|
Иванова Изольда «Долина смерти»
|
|
| Саня | Дата: Суббота, 23 Марта 2019, 13.48.25 | Сообщение # 1 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Иванова Изольда
«Долина смерти» [Трагедия 2-й ударной армии]
https://history.wikireading.ru/132746
Содержание книги
От составителя
И. М. Антюфеев Боевые действия 327-й сд в январе-июне 1942 г.
П. П. Дмитриев Нас называли «антюфеевцами»…
И. П. Огуречников 1100-й полк наступает
С. И. Кочепасов Воспоминания о боевых действиях 1102-го полка
П. В. Рухленко В окружении
П. И. Сотник Боевые действия 25-й кавалерийской дивизии в Любанской операции
В. Н. Соколов В штабе 13-го кавкорпуса
Им. Левин Всеволод Багрицкий — земляк и однополчанин[36]
К. А. Злобин 111-я стрелковая в Любанской операции[37]
Т. И. Обухова Всю ласку и тепло отдавали раненым…[40]
И. X. Венец 2-я ударная не сдавалась!
К. И. Штатнов Как мы наступали (Письма другу[42] )
И. Д. Елоховский Такого ада я не видел больше нигде…
Е. Л. Балакина (Назарова) Неужели все это было?
И. П. Паньков Рядом с поэтом
Е. И. Спиридонова (Литвиненко) Медики пятьдесят девятой
И. И. Калабин И муки всех святых…
И. И. Исаков «Катюши» в Мясном Бору
И. Д. Никонов В памяти на всю жизнь…
П. П. Лопатин Из военного дневника
Е. И. Кузнецова Войны не женское лицо
С. С. Аптова Письма с фронта
П. В. Богатырев 191-я стрелковая в Любанской операции
И. С. Осипов Померанская операция февраля 1942 г.
Н. И. Круглов О боевых действиях 92-й сд в составе 2-й ударной армии
Н. П. Бородавка Я служил в девяносто второй
М. Д. Панасюк Выход 92-й сд из окружения
И. А. Иванов Третьего не случилось…
С. П. Пантелеев Такая была война…
М. Т. Нарейкин 305-я стояла до конца
А. С. Добров Прикрывая отход…
В. С. Кондрашов Трудные испытания
С. М. Ивашкин Орудия пришлось уничтожить…
П. А. Чипышев «Кто прошел Мясной Бор — академию кончать не нужно…»
А. В. Байбаков «А как же вы, Алексей Петрович?»
И. И. Беликов Удерживая «коридор»
А. И. Болотин Три месяца в горловине
И. П. Русаков Расстрелян у Мясного Бора
В. М. Золотухин Записки полкового врача
Н. И. Кузенина Вместе с ранеными
А. П. Кургашева Медики себя не щадили…
А. П. Брынских Дороги на болотах
Л. И. Бурмистров Дорога жизни и смерти
И. А. Лешуков Я не вышел из Мясного Бора…
Д. П. Сократов Я помню их всех…
А. И. Попова Мои незабвенные ученики
Д. И. Полтораднев Фронтовые письма
С. А. Сучелов Связисты штаба армии
Н. Ф. Путин «Этот русский, Ник Путин…»
Г. К. Баранин Памятные рейсы
П. Шубин Шофер
И. С. Морозова Кому — жить, кому — погибать…
Н. О. Ткач Первые роты автоматчиков
И. Ф. Казанцев О боевых товарищах 1236-го полка
Ф. Бахарев Сибиряки-зенитчики
Г. А. Стеценко Письмо военкому
З. И. Добровольская (Гусева) Незабытые дни войны
А. И. Орлов Путь в другую сторону[52]
И. А. Иванова Пропавший батальон
Послесловие
Условные сокращения
Иллюстрации
https://history.wikireading.ru/132746
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 23 Марта 2019, 13.50.05 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| От составителя
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна,
Покамест бедой невозвратной
Не станет для мира война.
А. Твардовский
На русской земле немало мест, политых кровью ее защитников. Еще напоминают о войне полузаросшие траншеи, бомбовые воронки, превратившиеся в круглые озерца, на дне которых лежат останки павших бойцов. Они повсюду — под Москвой и Ленинградом, Смоленском и Ржевом. Мы скорбим обо всех погибших в боях, что шли здесь более полувека назад, и чтим, как умеем, их память.
Однако небольшой деревне под Новгородом, с царских времен носившей название Мясной Бор (здесь разводили скот для пропитания войск), была уготована особенно злая судьба.
24 января 1942 г. войска 2-й ударной армии прорвали у д. Мясной Бор немецкую оборону и устремились к блокированному Ленинграду. Они продвинулись на 75 км к западу, достигнув железнодорожной станции Новинка, и на 40 км к северу, не дойдя 6 км до Любани. Приказ наступать все дальше и дальше, невзирая на фланги, привел к образованию «Любанской бутыли» — территории площадью в 3 тысячи кв. км с узкой горловиной в месте прорыва.
Этот четырехкилометровый «коридор» от деревни Мясной Бор до деревни Кречно — единственный путь, обеспечивавший снабжение наступавших частей, превратился в огнедышащий клапан, который немцы все время пытались захлопнуть, а мы — силами 52-й и 59-й армий — раскрыть. Наши недаром назвали его Долиной смерти, а немцы — «болотным адом». Военные действия пришлось вести в мерзлых снегах, буреломных лесах и непроходимых болотах, эти условия были настолько тяжелы для обеих сторон, что участник этих боев Ф. Хуземан написал после войны: «Из 900 дней, которые провели на Волхове соединения группы войск „Норд“, эти 165 дней, без сомнения, были труднейшими»[1].
Не нам, столько вынесшим от гитлеровского нашествия, жалеть оккупантов. Но и к своим людям, беззаветно сражавшимся в приволховских болотах, замерзавшим и голодавшим, брошенным ранеными и убитыми, мы оказались на редкость безжалостны. Ведь четыре десятилетия после войны бойцы и командиры первого формирования 2-й ударной остерегались признаваться, где они воевали, боясь услышать непереносимо обидное: «А, в той самой, власовской…»
Да, бывший генерал Красной Армии А. А. Власов исполнял обязанности командарма с 20 апреля по 25 июня 1942 г. 12 июля он добровольно сдался в плен и перешел на сторону врага. Но неудача Любанской операции — третьей попытки прорыва блокады Ленинграда — не относится к числу его прегрешений.
В конце апреля судьба голодной, увязшей в болотах, полуокруженной противником армии была печально предрешена. Спасать измотанные войска следовало раньше, в конце февраля — начале марта, когда из-за людских потерь, недостатка боеприпасов и провианта армия уже потеряла способность к дальнейшему наступлению. Тогда еще можно было сохранить войска и технику, отведя их по зимней дороге к Мясному Бору.
В том, что этого не произошло, резонно винить командование Волховского фронта, представителей Ставки Верховного главнокомандования К. Е. Ворошилова и Л. З. Мехлиса и, конечно, первого военного стратега И. В. Сталина.
После войны все мы будем изучать знаменитые десять сталинских ударов. Любанская операция не войдет в их число. Ее спишут на Власова в конце 42-го, когда станет известно об измене генерала. Вот что писала от имени Главного политического управления Красной Армии газета «За Победу!» 6 июля 1943 г.: «…Гитлеровский шпион Власов завел по заданию немцев части нашей Второй ударной армии в немецкое окружение, погубил многих советских людей, а сам перебежал к своим хозяевам-немцам».
И спустя 40 лет после гибели армии нас убеждали: «Бездействие и измена Родине и воинскому долгу бывшего командующего генерал-лейтенанта А. А. Власова являются одной из самых важных причин того, что армия оказалась в окружении и понесла огромные потери»[2].
Не будь Власова, этой подходящей мишени для оправдания просчетов высшего командования, Любанскую операцию, скорее всего, просто замолчали бы, уделив ей строчку в энциклопедии Великой Отечественной войны, как это произошло с Синявинской, Усть-Тосненской, Красноборской, Мгинской — со всеми наступательными операциями, не увенчавшимися успехом.
Однако подобное отражение событий не только безнравственно по отношению ко всем павшим и плененным в этих сражениях, оно еще и недальновидно: не изучив ошибок прошлого, мы повторяем их в настоящем. Ведь Великая Отечественная, увы, не стала для нашей страны последней войной…
Как же все происходило в действительности?
8 сентября немцы взяли Шлиссельбург, замкнув кольцо блокады вокруг Ленинграда. 54-я армия Ленинградского фронта оказалась отрезанной от остальных сил фронта. Соединиться им ни в сентябре, ни в октябре не удалось.
8 ноября пал Тихвин. 9 декабря его удалось освободить. Немцев погнали за Волхов. Наметилась стабилизация на всем советско-германском фронте. 17 декабря Ставка Верховного главнокомандования объявила о создании Волховского фронта. В него вошли действующие 4-я и 52-я армии, формируемая в Вологде 59-я и резервная 26-я, вскоре переименованная во 2-ю ударную. Перед фронтом была поставлена задача разгромить противника на Волхове и, наступая в северо-западном направлении, совместно с 54-й армией Ленинградского фронта деблокировать Ленинград.
Для 54-й армии под командованием И. И. Федюнинского это означало кардинальное изменение ее действий. Всю осень, находясь за внешним кольцом блокады, она вела бои в западном направлении, стремясь соединиться с частями, сражавшимися на Невском «пятачке». Теперь 54-й предписывалось наступать на юг, в район Тосно — Любани, оставляя защитников левобережного плацдарма в положении камикадзе.
В то же время Ленинградский штаб отказался передать 54-ю армию новому фронту, что затрудняло координацию совместных действий этой армии с волховчанами.
Ветераны 54-й хорошо помнят жестокие четырехмесячные бои за Погостье, разъезд Жарок на железнодорожной ветке Мга — Кириши, где косили их с насыпи немецкие пулеметы и нещадно бомбила вражеская авиация.
Продвинуться дальше, к Тосно и Любани, части 54-й армии, не получавшие из блокированного Ленинграда достаточного количества боеприпасов и техники, не смогли.
4-я и 52-я армии гнали врага от Тихвина все дальше на запад. Но, истощенные в боях, лишенные поддержки авиации, испытывая постоянный недостаток в боеприпасах, они не смогли окружить и уничтожить противника. Немцы заняли свои исходные, подготовленные еще в октябре оборонительные позиции на западном берегу Волхова, и нашим войскам не удавалось их преодолеть. Три небольших плацдарма, захваченных севернее Грузино и в устье реки Тигода, находились на открытой местности и не позволяли развить наступление.
Эшелоны с подразделениями 2-й ударной и 59-й армий начали прибывать в район Малой Вишеры только в конце декабря. Тылы и артиллерия отстали, но Ставка неумолимо требовала ускорить наступление. На фронт прибыл корпусный комиссар Л. З. Мехлис для контроля за ходом подготовки к наступлению. Представитель Ставки не привез известий об усилении сил фронта, но вручил командующему фронтом генералу армии К. А. Мерецкову письмо И. В. Сталина следующего содержания:
«Уважаемый Кирилл Афанасьевич!
Дело, которое поручено Вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, — великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступление Волховского фронта не разменялось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый и общий удар[3] по врагу, опрокидывающий все расчеты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха.
29.12.41. И. Сталин»
Но сил для единого и общего удара у нового фронта не было. Оборонные заводы, эвакуированные на Урал, еще не начали поставлять вооружение, а имеющееся распылялось по всем фронтам.
5 января 1942 г. состоялось заседание Ставки, которое приняло решение о всеобщем наступлении от Баренцева до Черного морей. Против этого плана высказались Г. К. Жуков и Н. А. Вознесенский. Но их доводы о том, что армия еще не располагает достаточными материальными ресурсами для столь масштабных действий, не были приняты во внимание.
После заседания Б. М. Шапошников сказал Жукову: «Вы зря спорили: этот вопрос был заранее решен Верховным»[4]. Обсуждение плана всеобщего наступления не состоялось. Его заменило единоличное мнение Сталина.
В книге немецкого полковника X. Польмана «Волхов», изданной в ФРГ в 1962 г., так оценивается это решение: «То, что немецкий фронт на Волхове привлек к себе очень значительные силы, безусловно, существенно облегчило положение ведущей тяжелые бои и неоднократно прорванной обороны немецкой центральной группировки войск. Те силы, которые советское командование ввело в использование при своем наступлении на Волхове, могли бы оказать значительное влияние на исход операции немецкой группы армий „Центр“. Сталин совершил ту же ошибку, что и Гитлер, — он хотел наступать везде и поэтому не добился решающей победы нигде».
7 января войска Волховского фронта, не закончив сосредоточения, не имея надежных средств связи и защиты от вражеской авиации, располагая лишь четвертью необходимых боеприпасов, перешли в наступление и попытались силами 2-й ударной армии под командованием генерал-лейтенанта Г. Г. Соколова и 52-й армии генерала В. Ф. Яковлева прорвать оборону противника на Волхове.
«Артподготовка была явно недостаточной, — рассказывает бывший командир взвода управления 327-й стрелковой дивизии П. П. Дмитриев. — На каждую гаубицу у нас было всего по 20 снарядов. Расстреляв их, мы оказались безоружными и не смогли подавить огневые точки врага.
Пехота, беззащитная перед ураганным огнем немецкой артиллерии, бьющим с высокого западного берега, полегла на волховском льду густыми черными точками: маскхалатов стрелкам не полагалось…»
Наступление 7 января не принесло успеха. Войска были отведены на исходные рубежи. «…Чтобы подготовить наступление по-настоящему, требовалось по меньшей мере еще 15–20 суток, — напишет потом К. А. Мерецков. — Но о таких сроках не могло быть и речи»[5]. И. В. Сталин разрешил перенести наступление войск фронта на 13 января. Генерал Г. Г. Соколов от командования армией был отстранен. Его место занял генерал-лейтенант Н. К. Клыков. Армия состояла из одной 327-й стрелковой дивизии и восьми стрелковых бригад (25, 57, 58, 53, 22, 59, 23 и 27-я осбр).
На рассвете 13 января 2-я ударная двинулась вперед. «До переднего края противника было около 800-1000 метров, — вспоминал командир 327-й дивизии генерал-майор И. М. Антюфеев. — Глубокий снег, особенно в долине реки, мороз до 30 градусов, сильный пулеметный и минометный огонь противника, а у нас ни лыж, ни маскировочных халатов… Пространство до рубежа атаки бойцы вынуждены были преодолевать ползком, зарываясь в снег. Лишь около 14 часов роты первого эшелона вышли на рубеж атаки. Люди были настолько измотаны, что, казалось, не в состоянии сделать и шагу. Я вынужден был ввести в бой второй эшелон дивизии. И только вместе с ним поднялись в атаку подразделения первого эшелона. Оборона противника на участке Бор — Костылево была прорвана. Гитлеровцев отбросили на рубеж реки Полисть»[6].
«Проведенная русскими яростная атака 13 января и в последующие дни, — пишет Ф. Хуземан, — через ставший большим ледяным мостом Волхов на широком фронте, была отбита 126-й и 215-й пехотными дивизиями. Основной удар русских пришелся в стык этих дивизий в направлении на Мостки. Здесь им удался прорыв по шоссейной дороге». Немцы сняли из-под Ленинграда (от устья р. Тосны и Красного Бора) подразделения 96-й пд и полицейской СС и переправили их к Мосткам. Сюда же была направлена артиллерия из-под Пулкова. Вдоль шоссе противник начал срочное оборудование опорных пунктов и огневых позиций. 17 января прибыл легион «Фландрия», занявший оборону на южном фасе нашего прорыва у деревень Копцы и Любцы, куда отступила 126-я пд. 2-я ударная была пополнена оперативной группой генерала И. Т. Коровникова (4-я гвардейская, 259, 267, 111-я сд), также форсировавшей Волхов. К 21 января войска 2-й УА вышли на участке Спасская Полисть — Мясной Бор ко второй оборонительной позиции немцев вдоль железной и шоссейной дорог Чудово — Новгород. 24 января оборона противника была прорвана, и 366-я сд полковника С. И. Буланова овладела деревней, а затем и станцией Мясной Бор. В прорыв были введены 59-я стрелковая бригада и 13-й кавалерийский корпус генерал-майора Н. И. Гусева. Смело и отважно дрались конники. Но сама идея введения кавалерии в леса и болота была явно ошибочной. Снег доходил лошадям до брюха, и кавалеристам пришлось воевать в спешенном строю.
«Не выходит из головы, — размышляет старый солдат Иван Ильич Калабин, — на что рассчитывало командование, загоняя коней в непроходимый лес, где ни дорог, ни тропинок? По-солдатски, по-стариковски я бы назвал это головотяпством. Ведь, если взглянуть на топографическую карту Новгородской области, сразу станет ясно, что эти места за Волховом — настоящий край Мазая — топи да болота…»
В директиве № 0021 командующего фронтом говорилось: «Не позднее 27 января перехватить шоссе и железную дорогу Чудово — Ленинград и овладеть Любанью. С организацией обороны не связываться…»[7]
«Вперед, только вперед!» — гласил приказ, и части 2-й ударной выполняли его самоотверженно.
Бездорожье, гиблые болота,
И кругом лесная глухомань…
Чтобы снять блокаду Ленинграда,
Прем по бурелому на Любань, —
говорили солдаты и тащили волоком пушки, понукали лошадей, углубляясь все дальше и дальше в леса и незамерзающие болота…
Протяженность плацдарма, занятого нашими войсками на западном берегу Волхова, составляла 25 км, а ширина прорыва у Мясного Бора всего 3 км. «Принимая решение на перенесение усилий к району прорыва, — писал К. А. Мерецков, — командование фронта исходило из того, что скоро прибудет обещанная общевойсковая армия. Поэтому задача по расширению прорыва обороны противника решалась одновременно с задачей по развитию наступления в глубину. Но армию мы не получили. Своих же сил для одновременного решения этих двух задач фронту не хватило»[8].
Ежедневные атаки 111-й, 382-й дивизий и 22-й стрелковой бригады на Мостки и Любино Поле — деревни, расположенные вдоль шоссе севернее Мясного Бора, объявленные немецким командованием «прочными местами», привели 23 января к окружению гарнизонов противника в этих пунктах, но не ослабили его сопротивления. И после взятия Мясного Бора накал боев вокруг Любина Поля и Мостков не стихал вплоть до 12 февраля, когда немцы наконец сдали эти «прочные места». Наш прорыв у Мясного Бора расширился до 12 км. Но по-прежнему неприступен был опорный пункт врага Спасская Полисть, который оставался таковым до самого конца Волховской битвы, став могилой для тысяч наших бойцов.
Наступление же на запад, в глубину лесов и болот с освобождением затерянных среди них деревушек, проходило успешно. Если прорыв десятикилометровой немецкой обороны от д. Ямно на западном берегу Волхова до Мясного Бора занял две недели, то следующие 30 км до села Вдицко — середины продвижения наших войск — 2-я ударная прошла за 5 дней.
Кавалерийская 25-я кд и бойцы уральских лыжбатов освобождали деревню за деревней в Оредежском районе, а 59-я осбр с 87-й кд дошли до одноколейной железной дороги на Рогавку, где пришлось вступить в затяжные бои за дд. Дубовик и Еглино. 366-я сд заняла Финев Луг, Восход, Клепцы и остановилась перед опорным пунктом в Гузях-Пятилипах. Немцы сдали Дубовик, Малые и Большие Еглино, но упорно удерживали свой ОП в Конечках, Каменке, Федосьине и не подпускали к отсечной позиции, идущей через Крутик на Кривино и Сенную Кересть. 87-я кд, 53-я и 57-я осбр втянулись в многодневные бои за село Ручьи в 25 км от Любани.
К. А. Мерецков писал: «Наступление 2-й ударной армии, хотя и продолжало развиваться, но не в том направлении, в каком бы нам хотелось. Армия имела успех, продвигаясь в основном на запад и северо-запад, т. е. туда, где противника почти не было, и удаляясь тем самым от прямой цели наступления — железнодорожной линии на Ленинград. Те же части, которые поворачивали на восток и наступали на Любань, успех имели незначительный. Очень скоро они уперлись в оборонительную позицию противника»[9].
2-я УА овладела территорией 75 на 40 км и оказалась в «мешке» с узкой горловиной в месте прорыва и единственной дорогой снабжения от Мясного Бора до д. Кречно, неспособной обеспечить потребности войск. Приходится согласиться с мнением полковника вермахта X. Польмана, выраженного им в книге «Волхов, 900 дней». «Как ни странно это звучит, — пишет X. Польман, — но исход боя решался не в глубине территории у острия наступательных клиньев противника, врезавшихся далеко в леса тыла, какими бы угрожающими эти клинья ни казались на карте, а на месте прорыва Волхова и у шоссе Новгород — Чудово, т. е. у населенных пунктов Мясной Бор, Мостки и Спасская Полисть. Это ясно сознавало командование группы армий „Север“, которое в соответствии с этим планировало свои контрмероприятия. Это поняли также солдаты, унтер-офицеры и офицеры, которые с особой стойкостью и упорством сражались здесь за каждый квадратный метр земли.
Советское командование, несмотря на все усилия, явно недостаточно серьезно отнеслось к немецкому сопротивлению и положилось на эффективность своего удара в глубину, вместо того чтобы сначала наступать по обеим сторонам шоссе на север и на юг»[10].
Вероятно, стоит сказать об одном частном обстоятельстве, повлиявшем тем не менее на стремление командующего фронтом ускорять продвижение частей 2-й ударной на запад. Ведь арестованный по ложному обвинению в шпионаже на третий день от начала войны К. А. Мерецков прошел ад бериевских застенков и, выпущенный на свободу в октябре 41-го, не мог не заботиться о собственной реабилитации. Победа под Тихвином положила ей начало. Но пережитое на Лубянке давало себя знать.
Бывший зам. начальника штаба 14-й воздушной армии В. Н. Никольский, работавший в то время в штабе Волховского фронта, рассказывал, какие муки испытывал Кирилл Афанасьевич Мерецков, когда его вызывал по прямому проводу Сталин. Он резко бледнел и не сразу подходил к телефону. На все указания Верховного отвечал одно: «Будет выполнено!»
Возможность доложить Сталину об освобождении новых населенных пунктов имела для командующего фронтом немаловажное значение.
Между тем на флангах прорыва шли тяжелые, безуспешные и кровопролитные бои. 59-я армия г.-м. И. В. Галанина, имевшая первоначальной задачей освобождение г. Чудово, получила новый приказ: «Нанося удар севернее Спасской Полисти, овладеть рубежом Сосненская Пристань, Муравей, Приютино, Спасская Полисть. В дальнейшем, обходя Чудово с запада, выйти на рубеж р. Кересть и отрезать пути отхода чудовской группировки противника на Любань». Из 2-й ударной ей были переданы части 92-й и 377-й сд, а также 25-я и 53-я осбр. Однако ликвидировать вражескую оборону шириной 10 км на участке Трегубово — Спасская Полисть и соединиться с 4-й армией 59-й не удалось. Ее шесть поредевших сибирских дивизий (366, 372, 374, 376, 378 и 382-я сд) потеряли две трети личного состава. Если на 1 января каждая из этих дивизий насчитывала 10 тыс. штыков, то на 1 февраля — немногим более 3 тыс. и в дальнейшем пополнялась только до этого предела[11].
Такое же положение сложилось и на левом фланге, где 52-я армия после множества безуспешных атак на деревни Копцы и Любцы перешла к обороне, прикрывая горловину прорыва от ударов врага со стороны Новгорода. Потери Волховского фронта за январь составили 73 028 человек[12].
17 февраля на фронт прибыл маршал К. Е. Ворошилов. Он передал требование Ставки: к 1 марта во что бы то ни стало овладеть Любанью. Призывал, требовал, подгонял. Побывал во 2-й ударной и, как рассказывают очевидцы, ходил по траншеям не пригибаясь, чем вызывал немалую тревогу сопровождавших. Но почему-то не увидел главного: что армия истощена, снабжение недостаточно и дальнейшее наступление имеющимися силами невозможно. Если бы все это было должным образом оценено, 100-тысячную армию можно было еще спасти, отведя по зимней дороге к Мясному Бору.
Результатом маршальской инспекции явилась директива Ставки от 28 февраля. В ней уточнялись задачи 2-й УА Волховского фронта и 54-й армии Ленинградского фронта. Обе армии должны были наступать навстречу друг другу и соединиться в Любани. С этого времени операция стала называться Любанской.
«Эта директива означала, по существу, отказ Ставки от своего первоначального замысла, — писал бывший командующий Ленинградским фронтом М. С. Хозин. — Поняв, что для его выполнения не хватает ни сил, ни средств, Ставка предложила последовательно разгромить вначале Любань-Чудовскую, а затем уже Мгинскую группировку. Будь такое решение принято вначале, то есть при организации операции, возможно, и исход ее был бы другим»[13].
Но в конце февраля силы и средства обоих фронтов оказались уже израсходованными, и 54-я армия, едва достигнув Погостья, продвинуться дальше не смогла.
Командование фронтом требовало скорейшего выхода частей 2-й ударной на железную дорогу Москва — Ленинград и овладения Любанью. В ответ на это командарм Н. К. Клыков докладывал: «В воздухе все время господствует авиация противника и парализует действия войск. Дорожная сеть в плохом состоянии… Подвоз фуража, продовольствия, горючего и боеприпасов далеко не обеспечивает существующих потребностей. Для развития успешного наступления армии надо три свежие дивизии, дивизион ракетных установок, не менее двух автобатальонов, не менее трех дорожно-строительных батальонов, не менее пятнадцати бензовозов, сено, пополнить конский состав и прикрыть армию с воздуха»[14].
В состав 13-го кавалерийского корпуса была передана из 4-й армии 80-я кд полковника Л. А. Сланова, а из резерва фронта — пополненная 327-я сд. Этим частям было приказано нанести удар в направлении Красной Горки и выйти к Любани.
Взятию этого небольшого хутора препятствовала сильно укрепленная насыпь железной дороги Чудово — Веймарн. Передовой отряд, состоявший из 80-й кд и 1100-го стрелкового полка 327-й дивизии под командованием полковника Л. А. Сланова, прорвался за нее, но основным силам этого сделать не удалось.
В немецкой хронике «Волховского сражения»[15] (так противник именовал Любанскую операцию) в записи за 27 февраля значится: «Группа фон Бассе соединилась с 254-й пехотной дивизией севернее железной дороги Чудово — Веймарн. Русские за железной дорогой отрезаны».
В ЦАМО хранятся ежедневные донесения Сланова о безвыходном положении отряда, оказавшегося в окружении без продовольствия и боеприпасов. Поскольку эти донесения однотипны, ясно, что ни помощи, ни разрешения на отход отряд не получил. Пытаясь спасти людей, командир в ночь с 8 на 9 марта с боем вывел отряд обратно. За самовольный отход полковник Л. А. Сланов был снят с должности.
В той же немецкой хронике за 8 марта сообщается о 1093 плененных и 1556 убитых русских под Красной Горкой.
Столь же неудачной оказалась и Померанская операция, порученная 191-й сд с целью выхода на железную дорогу Москва — Ленинград в 5 км к юго-востоку от Любани. Известно, что командир дивизии полковник А. И. Старунин доказывал командующему группой генералу П. Ф. Привалову о невозможности проведения операции, имея в ротах по 30 стрелков, с запасом продовольствия по 5 сухарей на бойца, боеприпасов — по 10 патронов на винтовку и по диску на пулеметы и автоматы[16].
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 23 Марта 2019, 13.50.20 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Под Померанью 191-я стрелковая дивизия была окружена противником, управление потеряно. Только одному полку под командованием капитана Месняева и комендантской роте во главе с И. С. Осиповым удалось выйти к своим. О судьбе штаба дивизии ничего не было известно до 2001 г., когда из книги X. Г. Стахова «Трагедия на Неве» мы узнали о пленении комдива полковника А. И. Старунина и начальника штаба майора С. Н. Крупичева.
В преддверии весны по решению Военного совета фронта[17] началось строительство узкоколейной железной дороги от Новой Керести к Мясному Бору для подвоза продовольствия и вывоза раненых. Строили ее армейские и фронтовые дорожники, привлекая местное население.
9 марта из Москвы в Малую Вишеру прилетели К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков, зам. наркома обороны по авиации генерал-лейтенант A. A. Новиков — для оказания помощи Волховскому фронту с воздуха, и генерал-лейтенант А. А. Власов, назначенный заместителем командующего фронтом, — для применения опыта подмосковной победы. Командуя 20-й армией, генерал Власов освобождал Солнечногорск, был награжден орденом Красного Знамени и заслужил особое расположение Сталина. Ставка рассчитывала с его помощью ускорить наступление на Любань.
С 15 марта части немецкого 1-го ак начали атаки западнее Спасской Полисти навстречу подразделениям 38-го ак, наступающим с юга. 19 марта они соединились и перекрыли горловину нашего прорыва. Теперь связь окруженной 2-й ударной армии с базами снабжения осуществлялась только по воздуху. Но много ли могли перевезти двухместные фанерные «уточки» — учебные самолеты У-2, которыми в основном был оснащен Волховский фронт? Один-два мешка сухарей или мешок муки, который еще неизвестно куда упадет — в лесную чащобу или болотную трясину. Да и вернется ли самолет на свой аэродром в Александровское? Сбивали «уточек» ежедневно: у немцев было достаточно «мессершмиттов» и зениток. У нас же на весь фронт имелось 20 истребителей и практически отсутствовали средства противовоздушной обороны.
Начались жестокие бои по прорыву «коридора». «В течение 10 дней, — вспоминал бывший командир 376-й сд генерал-лейтенант Г. П. Исаков, — дивизия отражала контратаки превосходящих сил противника. Борьба за горловину шла не на жизнь, а на смерть. Я тогда был молодым командиром <…> и, скажу откровенно, были такие критические минуты, когда, казалось, наступил предел — болота, вода, холод, непрерывные налеты пикирующих бомбардировщиков и шквалы пулеметного и артиллерийского огня по скучившейся, как на пятачке, ничем не прикрытой с воздуха группировке; всюду масса незахороненных трупов, своих и противника, — все это ложилось на плечи тех, кто нес ответственность за выполнение задачи и стоял насмерть»[18].
«27 марта русские прорвали отсечный фронт», — записано в немецкой хронике. Прорыв был достигнут ценой тысяч солдатских жизней — потери Волховского фронта за март составили 40 679 человек[19], а вовсе не «благодаря решительному вмешательству Ставки Верховного главнокомандования», как сказано о тех днях в «Истории Великой Отечественной войны». Прорыв стоил таких жертв, что узкую полоску истерзанного леса и болот к северу от Мясного Бора стали называть «чертовым мостом». По этому насквозь простреливаемому «мосту» потянулись вереницы носильщиков, доставлявших на собственных спинах снаряды и сухари. И насмерть стояли на рубежах «любанской бутыли» солдаты, обороняя «край Мазая», где не было ни дорог, ни важных стратегических объектов.
Если бы авторы «Истории Великой Отечественной» стремились к объективной оценке событий, им пришлось бы отказаться от восхваления Ставки за «решительные действия» и констатировать полное отсутствие оных. Ведь в сложившейся ситуации было только два выхода: введение свежих сил для наступления либо отвод войск из западни. Свежих сил не поступило, но наступление на Любань не отменили.
20 марта генерал-лейтенант Власов вылетел во 2-ю ударную для организации наступления. На этот раз оно планировалось 3 апреля в 30 км южнее Любани в направлении деревни Апраксин Бор. Несмотря на все усилия пехоты и артиллерии, взять деревню не удалось. Военный совет фронта прислал комиссию для выяснения причин неудачи. «Трое суток, — вспоминал начарт 2-й ударной полковник Г. Е. Дегтярев, — члены комиссии беседовали с командирами всех рангов, с политработниками, с бойцами. От меня потребовали письменное объяснение: почему артиллерия недостаточно надежно подавляла огневые средства противника. <…> Затем был зачитан акт комиссии, и к вечеру она выбыла из армии. „Все“, — мрачно сказал Клыков. <…> Предчувствие не обмануло его. Несколько дней спустя он был смещен с поста командующего 2-й ударной армией»[20].
16 апреля состоялся телефонный разговор К. А. Мерецкова с членом Военного совета 2-й УА И. В. Зуевым и А. А. Власовым. Шла речь о назначении нового командующего. Власов предложил на эту должность начальника штаба полковника П. С. Виноградова, но комфронтом не согласился и приказал генералу Власову возглавить 2-ю ударную.
О первой встрече комсостава с Власовым рассказал бывший комиссар 59-й стрелковой бригады И. Х. Венец: «20 апреля нас собрали на командном пункте. Новый командующий — высокий, рыжеватый, вышколенный — произнес речь. Помню ее дословно. „Товарищи дорогие, — сказал Власов. — Условия у нас тяжелые: болота засасывают, питание плохое. Что-либо предпринять без директивы Ставки мы не можем. Призываю вас лишь заботиться о солдатах, как заботится товарищ Сталин. Когда после ранения под Москвой я лежал в кремлевской больнице, Иосиф Виссарионович нашел возможность меня навестить“.
Хотя в дальнейшем, — заключил Иосиф Харитонович Венец, — особой заботы командующего о людях мы не наблюдали, никаких подозрений он у нас не вызывал».
К. А. Мерецков вылетел в Москву и доложил Сталину: «2-я ударная совершенно выдохлась и в имеющемся составе не может ни наступать, ни обороняться. Ее коммуникации находятся под угрозой ударов немецких войск. Если ничего не предпринять, то катастрофа неминуема». В ответ на это Кириллу Афанасьевичу было сказано, что «за судьбу армии он может не беспокоиться»[21].
Мерецков получил новое назначение, а Волховский фронт 23 апреля был ликвидирован, войдя в состав Ленинградского фронта, которым командовал генерал-лейтенант М. С. Хозин. Уже сформированный 6-й гвардейский корпус был передан Северо-Западному фронту.
М. С. Хозин в своей статье «Об одной малоисследованной операции»[22] пишет: «21 апреля 1942 года меня пригласили в Ставку. Причиной вызова явилось то, что я неоднократно в разговорах по прямому проводу с ответственными лицами Ставки высказывал претензии по поводу того, что операция по снятию блокады с Ленинграда между Ленинградским и Волховским фронтами идет несогласованно… просил, чтобы Ставка более централизованно руководила Ленинградским и Волховским фронтами.
В итоге моего доклада в присутствии Б. М. Шапошникова, А. М. Василевского и некоторых членов ГКО И. В. Сталин предложил в целях лучшего взаимодействия войск объединить Ленинградский и Волховский фронты в единый фронт. Такое предложение явилось неожиданным. Но тогда ни я, ни кто другой не возразил. Да и вообще в то время при колоссальном авторитете, которым пользовался Сталин, вряд ли кто мог возразить».
Генерал Хозин вылетел в Малую Вишеру. «Изучив обстановку, Военный совет фронта доложил И. В. Сталину, что, пока мы не освободили Спасскую Полисть, пока не будут восстановлены коммуникации 2-й УА, всякое развитие ее операции на Любань будет сдерживаться оглядкой на узкий проход между Спасской Полистью и Мясным Бором»[23].
О каком развитии операции могла идти речь, когда в стрелковых полках насчитывалось по 30–40 голодных, разутых, завшивленных бойцов, жующих осиновую кору?
Начавшая было действовать узкоколейка (в мае по ней вывезли 5 тыс. раненых)[24] оказалась полностью уничтожена немецкой авиацией, тысячи раненых остались невывезенными. (Согласно донесению начальника санитарного управления 2-й ударной К. К. Боборыкина — 8 тысяч человек на 20 июня.)
13 мая член Военного совета 2-й ударной армии И. В. Зуев вылетел в Малую Вишеру к генералу Хозину, доложил о безвыходном положении армии и вернулся с приказом об отводе войск к Мясному Бору.
Одновременно Военный совет Ленинградского фронта, возглавляемый А. А. Ждановым, принял решение об эвакуации вместе с отходящей армией местного населения. Видимо, в Ленинграде не представляли, как выглядит «коридор» на Большую землю, по которому придется выбираться тысячам женщин, стариков и детей.
Евгения Владимировна Шабалова из д. Язвинки, Лидия Борисова из Финева Луга и многие другие рассказывали, как они отказывались от эвакуации, прячась по огородам, но их находили райуполномоченные и принуждали покидать свои дома, которые тут же поджигали, дабы они не достались врагу.
К Мясному Бору вышли единицы. Остальные либо погибли от голода, обстрелов и бомбежек, либо попали в фашистское рабство.
Массовый отход войск начался 24 мая. Части последовательно снимались со своих позиций и двигались к Новой Керести, далее к деревне Кречно и Мясному Бору. Начальник тыла 2-й УА полковник С. Н. Кресик рассказал об этом так: «Личный состав был измотан, выталкивая на себе материальную часть из болот к узкоколейке и лежневой дороге. До этого в продолжение полутора месяцев армия находилась на голодном пайке. Никаких запасов боеприпасов и продовольствия в армии не имелось, так как подвоза не было из-за отсутствия горючего… На 30 мая на территории, занимаемой армией, находилось на платформах и в вагонах 1500 раненых, а 4500 человек гражданского населения — в лесу в ожидании эвакуации»[25].
30 мая немцы вновь перекрыли выход к Мясному Бору. «Закрыт коридор „Эрика“», — записал в своем дневнике командующий сухопутными войсками вермахта Ф. Гальдер.
Новые тяжелейшие бои по прорыву горловины не увенчались успехом. 6 июня Ставка восстановила Волховский фронт и К. А. Мерецкова в должности командующего. Как потом признался Сталин, «мы допустили большую ошибку, объединив Волховский фронт с Ленинградским»[26].
«7 июня решением ВС армии 80 % личного состава было поставлено в строй, включая артиллеристов и минометчиков. Однако успеха армия не имела из-за отсутствия боеприпасов и плохо организованного взаимодействия с частями, наступавшими с востока. Кроме патронов, 45-миллиметровых снарядов и 50-миллиметровых мин, ничего не было… Личный состав получал по 30–40 г сухарей в день, раненые — по 70–80 г на человека. Единственный продукт питания — конина. Однако из-за вражеской авиации нельзя было разводить костры, и конину ели в сыром виде, без соли. Истощение. Смертность в частях, особенно в госпиталях и среди гражданского населения… С занятием противником Новой Керести армия лишилась единственной площадки, где принимались доставленные самолетами продовольствие и боеприпасы. 23 июня противник подошел к реке Глушица, 24-го занял Дровяное Поле, перерезав лежневку и узкоколейку, на которых были сосредоточены материальная часть и раненые…
Военный совет армии принял решение во что бы то ни стало прорвать вражеское кольцо и выйти из окружения: вооружившись, с наступлением темноты начать прорыв и закрепиться в горловине, чтобы дать возможность вывести части прикрытия.
В группу прорыва на участке 382, 305 и 19-й гвардейской сд влился и Военный совет армии… Руководство частями прикрытия было возложено на заместителя командующего армией генерал-майора П. Ф. Алферьева, который 24 июня с 19.00 из отходящих частей 327-й, 267-й сд, 23-й осбр и частично 19-й гвардейской сд организовал оборону на восточном берегу реки Глушица, обеспечив действие остальных частей в восточном направлении. Имущество, техника, документы, вооружение 24 июня были уничтожены. 24 июня в 23.00 части 382-й сд начали наступление на восток севернее узкоколейной железной дороги. По ней двигались и другие подразделения под сильным минометным и ружейно-пулеметным огнем противника. Огневые точки противника не были подавлены. Наступающие части и комначсостав армии несли значительные потери.
С 20 по 29 июня вышло из окружения ходячих раненых 3,5–4 тыс. Из боевых частей вышло 2500 чел. Осталось приблизительно 32 тыс. Всего на 20 июня 1942 года армия имела 40 тысяч человек. Отошедшие части 52-й и 59-й армий после закрытия прохода составляли 12–15 тысяч человек, а всего на довольствии было 50–55 тыс.»[27].
В заключение своего доклада полковник С. Н. Кресик сказал: «Причинами гибели армии считаю: 1) отсутствие боеприпасов, голод, в силу чего армия, несмотря на исключительный героизм и самоотверженность всего личного состава, не смогла сдержать натиск превосходящих сил противника, дав ему возможность до предела сжать кольцо; 2) отсутствие помощи с востока; 3) для изучения причин гибели армии и установления виновных считаю необходимым назначить правительственную комиссию».
В ЦАМО сохранилось донесение командующего 2-й УА генерал-лейтенанта Власова в штаб Волховского фронта от 21 июня 1942 г. В нем говорится: «Войска армии три недели получают по 50 г сухарей. Последние три дня продовольствия совсем не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены, наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет»[28].
У всех, кто видел вырвавшихся из Долины смерти, навсегда отпечатались в памяти опухшие лица дистрофиков с лихорадочно горящими глазами, не вдруг поверивших, что ад остался позади.
Их встречали медики и интенданты, пытались лечить и кормить. Одни из-за слабости не могли есть, другие набрасывались на еду и умирали тут же, на благословенном Ленинградском шоссе, к которому они так стремились…
25 июня в 9.30 утра немцы окончательно захлопнули «горлышко». Десятки тысяч солдат и командиров, штаб 2-й УА остались на крошечном (2?2 км) «пятачке» у Новой Керести.
28 июня Гитлеру было доложено о победном завершении Волховского сражения. В донесении сообщалось о 32 759 наших солдатах, взятых в плен[29]. Среди них оказались и тысячи раненых, и 793 медработника из 831 во главе с начсанармом военврачом 1 ранга К. К. Боборыкиным, которые не бросили своих пациентов[30].
О судьбе штаба 2-й ударной долго не было сведений. Полковник Кресик доложил, что видел командующего 24 июня на КП 57-й бригады в километре южнее Дровяного Поля: в 3 часа ночи Власов отдал приказ выводить 1-й эшелон армии на участке 382-й дивизии для следования в прорыв. После закрытия горловины за командованием был послан партизанский отряд Д. Ф. Косицына, но он не вышел обратно, как и танки 29-й бригады, также оставшиеся в Долине смерти.
23 июля партизаны Лужского отряда обнаружили у болота Веретинский Мох начальника связи 2-й ударной армии генерал-майора А. В. Афанасьева с четырьмя бойцами. Генерал сообщил, что в ночь на 25 июня он находился в числе 120 штабистов на КП 46-й дивизии. 70 человек во главе с И. В. Зуевым скрывались на р. Полисть. Афанасьев с Власовым, Виноградовым, генерал-майором авиации М. А. Белишевым пошли левее, пытаясь перейти р. Кересть у отметки 31.8. Последний раз Афанасьев видел Власова 11 июля по дороге на Подберезье. С ним находился начштаба полковник П. С. Виноградов, два политрука, два красноармейца и повариха Мария Воронова. Эти шестеро и составили ту «армию», которую Власов якобы привел к немцам.
Член Военного совета 2-й ударной И. В. Зуев, начальник особого отдела А. Г. Шашков, начальник политотдела Гарус и ряд других командиров и политработников, не желая сдаваться в плен, покончили с собой, а зам. командующего 2-й УА П. Ф. Алферьев попал в плен[31].
Остатки 2-й ударной — голодные, изможденные бойцы, группами и поодиночке, еще пытались пробиться к своим. В 20-х числах июля над болотом, где скрывались кучки окруженцев, пролетел самолет и сбросил листовки с фотографией пленного Власова. Подпись гласила: «Русские! Ваш командующий добровольно сдался в плен. Ваше положение безвыходно. Сдавайтесь!»
Только в 2003 г. руководителю Лужского поискового отряда В. Шитцу и новгородскому журналисту А. И. Орлову удалось установить по показаниям свидетелей из д. Туховежи, что генерал Власов добровольно сдался в плен немецкому патрулю 12 июля 1942 г.
И. И. Калабин, находившийся после выхода из окружения в госпитале в Боровичах, помнит, как в конце июля 42-го на политинформации им объявили, что командующий 2-й ударной генерал Власов сдался в плен вместе с армией. Ложь оказалась живучей, просуществовав четыре десятилетия после окончания войны.
А тогда, в июле-августе 1942 г. пленение командующего самым пагубным образом сказалось на окруженцах, которые еще долгое время выходили и выползали из адского котла. Но отношение к ним резко изменилось. На Большой земле их встречали уже не заботливые медики, а сотрудники СМЕРШа, лишали воинских званий как вышедших из окружения «при сомнительных обстоятельствах», нарекали «спецконтингентом» и отправляли под конвоем поездом № 353 в г. Грязовец Вологодской области для распределения по лагерям НКВД. Так, 25 июля было отправлено 146 чел.; 30 июля — 150; 1 августа —133; 10 августа — 152; 14 августа — 155; 20 августа — 155; 24 августа — 155; 1 сентября —160 и 7 сентября — 147 человек. Всего 1353 окруженца[32].
Выжил ли кто-нибудь из этих несчастных? Бог знает… Но и те, кому посчастливилось выйти из мясноборского ада, предпочитали молчать все последующие десятилетия и не рассказывать, где воевали. Об истинных виновниках трагедии умалчивала и наша пропаганда. Лишь спустя полвека удалось рассказать правду о 2-й ударной и почтить память героев и мучеников оклеветанной армии.
Пусть простит, кто поймет
Тяжесть наших побед.
Зря пролитая кровь
Да не застит вам свет… —
написал архангельский журналист Алексей Сухановский. Присоединимся к этим словам и помянем всех 149 838 человек, погибших под Мясным Бором[33].
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 23 Марта 2019, 14.01.46 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| П. В. Рухленко В окружении
П. В. Рухленко
В окружении
Перед войной я работал инструктором райкома партии в Черниговском районе Запорожской области. В день вступления немецких войск в наш район меня, вместе с другими работниками райкома, отправили в Саратовскую область. Вскоре я был мобилизован и направлен на курсы политсостава в г. Аткарск. Спустя полтора месяца был направлен на Волховский фронт.
На станции Малая Вишера нас всех (700 человек) ночью лично напутствовал во 2-ю УА командующий фронтом К. А. Мерецков. Вместе с ним был и член Военного совета фронта армейский комиссар 1 ранга А. И. Запорожец. Генерал Мерецков кратко охарактеризовал военно-политическую обстановку и задачу 2-й ударной, ответил на наши вопросы. Мы еще не знали, что Ленинград в блокаде с 8 сентября. Мерецков рассказал нам об этом и поставил задачу отрезать немецкую группировку южнее Ладоги и соединиться с ленинградцами. А. И. Запорожец добавил, что скоро будет 700-летие разгрома немецких рыцарей на Чудском озере. Наша задача — напомнить немцам о том побоище.
Следующей ночью нас посадили на полуторки и повезли к Волхову.
13-24 января 1942 г. войска 2-й ударной прорвали оборону противника у Мясного Бора и начали продвижение на Любань. Но уже с самого начала эта операция была очень сложной. Зима в тот год стояла холодная, морозы иногда превышали 30 градусов; глубокие снега, болота, леса — все это очень затрудняло действия наших войск в наступлении.
Я получил назначение в 327-ю сд, в 1102-й полк. На месте меня и других политработников приняло командование полка: командир полка подполковник Можаев и комиссар полка батальонный комиссар Царев. Последний сказал: «Мы на войне, а на войне стреляют, поэтому берегите людей, каждого человека, нам еще долго воевать».
Наши части прорвали оборону противника и устремились к Любани. Но противник обрушил на нас все силы, артиллерию и авиацию. В результате обстрелов и бомбежек погибло много лошадей, и наши части остались без тягловой силы. Наступление было остановлено, а часть дивизии попала в окружение. Потребовались большие усилия, чтобы вывести передовые части из окружения. По существу, создалось окружение в окружении, так как немцы вскоре перекрыли горловину прорыва у Мясного Бора. Это был поворот от наступления к обороне.
Комиссар полка Царев вызвал нас на короткое совещание и потребовал усилить политическую работу в условиях создавшегося положения, чтобы сохранить боевой дух личного состава. При этом батальонный комиссар добавил, что командование полка особенно надеется на батарею.
А вскоре мы получили приказ о соединении 76- и 45-миллиметровых батарей в одну противотанковую группу под руководством капитана Белова. Было предупреждение о возможности появления танков со стороны Любани.
Капитан Белов всегда внимательно относился к моим предложениям. Работали мы слаженно, разногласий у нас не было. Однажды Белов мне сказал: «Снарядов у нас маловато». Я ответил, что нужно надеяться не только на снаряды, но прежде всего на личный состав. У нас имеются еще гранаты и автоматы, а главное — преданность Родине.
Обстановка осложнилась с приходом весны. В марте начал таять снег, болота наполнились водой. Нам стало известно, что Мясной Бор закрыт. Это мы почувствовали и по значительному сокращению пайка. Через неделю усилиями 2-й ударной и фронта дорога к Мясному Бору была открыта, но «коридор» стал значительно уже. Немцы обстреливали наш транспорт с обеих сторон. Доставка боеприпасов и продовольствия ухудшилась, движение стало более опасным.
Командование армии обещало нам проложить узкоколейку на участке Финев Луг — Мясной Бор. Мыс большой надеждой ожидали этой дороги, но 5 апреля немцы снова перекрыли «коридор».
Внутри нашего котла мы сами настилали деревянные дороги по болотам; но это давалось нам с большим трудом, так как от недоедания бойцы слабели все больше и больше. Ночью самолеты стали сбрасывать нам мешки с сухарями, которые и собрать было трудно. Вдобавок у нас не было соли. Общее состояние людей ухудшалось.
Пополнение больше не поступало. Особенно ухудшилось положение с комсоставом во взводах. Во главе взводов стояли сержанты и младшие политруки, которых становилось все меньше и меньше. Как-то на совещании политсостава член Военного совета И. В. Зуев сказал, что командование армии принимает меры по укреплению комсостава во взводах и ротах. Имелась в виду организация кратких курсов по подготовке комвзводов из сержантов и отличившихся в боях рядовых. По окончании этих курсов слушателям должны были присвоить звания младших лейтенантов и направить на должности командиров взводов.
Такие курсы были организованы, но перед их окончанием весь личный состав был брошен на прорыв окружения в Мясном Бору, и мало кто возвратился в свои части.
А весна все больше вступала в свои права. Весенняя распутица становилась для нас вторым противником. Все труднее стало сооружать укрытия. Мы ожидали сухой и теплой погоды, а ее не было. Беспокоили вши, которые тоже стали союзниками врага. Вести действенную борьбу со вшами в условиях болотистой местности было не так просто.
Но удивительно, что в этой сложной обстановке среди бойцов и командиров было мало нытиков. Иногда мечтательно вспоминали о довоенной жизни, как хорошо бывало в домах отдыха и санаториях, как там отлично кормили и т. д. При подобных разговорах я затыкал уши, чтобы не слышать и меньше думать о еде.
Работа политруков усложнилась. Необходимо было сохранить боевой дух личного состава, не дать повода для трусости и уныния и добиваться этого любыми путями и средствами.
Люди заболели цингой, в том числе и я. Медики научили нас для поддержания здоровья делать настой из сосновой и еловой хвои. Этот напиток мы пили с удовольствием. Пили также сок березы, ели молодую крапиву.
Но тем не менее силы наши иссякали — лошадей больше не было, а надо было перетаскивать орудия с одной позиции на другую. Раненых переносили на себе, боеприпасы — тоже на себе. Человек может многое выдержать, если надо.
Во второй половине апреля мы узнали, что Волховский фронт ликвидирован, а нашу армию подчинили Ленинградскому фронту. Нас обрадовало, что мы уже ленинградцы. Даже в ленинградской газете «На страже Родины», которую сбрасывали нам самолеты, так нас называли. Но руководство нашими войсками не улучшилось, и снабжение оставалось отвратительным.
Почти в это же время у нас сменился командующий армией. Вместо заболевшего Клыкова прибыл генерал А. А. Власов. Об этом мы узнали из газеты с его фотографией. Немцы засыпали нас листовками, в которых обращались к солдатам, чтобы они убивали командиров, комиссаров и переходили на сторону противника. Затем стали взывать к офицерам. А я ведь комиссар, значит, так или иначе должен быть убит.
Но эти обращения у нас отклика не имели. Мы их просто уничтожали. В свою очередь, нам сбрасывали листовки и с нашей стороны за подписью Калинина, ЦК ВЛКСМ и политуправления фронта с призывами стойко держаться до конца и заверениями, что страна нам поможет. На это мы и надеялись.
Вскоре стало известно, что сначала два фронта объединились, а затем снова разъединились. Во главе нашего вновь встал Мерецков, который принимал должные меры, чтобы вывести нас из окружения.
Но наше положение становилось все хуже. Характерным было то, что о смерти мы не думали, просто хотели выйти из окружения.
Нельзя было терять боевой дух ни на одну минуту. Потеряешь самообладание — потеряешь себя.
Так, накануне выхода из окружения, я встретил одного знакомого оперуполномоченного части Коваля. Мы с ним вместе прибыли на фронт. Тогда это был красивый, сильный, с отличной выправкой мужчина. Но в тот момент я увидел затравленное, перепуганное животное. Обросший, грязный, одежда рваная, пилотка опущена на глаза… Пришлось его по-дружески отчитать, а потом побрить, привести в человеческий вид. На его лице появилась радостная улыбка, глаза оживились, и он ушел в сторону Мясного Бора с надеждой, что прорвется.
Нам давали ничтожный паек: 100 граммов сухарей, иногда — просто хлебные крошки, 50–60 граммов конины, а в последние дни вообще ничего не выдавали. Кое-кто ухитрялся кипятить воду в котелке, но за разведение костров приказ по армии сулил расстрел.
Голодные, чтобы как-то поддержать свое деятельное состояние, мы ели крапиву, заячий щавель и даже листья липы, — ведь нужно было не только жить, но и бороться с врагом.
По положению у меня был заместитель — молодой парень Соболев. В беседах с ним я говорил только о будущей жизни, о том, что будем делать на другом берегу Волхова, когда выйдем из окружения. Как-то я его попросил: если меня убьют, зарыть в сухом месте и, если удастся, написать, кто похоронен. Но потом самому стало стыдно за пессимистические мысли.
Однажды мы с Соболевым пошли в густой высокий лес подкормиться крапивой и заячьим щавелем. Вдруг немецкие самолеты начали бомбить наш квадрат. После бомбежки мы были дезориентированы: где стоял непроглядный лес, образовались поляны. Идем в одном направлении — стреляют из автоматов и пулеметов, идем в другом — опять немцы.
У нас не было компаса, и мы попытались определить нужное направление по коре деревьев. Наконец вышли на знакомую настильную дорогу и увидели ужасающую сцену: на двух бойцов и старшину напала группа людей, отняла у них часть туши убитой при бомбежке лошади и убежала в лес. Мы подошли ближе. У хозяев убитой лошади были порезаны руки — результат схватки с похитителями, а от лошади остались голова, ноги и потроха. Ребят было жалко, но мы все же осмелились попросить у хозяев ногу от лошади, пообещав 300–400 рублей. Деньги у меня были. Подумав, старшина велел: «Дайте старшему политруку часть ноги». Я заплатил 300 рублей, и мы с Соболевым были очень довольны.
Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили.
А старшины и бойцы, получавшие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, дабы можно было отбиться от грабителей.
Конечно, мысли о выживании не оставляли нас ни на минуту, но все же мы не могли не интересоваться обстановкой на других фронтах. В апреле и мае 1942 г. юго-западнее Харькова наши войска под командованием маршала Тимошенко начали наступление. У нас появилась надежда.
В середине мая мы воодушевились: стала действовать узкоколейка, улучшилось, хотя и незначительно, снабжение. Но фашистская авиация уничтожала паровозы и платформы, и печали наши опять вернулись.
Именно в мае был получен приказ о выходе из окружения частей 2-й УА, срок был назначен 7-10 суток. Но наша дивизия должна была выполнять роль арьергарда, ей предстояло сдерживать силы врага, который значительно активизировался.
23-25 мая была дана команда и на отход нашей дивизии. В это время ночь была очень короткой — ведь наступили белые ночи. В сумерках мы оставили свои позиции, которые удерживали в районе Красной Горки, и незаметно отошли. Наш отход немцы не заметили. Проезжих дорог не было. Мы заранее делали деревянные настилы; пушки, амуницию тащили на себе, так как лошади были давно съедены.
Но бездорожье мешало и противнику преследовать нас. Наш путь отступления шел по лесам и болотам в сторону железнодорожной линии Ленинград — Новгород, на участок Радофинниково — Рогавка.
Подошли к линии — радовались, как дети. Под пушки мы нашли вагонетки и стали их перекатывать в сторону ст. Рогавка.
Как-то ночью вышли к дому, стоявшему у самой железной дороги. Устроились на ночлег на деревянном полу — это было настоящее блаженство.
Наутро двинулись по железной дороге и, не дойдя 3 км до станции Рогавка, заняли новый рубеж для обороны. Наша 327-я сд заняла оборону вокруг Финева Луга и сразу же приступила к укреплению своих позиций, но на одно орудие оставалось только по 3–4 снаряда.
Меня и Белова вызвали на КП дивизии, где мы получили необходимый инструктаж. Там нам здорово повезло: бойцы убили лося и нас накормили мясом.
На обратном пути мы встретили командующего артиллерией 2-й УА генерал-майора Г. Е. Дегтярева. Он прошел с нами по местности перед нашей позицией и дал ценные советы, которые потом очень пригодились. Справа от железной дороги проходила проселочная дорога, на которой могли появиться танки противника. Дегтярев посоветовал на этой дороге сделать завал из деревьев, что на какое-то время задержит противника, а мы сможем произвести из орудий прицельный выстрел, подбить головной танк, который затруднит ход другим танкам.
Через день нам поступило распоряжение объединить всю оставшуюся артиллерию под руководством Белова, и я был назначен ее комиссаром. На деле мы должны были прикрывать не наш 1102-й сп, а левый фланг дивизии, где был размещен на боевой позиции 1100-й сп. Командиром этого полка был майор Сульдин, а комиссаром — батальонный комиссар П. И. Широков.
В ожидании противника я иногда посещал Широкова, чтобы лучше знать обстановку, так как участок нашей обороны общий. У Широкова еще были запасы крупы в концентратах и муки для оладий, но он ни разу не пригласил меня «за стол». Сам я на это не напрашивался, но чувствовал себя неловко.
Ожидание немцев было утомительно. В этой обстановке Военный совет фронта отдал приказ на эвакуацию местного населения из «котла», который сузился до предела.
Занимаемая нами территория была и для нас тесной, а тут еще вокруг разместились группы стариков, женщин, детей, оставивших свои деревни. Дети просили еду, а у нас ее не было. Иногда давал ребенку 100–200 рублей, но что на них купить в условиях окружения? Осложняли нам жизнь местные жители еще и тем, что разжигали костры, привлекая внимание врага. И мы несли из-за обстрелов дополнительные потери. Немцы бомбили нас и в нелетную погоду.
В конце мая начался последовательный отход войск в сторону Мясного Бора. Был открыт «коридор», и часть войск сумела через него пройти. Вышли 13-й кк Гусева, тяжелая артиллерия, в частности — 18-й артполк. В сторону Мясного Бора продвигались и раненые.
Немцы захватили последнюю площадку для посадки наших самолетов. Мы обороняли Финев Луг и ст. Рогавка, а слева завязался рукопашный бой за Банковский поселок, который длился несколько часов. Бой шел за каждый дом, за малейшую возможность удержаться и не пропустить немцев к ст. Рогавка. Нам пришлось отойти к водокачке, находящейся недалеко от станции. Комиссар 1100-го сп Широков попросил поддать огонька, но у нас остались последние снаряды на самый критический случай.
Пришлось оставить Рогавку. Рукопашная схватка с врагом закончилась отходом наших подразделений, мы были вынуждены двигаться дальше в сторону железнодорожного разъезда Глухая Кересть. На станции мы увидели пленного немца, которого охраняли двое наших бойцов. Вел себя этот фашист вызывающе, на наши обращения отвечал: «Русским капут!» и «Хайль Гитлер!». Но в итоге «капут» сделали ему, так как возиться с ним было некому и незачем.
Оставили и железную дорогу у переезда перед самым разъездом Глухая Кересть. Дальнейший путь был по проселочной дороге на деревню Новая Кересть. Пришлось бросить вагонетки, на которых тащили два оставшихся орудия. Личного состава у нас осталось всего 16 человек, надо было все тащить на себе и следовать по назначению.
Только что убили нашего парторга Мельникова, который, испугавшись обстрелов и бомбежек, заметался на открытом месте и попал под осколок мины. Обязанности парторга были возложены на меня.
Нам удалось подключиться к одному из проводов местной телефонной линии, по которой шел разговор начштаба 2-й УА с командиром 19-й гвардейской сд, действующей слева от нас. Начштаба давал указания о дальнейшем отступлении. Это и нас сориентировало в нужном направлении.
Отойдя от железной дороги, мы наткнулись на узкоколейку, которая полностью бездействовала. Вагоны и паровозы были разбиты, путевое хозяйство частично разрушено — воспользоваться этой узкоколейкой не пришлось.
В густом лесу, недалеко от д. Новая Кересть, мы вышли на армейский госпиталь, в котором находилось много раненых. Недалеко от госпиталя выложены большие штабеля валенок, которые служили укрытием при обстреле и бомбежке. Оказывается, валенки не пропускают вглубь осколки, поэтому здесь многие прятались и чувствовали себя надежно.
Раненые лежали на чем попало: на хвойных лапах, платформах узкоколейки, подмостках из разных предметов. Питались они так же, как и мы, а для потерявшего много крови — это гибель. Их хоронили тут же, в болоте, — выкапывали ямы на штык лопаты и укладывали людей в одежде рядком.
Шли 20-е числа июня 1942 г. Погода стояла хорошая, но мы ее не чувствовали, ходили в шинелях, иногда из них делали скатки через плечо.
Пройдя по лесу еще несколько километров в сторону Мясного Бора, мы заняли свой предпоследний рубеж обороны. Тут же к нам прибежал командир 1100-го сп майор Сульдин и от имени комдива 327-й сд генерал-майора И. М. Антюфеева потребовал дать людей для перекрытия дороги, по которой мы только что прошли. Это означало, что раненые, которых мы только что видели, остались у немцев. Пришлось дать им 8 человек, а остальным тащить две пушки.
Немцы двигались за нами по пятам. По деревьям то и дело били разрывные пули. Наш командир, теперь уже майор Белов, приказал взорвать пушки. Для этой цели у нас были толовые шашки. Взрывать орудия было жаль. Оставшиеся 4 снаряда выстрелили по немцам. После этого я сказал ребятам, что, поскольку у нас остались только автоматы и ручные гранаты, мы уже не артиллеристы, а простые пехотинцы.
При последнем передвижении мне довелось увидеть командование 327-й сд: генерал-майора И. М. Антюфеева и комиссара дивизии, а также командование нашего 1102-го сп — подполковника Можаева и батальонного комиссара Царева. Это была последняя встреча с ними. Судьба их неизвестна до сих пор. Только о комдиве Антюфееве позже мы узнали, что он был в плену.
Итак, перед Мясным Бором мы заняли рубеж в одной из канав — последнем боевом рубеже, после которого наш путь был на выход. Я раскрыл карту, указал на торфяник и сказал, что завтра мы должны быть у деревни Костылево, и кому солнце там взойдет, тот будет счастлив.
24 июня был дан сигнал на выход к Мясному Бору. Выход готовился для всех частей, оставшихся в окружении, но ясности о порядке выхода не было. Надо было прорываться через оборону противника.
В этот день нашей дивизии было приказано сдерживать натиск врага, чтобы оставшиеся части могли войти в узкий «коридор» Мясного Бора, до которого оставался километр. В ночь на 25 июня наша территория — полтора на два километра — обстреливалась противником из всех видов оружия со всех сторон. При этом руководства частями и соединениями со стороны командования и Военного совета 2-й УА не было. Выходом оставшихся войск руководило командование частей и подразделений, а некоторые группы выбирались сами по себе. Но когда толпу людей враг обстреливал в упор, все принимало стихийный характер.
Наступила наша очередь выходить. Мы пошли через торфяник и приблизительно через 500 м вошли вместе с другими подразделениями в мелкий кустарник. Здесь противник внезапно открыл минометный огонь. У нас погиб майор Белов.
Мы вошли в «коридор» длиной свыше 5 км, а шириной 300–400 м. По флангам справа и слева поднимались ракеты. Мы считали, что это ракеты противника, а потом узнали, что ракеты бросали наши для обозначения направления выхода.
Вначале мы попали в колонну штаба и политотдела соседней дивизии, которая шла от нас слева. По пути то и дело натыкались на убитых и раненых.
Через 100–120 м ко мне подошел оперуполномоченный из той же дивизии. Ему показалось подозрительным, что у меня на ремне была лимонка. Не знаю, чем бы этот инцидент мог закончиться, но вмешался начальник политотдела, который решил наш спор.
Войдя глубже в «коридор», мы почувствовали, что противник активизировался: он обстреливал нас с одной стороны из автоматов и пулеметов, и толпа невольно шла волной в другую сторону. Многие из наших людей были убиты или ранены.
Близко от меня шли мой помощник Соболев, фельдшер Сизов и ординарец Деревянко, а остальные ушли вперед, я ориентировал их на подбитые машины, танки и другие укрытия. Но оказалось, что эти предметы были пристреляны немцами. Они вели по ним слепой огонь, и небезуспешно: там были убитые и раненые.
Тогда мы стали перебежками укрываться в больших воронках от бомб и снарядов, но и это было неэффективно.
Как быть? Нам пришлось делать более краткие перебежки и падать для передышки под незначительные кочки, маленькие воронки от мин и мелких снарядов. Это было надежней. Так мы достигли небольшой речки.
В обычной обстановке человек соорудил бы какой-нибудь переход через такую узкую и маленькую речонку. Но тогда было не до того. Мы бросились в речку, в которой оказалось воды по пояс, и мокрая одежда стала непосильно тяжелой. Надо было вылить воду из сапог, отжать одежду, но задерживаться нельзя: над головой трассировали пули — видимо, это была пристрелка.
Убило моего заместителя Соболева — человека, которого я так берег. Пуля поразила Соболева внезапно, в метре от меня. Я даю ему сигнал «вперед», а он лежит. Подполз военфельдшер Сизов, проверил пульс и сказал: «Он мертв».
Мы начали выползать из полосы обстрела и двигаться дальше. На этом оставшемся пути у нас нашлись новые попутчики и друзья: корреспондент армейской газеты, старший политрук Черных и начштаба одной из бригад, которая в окружении под Красной Горкой действовала справа от нашей дивизии.
Огонь противника из автоматов и пулеметов стал тише, но артиллерийский и минометный обстрелы усилились. Стало совсем светло, видимость мешала нам продвигаться вперед. Немцы обстреливали нас в упор, и мы несли большие потери. Прошли еще 700–800 м по «коридору», вдруг с правого фланга артналет. Люди реагировали по-разному: кто падал, а кто продолжал идти.
Я слабел с каждым шагом, но помощи не просил. В сознании постоянно стучало: нельзя отставать от своих, и я собирал последние силы, чтобы двигаться.
Нас осталось только четверо. Выберемся ли из этого омута — тогда ответить было невозможно. Продолжали идти. Пулеметный огонь вроде ослабел, и меньше людей падало убитыми и ранеными.
Вдруг с правого фланга забила батарея противника. Один из снарядов угодил в стихийно собравшийся людской поток. С этой колонной шли и мы. Перед глазами — облако дыма, пыли и грязи, как подкошенные падают люди. Снаряд приземлился рядом со мной, но впереди.
В этом сказалось «право» на жизнь. Меня отбросило и оглушило, но я все-таки выполз. Повторяю — выполз, а не вышел. Причем мне кто-то помог, но я не знаю, кто был этот добрый человек.
Впереди простор все шире и шире — мы прошли «коридор». Нам навстречу шли четыре танка Т-34. Мы ликовали. После узнали, что эти танки были посланы Мерецковым с его адъютантом, чтобы вывезти из окружения генерала Власова.
Утром 25 июня 1942 г. поднялось солнце, ободрив нас и подтвердив право на жизнь. Но со стороны, казалось бы занятой нашими войсками, под углом 35–40° к нашему движению, мы увидели большую партию самолетов. Нам показалось, что это наши самолеты, мы обрадовались. Но самолеты оказались немецкими, они обрушили бомбовый удар по нашим войскам. Вскоре появилась вторая группа самолетов, проделавшая то же самое.
Утром 25 июня немцы полностью закрыли «коридор» к Мясному Бору, но движение наших войск продолжалось в разных направлениях. Так, 19-я гвардейская сд пошла не по «коридору», а по тылам противника и этим сохранила свой личный состав лучше других соединений. На войне нужен риск, но риск разумный.
Как-то старший политрук Критинин раздал каждому по одному сухарю. Нас такой подарок обрадовал. Я его знал и раньше и хотел получить по знакомству еще один сухарь, но Критинин был неумолим. «Впереди должен быть питательный пункт», — пообещал Критинин. Казалось, все самое страшное осталось позади.
На питательном пункте нас встретили, как в родном доме. Врачи обследовали, а интенданты накормили. Кроме того, на 2–3 человека выдавали «маленькую» водки. Некоторые брали по 2–3 порции, и исход был тяжелым.
После того как нас обслужили, можно сказать, по высшему разряду, мы отправились в сторону Волхова к деревне Костылево. Путь наш шел по торфяникам к опушке леса. Один из нас — капитан — совсем ослаб, пришлось тащить его на себе, но и у нас силы были на исходе, и мы решили поискать место для отдыха. Расположились, нас быстро пригрело июньское солнышко, и мы все уснули. Спали около 17 часов, подняла нас немецкая авиация: она активно бомбила на опушке леса артбатарею, которая произвела залп в сторону немецкой передовой.
Но мы уже ничего не боялись. Не торопясь, согрели чаю на болотной воде, сахар и сухари у нас были из питательного пункта, и решили двигаться в сторону Костылево, до которого еще топать и топать. Там был наш окончательный сбор.
На наше счастье, недалеко в лесу мы услышали стук колес. Это двигалась военная бричка на паре лошадей, управляемая одним солдатом.
Обрадованные, мы попросили забрать капитана, совсем обессилевшего. Сами держались за бричку, чтобы не упасть. Так и добрались до Костылево.
На месте нас окружили заботой медработники, интенданты и представители Волховского фронта. Вопросов было много, но особенно их интересовало одно: где руководство 2-й УА и, в частности, генерал Власов и член Военного совета Зуев.
У нас было одно желание: скорее помыться и отдохнуть, поэтому мы их направили к старшему политруку Черных — он, мол, работник армейской газеты, он все знает. Но, к сожалению, и он ничего не знал о судьбе командования армии. Значительно позже стало известно, что Власов — в плену, а Зуев, выданный полицаем, погиб недалеко от Чудова.
В Костылево я встретил подполковника Воронина, с которым служил с 1932 по 1941 г. в 81-м полку ОГПУ-НКВД в Харькове. Его я узнал сразу, а он меня — нет: от меня прежнего мало что осталось. Это Воронина заинтересовало, и он первым делом спросил, как я вышел из окружения.
Воронин помог мне разобраться в обстановке и отвел в одну из дивизий, точнее, это были остатки дивизии, где я неожиданно стал исполняющим обязанности начальника политотдела. Уходя, Воронин велел держать с ним связь. Этого не получилось.
Через день на железной дороге я встретил комиссара П. И. Широкова, который был вездесущ и всемогущ. Он сумел побывать в политуправлении фронта и узнать, что командование армии и 327-й сд не вышло из окружения.
Из остатков нашей дивизии была сформирована и подготовлена новая дивизия. Широков исполнял обязанности начальника политотдела дивизии, а я был назначен исполняющим обязанности комиссара 894-го ап. Полк возрождался из резервной батареи и остатков, вышедших из окружения. Исполняющим обязанности командира полка был назначен П. П. Дмитриев, который вышел из окружения.
В скором времени к нам стала поступать почта, целыми мешками, получать же ее было некому.
Через несколько дней мы прочли в газетах сообщение ТАСС о том, что немецкое командование объявило о полном разгроме 2-й ударной. ТАСС опровергло это сообщение, заявив, что 2-я армия действует, как и все другие.
П. В. Рухленко,
старший политрук, бывш. комиссар артбатареи
1102-го сп 327-й сд
https://history.wikireading.ru/132751
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
