобы спросить: не пора ли уходить? Обычно я глазами прощался с ними, а если не было посторонних, обнимал, желая удачи, едва сдерживая слезы: ведь через несколько минут они либо окажутся на свободе, либо будут убиты! Тут возвращается мой Гоги, в руках у него эмалированная кастрюля, в которой он несколько дней назад принес "гонорар" - горячую домашнюю пищу от соседей, куда его водили для приема родов. Теперь он подходит ко мне:
- А можно мне занести кастрюлю полякам? - спрашивает он.
-- Кто же пустит тебя из лагеря с твоей кастрюлей, - смеюсь я. Он настаивает.
-- Если сможешь, - валяй, - говорю ему, не веря в такую возможность.
- Тогда я пошел! - радостно кричит Гоги. - Но, может, у них и останусь?
Гоги пошел к часовому западных ворот, мы наблюдали, как он подошел к часовому, показал на кастрюлю, затем на дом, куда ее понесет, что-то сказал и... прошел ворота! Вот это Гоги! Обманул немца, ушел из плена!
Конечно, ни в какое другое время часовой не пропустил бы за ворота "по предъявлению кастрюли". Огромное значение имел его психический настрой, когда ему стало все равно... Я хотел зайти в свою комнату, как вдруг навстречу выходит фельдфебель. Он зол и раздражен: из лагеря увели всех переводчиков, и он не может объясняться с оставшимися инвалидами. Он тащит меня к ним, предлагает всем собраться, угрожая, в случае невыполнения его приказов,... расстреливать из пулемета. Он предлагает им отправиться на вокзал пешком, так как подвод не будет. Инвалиды показывают свои культи и деревяшки и говорят, что не смогут дойти до вокзала. Я хорошо знаю, чего хотят инвалиды, они также руководствуются лозунгом: "Ни шагу на Запад!". Они ждут своих освободителей. Надо думать, этого как раз боится фельдфебель. Я, под видом перевода, говорю инвалидам, лучше им выйти из лагеря и медленно, кто, сколько может, растянуться в населенном пункте (конвоя ведь не будет!), пока подадут подводу...
- Правильно говорит доктор, чего тут ждать? - отзывается какой-то молодой товарищ, - лучше выйдем на дорогу, а там, может, и выйдет что, заканчивает он многозначительно.
Поднимаются сотни полторы инвалидов и двигаются, как попало, к воротам лагеря.
- Запомните ребята, - вновь обращаюсь я к инвалидам, - идите, сколько сможете! Счастливого вам пути!
Фельдфебель явно смягчился, но недоволен, что инвалиды идут разбросанно, растянуто даже внутри лагеря. Я возвращаюсь в лазарет, по пути разговаривая с инвалидами. Там сообщили: "Исчез Оганес!". Захожу в комнату, смотрю на его постель, вижу следы спешных сборов, но опять не верю: неужели Оганес Азнаурян мог уйти, не попрощавшись со мной?! Я ведь помню его по учебе в институте, по службе в 19-й армии, по первой перевязке в Смоленском лагере военнопленных. Сколько нежных, братских чувств я питал к нему, а он ушел, не попрощавшись! Тревожная обстановка прервала мои излияния. Выхожу из дому, узнаю: исчез шофер Климентий, который работал у немцев на грузовой машине. Явился немец, приставленный к нему, растерянно спрашивает:
- Не видели шофера Климентия ?
- Видел,- отвечаю, - час назад он был здесь.
- Час назад и я видел его, но вот давно уже ищу. Мы погрузили машину и с тех пор его нет, - говорит жалкий с виду, очкастый щупленький солдат, тоже шофер, но ничего не видит, машину не может вести... Только ушел от нас очкастый немец, к нам подходит фельдфебель и говорит, что оберцальмайстер приказал врачам вместе с инвалидами следовать на вокзал для эвакуации.
- Но мы же объяснили ему, что оберарцт приказал нам оставаться до подачи поезда и эвакуироваться вместе со своими больными, и оберца.алмайстер согласился с нами, - говорит ему Исмаил.
- Я не знал, что он вам говорил, но сейчас он приказал, чтобы врачи ушли на вокзал, - говорит фельдфебель.
- Тут недоразумение, - говорю я фельдфебелю, - спросите, пожалуйста, оберцалмайстера как быть нам, ведь мы не можем нарушить приказ гауптмана оберарцта Харвальда?
- Хорошо, я скажу ему и узнаю, что ответит он, - говорит фельдфебель, удаляясь.
Необходимо здесь подчеркнуть, что субординация в немецкой армии была очень строгой: оберарцт был по званию капитаном, а оберцалмайстер лейтенантом. Поэтому я подчеркнул звание оберарцта, и это возымело успех. Но положение возникло критическое: ведь нас, врачей, осталось только четверо. Тут вернулся фельдфебель и подтвердил приказ идти на вокзал. Исполнение этого приказа равносильно разоблачению бегства шести врачей! Как быть?! Долго не думая, я подхожу к фельдфебелю и говорю: "но как же идти, когда нас врачей осталось только шесть человек?"
- Где же остальные?, - спрашивает он удивленно.
- Остальные, как вы приказали, пошли с инвалидами на вокзал! Если уйдут все, кто же будет сортировать больных на эвакуацию?
- Хорошо, я доложу оберцалмайстеру и сообщу, что он прикажет вам, - сказал фельдфебель и удалился.
Итак, нас осталось четверо. Если бы все шло, как начиналось, то мне надо было выпустить под проволоку еще двоих - Мирзояна и Амира, а в последнюю очередь уйти нам с Исмаилом. Но теперь дело неожиданно осложнилось. Если на вокзале немцы установят отсутствие врачей лазарета, то пустят погоню, а нас, оставшихся, в первую очередь, меня, как старшего врача, расстреляют. Я обратился к Амиру и Николаю Александровичу: "Вы не возражаете, если вначале уйдем мы?" Они не успели ответить, как вдруг, впервые над санокским небом, появились советские самолеты. Покружив над районом вокзала и дорогой, по которой двигались на Запад, буквально рядом с нашим лагерем, бесчисленные военные транспорты, стали бросать свой смертельный груз. Эта бомбежка вызвала сумятицу среди немцев и восторг у нас, высыпавших из своих бараков, увидевших, наконец, долгожданное возмездие. После первых же бомб часовой, охранявший западные ворота лагеря ("чрный выход"), бросил свой пост, побежал и залег в щель. Молниеносно назрел новый план; бежать не через проволоку, а прямо через западные ворота лагеря, пока никем не охраняемые. Исмаил вбежал в комнату, захватил буханку хлеба и мой котелок из Белого дома, наполненный пищей, и мы пошли! Николай Александрович и Амир Мамедов, облокотившись к стене, издали молча провожали нас лишь глазами. Расстояние до ворот - около одного квартала. На этом пути мы должны были пройти мимо инвалидов, которые сидели посреди двора, ожидая транспорта. Когда мы поравнялись с ними, один из инвалидов, москвич Харитон, которому пришлось второй раз побывать в немецко-фашистском плену, поднялся во весь рост и произнес:
- Ну, наши врачи пошли!
Напряжение нервов доходило до крайности. Я не понял, что он хотел сказать, на ходу кинул:
- Что вам нужно от нас!
- Идите с Богом, кто вас держит!
В лагере находилось некоторое количество транспортов отступающих частей: подводы, автомашины, мотоциклы. Но во время бомбежки их водители куда-то подевались. Мы подходим уже к воротам, бомбы еще падают и с грохотом разрываются. Вдруг навстречу идет высокого роста немецкий офицер, направляясь к какой-то машине. Не остановит ли он нас? Но мы не вешаем головы, идем, как ни в чем не бывало, к воротам. Поравнявшись с нами, он как-то с подозрением посмотрел на нас, но ничего не сказал, прошел мимо. Наконец, мы у ворот, часового пока нет, мы проходим ворота, не оглядываясь. Видимо, бомбежка прекратилась, но мы не замечаем этого. Вдруг навстречу нам идут легионеры в немецкой форме (их раньше не было тут!), они, улыбаясь, подходят к нам и по-украински спрашивают: "Курить е?" Я достаю портцигар, двое из группы берут по сигарете. Один из них спрашивает: "Вы куда, хлопцы?" Ответ у меня созрел, когда угощал сигаретами: "Вот тут, к паненькам", - отвечаю ему. Легионеры смеются. Я вижу, что они не прочь побеседовать подольше, но для нас это смертельно опасно: если заметит часовой, будет стрелять без предупреждения.
Мы повернули направо, быстро прошли к кустам, которые от ворот приблизительно в ста метрах, вошли в кустарники. Уже стрелять по нас не смогут. Но погоня еще может быть. Поэтому спешим к лесу, он уже недалеко от нас - в 200-300 метрах. До сих пор мы старались не бежать, чтобы не обратить на себя внимания, а когда вошли в кустарники, побежали, что есть мочи! Укрывшись в кустарниках, на возвышенности, мы смотрим вниз, на оставленный там лагерь, беспокоимся, нет ли преследования, но на дороге и в лагере спокойно: нас никто не преследует. Мы уже не пленные!
Под прикрытием высоких кустов мы быстро стали подниматься вверх, на гору. Была ясная солнечная погода, в воздухе благоухало запахами цветов и сосен. Мы шли быстро, но легко, всем своим телом наслаждаясь свободой и ощущая ее, как нечто материальное. "Ты, понимаешь, Исмаил, мы уже не пленные", - радостно говорю я ему. "Да, - отвечает он, - но мы еще на территории, занятой немцами!".
- Ничего, - отвечаю я, - мы пойдем на Восток, а немцы, как видишь, идут на Запад, и мы достигнем своей цели - встретим свою армию и присоединимся к ним, будем участвовать в войне, пока придет наша Победа! За разговорами мы незаметно добрались до опушки леса и сели отдохнуть. Пока пришли в себя, увидели подходящего к нам при помощи костылей инвалида Гасанова. Мы немного пожурили его за риск выдать и себя, и нас. Он смеялся и оправдывался: "Как только увидел, что вы пошли, решил, что и мне пора! Что будет с вами, пусть случится и со мной!"
- Теперь вы будете не только следовать за нами, но и идти с нами. Спешить нам некуда, да и нельзя. Нужно лишь быть осторожными, - говорю я Гасанову.
- Вот теперь как раз я и не пойду за вами! Не хочу, чтобы Вы задерживались из-за меня. Дорога наша одна, может быть, встретимся там, у своих.
Мы встали и пошли дальше. Гасанов остался сидеть, провожая нас сияющими от счастья глазами. О нем нам было известно, что до войны он работал в Баку ответственным работником. В лагере он числился под фамилией Ахундов. Скажу мимоходом: некоторые пленные меняли свои фамилии, чтобы не быть раскрытыми немцами. Я же решил по-другому: если попадется предатель, то он докажет, кто я; кроме того, по возвращению на родину о каждом из нас будет известно, как вел себя в лагере. Поэтому "псевдоним" может лишь повредить.
Не успели мы отойти от Гасанова полсотни шагов, как услышали какое-то шуршание кустов. Мы замерли на месте. Но вскоре показалась фигура, которая, не замечая нас, шла в нашу сторону. Когда некто приблизился, мы узнали в нем Колю, работавшего у немцев на продуктовом складе. Он шел без фуражки и пояса. Мы позвали его. Оправившись от первого испуга и увидев нас, он подошел: "Когда ты бежал?" - спросил Исмаил.
- Во время бомбежки, следом за вами, но старался держаться подальше от вас.
- Молодец, Коля! Теперь уже нас будет трое, а троим будет легче, чем двоим, - говорю я.
- Но я не хочу затруднять вас, ведь у меня ничего нет, - говорит Коля.
- У нас есть буханка хлеба: на двоих это по 600 г, ну а на троих - по 400, какая разница? Все равно это ненадолго. Надо искать выход, разыскать в лесу своих товарищей, которые прошли через проволоку позавчера и вчера. Мы должны искать выход и обязательно вместе!
Наконец, Коля согласился с нами, мы двинулись на вершину гору в восточном направлении. Нужно сказать, что Коля не числился в лагере среди активных патриотов. Мы с некоторым подозрением относились к нему. Ведь не каждого немцы назначали на продовольственный склад лагеря. К тому же в лагере он как-то чуждался своих товарищей. Теперь, когда он сам рискнул бежать из лагеря, зная сколько опасностей ждет его, все эти сомнения отпали.
Немного оставалось, чтобы достигнуть вершины горы, возвышающейся над лагерем, как вдруг среди деревьев увидели наших врачей, бежавших раньше. Ну, как передать наши чувства, нашу радость? Мы все трое кинулись к ним. Они обрадовались нам еще больше, так как боялись, что нам не удастся выйти из лагеря. К нашей тройке прибавилось еще четверо (все врачи!). Но не было Гоги, который вышел из лагеря, под предлогом отнести кастрюлю в польский дом, где неделю назад он принимал, с разрешения коменданта лагеря, роды. Как оказалось, за ним вышел из лагеря также его друг врач Шалико Парцхаладзе, который сейчас же подался в лес, а Гоги, как рассказывал Шалико, был спрятан у поляка.
Эта семерка устроила нечто вроде собрания, на котором голосами всех шести избрали меня старшим отряда (с этого дня так стали себя называть). Это предложение было сделано Шалико, но никто не вносил других кандидатур. Все единогласно приняли, что будут подчиняться старшему отряда и беспрекословно выполнять его указания.
- Пора доставать компас, - обратился я к Исмаилу.
Он снял с себя свой старый, откуда-то доставшийся ему бельгийский мундир, распорол его и оттуда извлек стрелку компаса, который был приобретен за несколько месяцев до этого у поляка-мастерового, который ходил в лагерь на ремонтные работы.
Сняв пилотку, Исмаил извлек оттуда иголку, держа ее вертикально, на острие ее надел стрелку компаса. Ориентируясь по компасу, мы взяли курс на северо-восток, где, по нашим данным и предположениям, успешно продвигалась Красная Армия. По восточному склону горы спустились в ущелье. Здесь в горном ручейке утолили жажду и вновь стали подниматься.
По принятому нами решению, всё, что имелось у нас, было общим достоянием всей группы. Кроме имеющихся продуктов, которых было слишком мало на всех, на семерых было всего две фляги. Между тем, дневная жара (это ведь было уже 26 июля 1944 года!) и восхождения на горы вызывали большую жажду. У нас оказалось три бутылки украинской "Горилки". Я дал распоряжение вылить две бутыли, чтобы набрать в них воды. Услышав это, Шалико Парцхаладзе прямо ахнул:
- Как, водку вылить в ручей, а набрать воды?! Да мы лучше выпьем ее, - предложил он. Еще двое хотели поддержать его. Но я повернулся к ним и громко сказал:
- Второй раз повторять не буду!
Как раз в это время мы переходили какой-то горный ручей. Раскупорили бутыли и их содержимое вылили прямо в воду. Я в это время был в стороне и собирал лесную малину, которая росла здесь в изобилии. Она утоляла жажду и, будучи довольно сладкой, в какой-то степени вызывала чувство насыщения. Нечаянно повернувшись, я заметил, как Шалико запрокинул голову и лил водку себе прямо себе в рот. Наши взгляды встретились. Он виновато опустил голову и силился улыбнуться, но это у него не получилось. Я посмотрел на него строго, но смолчал. Шалико наполнил бутылки. Наполнили также две фляги, сами напились "про запас" и стали то подниматься на гору, то спускаться с гор в ущелья.
Солнце уже садилось за те горы, откуда мы пришли. В лесу царила полная тишина. Лишь изредка доносилась перекличка птиц. Время от времени то тут, то там слышался двукратный присвист, напоминающий звуки, издаваемые кукушкой: "ку-ку, ку-ку". После ответного отклика, раздвигались кусты, откуда-то появлялись тощие фигуры бывших пленных, разыскивающих так друг друга. Нужно сказать, что этой птице так искусно подражал Исмаил, что часто мы не знали: это птица кричит или Исмаил подражает ей. Мы не раз убеждались, что птицы отвечали на зов Исмаила!
В то время как наши товарищи готовили среди кустов нечто наподобие шалаша, я и Исмаил вышли "на прогулку" искать в лесу ранее пришедших сюда из лагеря товарищей, установить с ними связь и внести определенную организованность. Это было, конечно, делом нелегким, так как бежавшие из плена старались по возможности маскироваться так, чтобы их не обнаружили. Однако в этот же день нам удалось обнаружить группу зубного врача из Ташкента Разикова, в составе 4-х чел., группу сержанта Зубанова из 4-х чел., группу санитара Ростованова из 8 чел. Все они согласились держаться вместе с нами, группой врачей. Мы указали им наше местонахождение, пароль (крик птицы) - знать тревоги. Удовлетворенные своей работой по разведке окружающего нас леса, мы вернулись к нашему ночлегу в шалаше, постелили единственное на всю группу одеяло на землю, так как ночи здесь сырые, прохладные, плотно легли друг к другу и уснули крепким и приятным сном первого дня свободы!
Утром проснулись рано, умылись в ручейке, получили очередной кусок хлеба, который был, увы, очень мал, и разбрелись пастись в лесу лесной малиной, кусты которой были здесь в изобилии. Заморив "червячка", или решив, что это так, мы с Исмаилом двинулись на розыски пищи для всей нашей группы, в то же время проводили ориентировку на местности.
Идя на юго-восток, мы перевалили две горы, спустились в ущелье, где проходила шоссейная дорога местного значения. Но выйти на дорогу не рискнули, шли вдоль нее на расстоянии, не выходя из кустов. Мы шли в западном направлении, в сторону лагеря, где на опушке леса попадались отдельные крестьянские дома. Добравшись до первого из них, Исмаил остался в кустах в дозоре, я же пошел прямо в дом. На смеси русского и польского языков я обратился к старушке, которая находилась на пороге дома, стал просить продать нам хлеба. Она сказала, что хлеба у нее нет. Я стал просить продать что-либо другое из продуктов (муки, картошки) или выменять на что-нибудь. Старушка вновь ответила отказом и добавила: "Лучше вам уйти, а то нагрянут немцы, перестреляют всю нашу семью и сожгут дом!".
Делать было нечего. Мы хорошо знали приказ Гитлера расправляться со всеми, кто поможет пленным или, тем более, партизанам. Я поднялся к Исмаилу и рассказал о провале моих переговоров со старушкой. В это время мы заметили двух человек, которые гнали коров в противоположном от нас направлении. Исмаил взялся пойти к ним, чтобы расспросить обо всем. На этот раз я залег в кустах, чтобы проследить за ним. Через минут 20 он вернулся с буханкой крестьянского хлеба и кувшином свежего молока. Это, конечно, было слишком мало для всей группы и не оправдывало риск. А что мы могли сделать в нашем положении? Хлеб положили в мешок, молоко разлили по флягам и решили двигаться к дому лесника, расположенному в километре от нас. Именно в этом доме 21 мая мы устроили пикник в ожидании партизан, но они не пришли, и план побега тогда провалился.
- Продвигаясь по бездорожью, мы сильно устанем, - говорит Исмаил, - надо нам идти по шоссе.
- А если внезапно появится немецкая машина? Мы ведь не успеем уйти!
- Нет, успеем, - настоял Исмаил, и мы пошли по шоссе, часто оглядываясь и все время прислушиваясь, не едет ли немецкая машина.
Мы прошли уже полпути, как вдруг я заметил у дома лесника группу немецких солдат. Не успел оглянуться, как мы оба оказались в кустах по разные стороны дороги. Потом Исмаил перешел на мою сторону, и мы продолжали путь, укрываясь за кустарниками. Вдруг сзади услышали пение родной "Катюши". Посмотрев друг на друга, стали пробираться на звук, и увидели трех "певцов", сбежавших из лагеря. Как только они подошли, мы набросились на них:
- Как вы смеете беспечно прогуливаться по дороге, распевая громко русские песни?!
- А что нам, доктор, свобода пришла! - с гордостью произнес подвыпивший Гриша, мой бывший больной по лазарету.
- Но ведь кругом немцы! Только что мы заметили их солдат, - сказал я.
Товарищи щедро угостили нас теплым крестьянским хлебом, напоили молоком. Мы указали им, где находится наша группа. Они направились туда, а мы - к дому лесника, теперь с целью разведки. Естественно, шли бесшумно и держась леса.
Уже смеркалось, когда мы с Исмаилом с величайшей осторожностью подошли к дому лесника, залегли за бугром и, затаив дыхание, услышали отчетливую немецкую речь. Сомнений уже не было: дом занят немцами. Но зная их привычки, мы решили, что с наступлением темноты они уедут, а мы войдем в дом, попытаемся узнать, можно ли установить связь с партизанами. Хотя всякий раз мы задумывались, являются ли эти партизаны нашими или сочувствующими, или это польские националисты, да еще проанглийской ориентации. Это надо было выяснить. Не успели опомниться, как вдруг, наряду с лаем овчарок, услышали команду: "Фоер! (огонь!)", после чего раздался сильный взрыв. На мгновенье сперло дыхание, под нами задрожала земля, а раскаты взрыва еще отдавались по горам и ущельям. Однако это было лишь началом, за которым друг за другом вновь следовали слова команды "Фоер!", один за другим, раздались еще семь взрывов. Затем воцарилась тишина, но мы продолжали слышать голоса немцев и лай собак. Мы были очень близки к ним, лежали непосредственно за бугром и, если бы ветер дул не от нас, то, конечно, собаки нас учуяли бы.
- Что это за взрывы? - спросил Исмаил.
- Может, дальнобойная? Но ведь Перемышль еще у них в руках, - ответил я.
- Куда же они бьют в таком случае? Вряд ли у них есть артиллерия, которая поражала бы на расстоянии 60 километров.
Осторожно мы поползли на вершину бугра, и нам открылась такая панорама: поваленные на дорогу громадные деревья и с обеих сторон что-то копают. Мы тут же поползли назад и спрятались в кустах, понимая, что если собаки почувствуют нашу близость, то нам не уйти. На этот случай приготовили щепотки табака, острый перочинный нож и палку. Собаки продолжали лаять, но не подходили. Потом совсем стемнело. Так, с трепетом в сердце, мы лежали в кустах до 11 часов вечера. Немцы почему-то не уходили. Мы решили уйти сами, пока не будем обнаружены.
Стараясь не производить шума, мы решили вернуться к своим и пошли на север, время от времени наступая на сухой валежник, который ломался под ногами с сильным хрустом или, может быть, так нам казалось. Идти ночью в лесу, заросшем кустарниками, очень трудно: мы сбились с тропинки, шли наощупь, лица и руки цеплялись за стебли и колючки. Мы ничего не видели в темноте и старались руками беречь глаза. Прошло около двух часов, а мы не прошли и четверти пути. Сильно утомились, были совершенно мокрые от пота, хотя в лесу было прохладно. Когда стало невозможным двигаться, залегли плотно друг к другу, чтобы экономить тепло наших тел. Хотя было уже холодно, мы заснули. Едва рассвело, как мы поспешили к шалашу, где с большой тревогой нас ждали товарищи. Они обрадовались нашему приходу и тому, хотя и небольшому, количеству хлеба, с которым мы явились.
После короткого отдыха мы с Исмаилом, снова пустились в путь, на этот раз на восток, в деревню Лишно, которая, как мы узнали вчера, находилась в двух-трех километрах от нас. Мы двигались по гребню хребта, дошли до окраины деревни, как вдруг раздвинулись кусты, и откуда с радостным возгласом бросился к нам Артавазд Алавердов, который потянул нас в свою "берлогу". Здесь оказалось около 10 бывших пленных, в том числе и врач Оганес Азнаурян, с которым я обнялся по-братски и долго не находил слов, чтобы выразить свою радость. Сколько дней и ночей мы были вдали от этого дня свободы! И вот теперь мы на свободе и даже не ранены!
- Ну, расскажи, Оганес, - обратился я к нему, - как ты мог сбежать из лагеря, даже не предупредив и не попрощавшись со мной!
-- Ты меня извини, Иван Эмануилович, получилось так. Пришел ко мне Арто и говорит: "Проволока порезана, часового не видно, давай сейчас уйдем, пока он не появился". Решение назрело молниеносно, если бы я сразу не ушел, то потом я не смог бы это сделать, струсил бы!
-- Ну, ничего, - говорю ему, - хорошо, что все кончилось благополучно.
Пока мы говорили, ребята накрыли стол, да еще какой! Каждому по паре яиц, неограниченное количество хлеба, по стакану молока!
-- Да где же вы вот это взяли? - искренне удивился Исмаил.
Артавазд объяснил, что они уже два дня находятся здесь, крестьянки-польки узнали о бывших "енцых" (пленных), каждый день несут кушать. Мы поблагодарили за стол, сообщили наш "адрес" и "позывные" и круто спустились вниз, в деревню Лишно. Здесь мы должны были встретиться с хозяином деревенского ресторана, который был связан с партизанами и оказывал помощь бежавшим из лагерей советским воинам.
На окраине Лишно, прямо у лесной поляны, на подошве горы, дети-пастухи сидели вокруг костра и варили на огне грибы. Увидев нас, они собрались пуститься наутек, но услышав, что мы енцые (пленные), бежали от немцев, сразу успокоились. Оказалось, эти пастушонки уже в 7-10 лет хорошо знали о зверствах фашистов. Трудно передать сочувственные улыбки девочек и мальчиков, из которых самому старшему было 12 лет. Они стали угощать нас печеной картошкой, грибами (хлеба у них не было), рассказали, что в деревне находятся немцы. Старшей из детей я попросил передать родителям, чтобы собрали хлеба, картошки, грибов для пленных. Одна девочка, дом которой был рядом, побежала домой и с большим трудом притащила мешок с картошкой, который весил не меньше 12-15 кг! Высыпать картошку у нас было некуда, а ее мать велела вернуть мешок, хотя он был сильно рваный. Во время беседы старший из пастушков сделал испуганное лицо, мы только сейчас его заметили.
- Кто это? - спросили мы.
- Это сын старосты деревни, - ответили дети.
- А он плохой? - продолжали мы свои вопросы. - Скажет немцам, что видел нас?
- Нет, он не плохой, - ответили дети.
- А его отец не помогает немцам? - продолжили мы выяснение.
- Нет, он не помогает немцам, но все же он ...староста, - заключил мальчик.
Мы поняли, что здесь оставаться нам ни в коем случае нельзя. Местность была под крутой горой, покрытой редким, высоким лесом, она просматривалась снизу до самой вершины горы. Если бы немцы подойдут сюда раньше, чем мы доберемся до вершины горы, они наверняка расстреляют нас из автоматов. Поэтому мы попрощались с детишками, пообещали вечером вернуться и принести мешок от картошки, и стали быстро подниматься на гору.
Солнце было в зените. От его знойных лучей мы скрывались в тени своих зеленых шалашей, в которых мерзли по ночам. Кругом было безмолвно, если не считать щебетания всевозможных птиц и жужжание насекомых. Мы лежали бок о бок и тихо беседовали между собой. Тема наших разговоров была одна: как перейти фронт, как соединиться со своими войсками. Одни из нас говорили, что ждать нельзя, надо двигаться навстречу нашей армии, а другие возражали, считая, что нужно подождать, пока подойдет к нам фронт:
- Пусть фронт перейдет через нас!
- А если фронт задержится на месте? Что нам киснуть в этих лесах в ожидании?
Во время этих разговоров мы услышали, как кто-то присвистывал знакомую нам мелодию, но какую, никто не мог сказать. Звуки все больше и больше приближались, наконец, они стали раздаваться рядом. Осторожно отодвигая кусты, мы увидели какого-то человека, который спускался к нам со стороны деревни Лишно, через вершину горы. Мы были объяты любопытством и тревогой, ведь он увидит наше местонахождение, а теперь здесь уже собралось больше 40 человек и ожидались новые группы. Вдруг видим, как Шалико Парцхаладзе выскочил из своего шалаша и напрямик пошел на неизвестного. Видя, что Шалико уже раскрыл наше местопребывание, я вышел навстречу этому человеку. "Кто вы и зачем пожаловали сюда?" - спросил я.
- Я староста деревни Лишно, знаю, что здесь скрываются бежавшие советские военнопленные, пришел установить с вами связь и оказать необходимую помощь.
- Но мы вас ведь не знаем, как поверить на слово?
- То, что я староста древни, вы можете увидеть из этого удостоверения, - сказал он, предъявив его.
Я взял удостоверение и прочитал вслух: "Бодзяк Юзеф является старостой деревни Лишно. Затем Бодзяк предъявил свой паспорт. Когда я вернул ему документы, он сказал:
- Меня знают партизаны и бежавшие от вас пленные, например, Нуралиев. Мы помогаем им всей деревней. А то, что я говорю правду, вы убедитесь: сегодня же вечером мы принесем на условленное место горячую пищу, хлеб, табак.
- А что за мотив вы свистели? - спросил Исмаил
- Я когда шел к вам, знал, что вы будете скрыты в кустах и не выйдете мне навстречу. Поэтому решил просвистеть "Камаринскую". Ведь ни один немец не может так, я научился этой мелодии еще в царской армии!
Место, куда должны были принести питание, было известно группе Артавазда. Когда ушел Бодзяк, мы решили в 300-400 м. от этого места установить секреты, чтобы в случае опасности дать знать друг другу. Когда совсем стемнело, мы вновь услышали знакомую теперь "Камаринскую", а вскоре и увидели ее исполнителя, старосту Бодзяк. Он не шел, а бежал к нам. Мы вышли навстречу ему. Он был в тревоге:
- Сегодня вам пищу не принесут, - сказал он, - в деревне полно немцев, никого не выпускают, усиленно роют окопы, минируют дороги, ваш лес окружен со всех сторон.
- А как же вас выпустили? - вмешался Оганес
- Я сказал, что я староста деревни, иду искать свою корову.
Сведения, сообщенные старостой Бодзяк, согласовывались с тем, что мы с Исмаилом видели своими глазами.
- Как вы думаете, что нам надо делать? - спросил один из врачей.
- Придется ждать, может быть, что-нибудь придумаем. Если изменится положение, я вам сообщу.
Наши надежды на получение питания рухнули. Мы yжe третий день не ели. Основным источником питания были лесная малина и грибы. Поскольку никто не понимал в них, то, чтобы не отравиться, выделяли дежурного "кролика" для испытания грибов. Если через несколько часов "кролик" не чувствовал себя плохо, то собирали их в большом количестве, жарили на огне и ели. У нас не было соли, кроме того, зажигать костры было небезопасно, они выдавали наше присутствие. Чтобы перестраховать себя, на всякий случай, я обратился к Бодзяк с просьбой:
- Мы просим вас довооружить нас и, если сможете, передать нам какое-то количество перевязочного материала.
- А разве у вас есть оружие? - спросил Бодзяк.
- Есть, но мало, не все вооружены.
Бодзяк не обещал, но сказал, что будет иметь в виду и эту нашу просьбу. У нас, конечно, никакого оружия не было. Но нам хотелось, чтобы немцы были дезинформированы, что мы хоть как-то вооружены. Только ушел Бодзяк, как появился зубной врач Разиков, группа которого находилась в соседнем ущелье. Он сообщил, что немцы блокировали выход из леса, перекрыли ручейки - источник питьевой воды. Я созвал совещание врачей и руководителей групп, на котором стали обсуждать создавшееся положение.
- Надо уходить, - говорил я, - пока немцы не пришли и не пустили на нас овчарок.
- Куда же мы уйдем, если мы окружены? - спрашивали несколько голосов.
- Поскольку дело касается жизни людей, мы не можем оставаться здесь, в окружении врагов. Немного потребуется времени, чтобы немцы поняли, что мы безоружны. Тогда два-три автоматчика с собаками могут перестрелять нас или растерзать собаками.
Учитывая все это, я предложил пытаться выйти из окружения незаметно и безостановочно двигаться на северо-восток, перейти фронт и присоединиться со своими войсками. Но сделать это небольшими группами по два-три человека, на расстоянии 50 шагов друг от друга. В случае опасности первыми группами дается условный сигнал, который передается по цепи - от группы к группе. Вряд ли было бы правильным в этот критический момент принуждать людей принять то или иное решение. Поэтому я пойду по указанному пути, а кто пойдет за мной, пусть отзовется. Первым отозвался Исмаил, в чем я не сомневался. "Итак, первыми идем мы с Исмаилом Ибрагимовичем, кто за нами?" - спросил я. На этот раз отозвался самый старший по возрасту врач-грузин с трудной для произношения фамилией на М, за ним еще 15 человек, главным образом, врачи. Остальные сказали, что еще подумают.
Для сборов нам времени не требовалось: все, что мы имели, было с нами, в карманах, в руках, в двух-трех сумочках. Поэтому, мы тут же поднялись, взяли в руки свои палки, которые должны были служить не только для опоры, но и в качестве "оружия" против собак, и пошли. Прошли два ущелья, обнаружили, что исчез врач М. Долго давали сигналы, потом искали, но тщетно. По всей видимости, он решил вернуться. Таким образом, с этого момента мы оторвались от группы наших товарищей, но решили двигаться дальше.
Акопов Иван Эмануилович
Все так и было..
https://samlib.ru/a/akopow_w_a/memuar_akopov.shtml
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| kazatchka | Дата: Пятница, 24 Октября 2025, 10:03:07 | Сообщение # 25 |
Группа: Поиск
Сообщений: 162
Статус: Отсутствует
| Цитата Саня (  ) Акопов Иван Эмануилович
Все так и было..
Еще в 2004 г. нам подарил эту книгу сын Ивана Эмануиловича - Александр Иванович Акопов (д.филол.н., профессор), с которым мы дружили долгие годы.
На обложке фотография семьи И.Э.Акопова в день отъезда на фронт 26.06.1941.
|
| |
| |
