| Саня | Дата: Четверг, 23 Октября 2025, 20:08:55 | Сообщение # 71 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Нурмак
Как уже я отметил, поляки - сотрудники больницы, на территории которой находился наш лазарет, оказывали нам большую помощь, разумеется, втайне от немецких оккупантов. Мы не только могли пользоваться всеми отделениями больницы, но имели определенные привилегии, например, каждые 2-3 дня вести своих больных на рентгеноскопию, делать рентгенографию легких или других органов. А ведь не так легко было в военное время доставать рентгеновские пленки! Польские коллеги явно нам симпатизировали. Нам нужно было только вовремя делать заявки немецкой охране, чтобы выделяли конвоиров для сопровождения больных. Конвоир всегда оставался у двери рентгеновского кабинета, а я с больными заходил в затемненную комнату, где врач-поляк вел с нами задушевную беседу, сообщал новости с фронта, об успехах Красной Армии (которые, к сожалению, не всегда подтверждались). Здесь же обещали нам поддержку во всем, что в их силах. Я с благодарностью вспоминаю польских товарищей, фамилии которых, увы, позабыл.
С Нурмаком меня познакомил врач Иващенко в первые дни после моего прибытия в Варшавский лазарет военнопленных. После нашего знакомства он доверительно рассказал историю о том, как он попал к нам в лазарет. Нурмак был мобилизован в Красную Армию в первые дни войны из Киевского университета, где учился. В тяжелые дни попал в окружение и в плен. Везли его обычным образом - в товарном вагоне, где люди были набиты, как сельди в бочке. Маленькое окошко в самом верху, под крышей вагона, было зарешечено колючей проволокой. Ее сняли голыми руками (!) и решили на полотенцах по одному спускать друг друга вниз. Первый попавший на землю должен был идти в противоположную сторону от движения поезда, а второй - по ходу поезда. Первому удается благополучно. Вторым спускают Нурмана, но связанные полотенца не выдерживают его огромного веса, рвутся, и Нурмак летит под откос. Он рассказывал мне, что когда упал вниз, почувствовал резкую боль в правом предплечье и потерял сознание. Когда же пришел в себя, открыл глаза и увидел, что находится на больничной койке, а рядом с ним сидит немецкий солдат с карабином в руках, вновь закрыл глаза, чтобы обдумать какую-нибудь правдоподобную версию, как он в форме красноармейца оказался под откосом железной дороги. Когда была сочинена "правдоподобная версия", он открыл глаза и прочел на бляшке конвоира слово "Фельджандармери", то есть, "Полевая жандармерия". Нурмака допросили, он рассказал, что с детства мечтал побывать в Берлине, а возможности не было. Его мобилизовали в Красную Армию, но он не успел явиться в часть, как немцы захватили Киев, а он на открытой платформе поехал на Запад, под Варшавой заснул и, вероятно, сонным покатился под откос...
Конечно, этой басне немцы не поверили, взяли Нурмака под наблюдение полевой жандармерии и бросили в Варшавский лазарет военнопленных. Но поскольку у него был перелом локтевой кости, он попал к хирургу Иващенко. Последний рассказывал, как долговязый немец в течение шести месяцев (!) в один и тот же день недели и час заходил и произносил только одно слово: "Нурмак". Иващенко не знал немецкого языка, но не до такой степени, чтобы не понять несколько слов о состоянии больного, он просто прикидывался непонимающим, а о Нурмаке отвечал лишь одним словом "шлехт!" - плохо. И немец уходил на целую неделю. Когда же я был включен в число врачей лазарета, он быстро познакомился со мной и доверительно рассказал историю с Нурмаком, добавив, что пора что-нибудь придумать, иначе дойдет до немецких врачей, и они разоблачат нашу "агровацию". Я согласился с Иващенко, что Нурмака уже нельзя оставлять за ним, вспомнил польского коллегу-рентгенолога и завел новую историю болезни. Нурмак обратился ко мне с жалобами на все усиливающейся кашель, потливость по ночам, мокроту. Он все это "замечал" и раньше, но думал, что пройдет... Я послушал его легкие и "нашел" под правой ключицей амфорическое дыхание, перкуссия дала тимпанический звук. Написал подозрение на туберкулез легких, каверну под правой ключицей, назначил покой, исследование мокроты на БК (бактерии Коха), рентгеноскопию легких. При очередном посещении рентгеновского отделения рассказал польскому коллеге о неожиданном открытии туберкулеза у человека, который был за хирургом Иващенко по поводу перелома локтевой кости. Когда перелом вылечили, и мы думали, что полевая жандармерия возьмет его от нас, возникло новое осложнение. Если вы подтвердите мой предварительный диагноз, то удастся его задержать, уж очень жалко парня. Выслушав меня внимательно, наш друг-рентгенолог, обещал тщательно осмотреть, а если понадобится, то найти пленку для рентгенографии легких Нурмака. По окончании рентгеноскопии наших больных, он вышел в коридор и объяснил немцу-конвоиру, что нужно подождать, пока он сделает снимок. Я и Нурмак были приглашены в кабинет, врач сделал снимок легких, и мы вернулись в лазарет. Через три дня, когда мы привели новую группу больных, рентгенолог вручил мне рентгенограмму Нурмака, на которой действительно была видна большая каверна под ключицей! Но самое удивительное было то, что и клиническая лаборатория обнаружила БК в мокроте Нурмака! Я не сомневался, что это была работа нашего друга - рентгенолога.
Как мы и ожидали, через несколько дней явился к нам долговязый, странный немец из полевой жандармерии и обратился, как обычно, к Иващенко с вопросом: "Как Нурмак?". Тот ответил - "гут!", но тут же, показав на свою грудную клетку, добавил: "туберкулез!" и объяснил, что теперь веду Нурмака я. Немец из полевой жандармерии удивился, стал расспрашивать, когда был выявлен туберкулез, долго ли он будет еще болеть и т.д. Я объяснил, что он болеет давно, но мы об этом не знали. Что касается продолжительности болезни, то сказать об этом в настоящее время невозможно. При этом я подчеркнул, что у Нурмака туберкулез открытый, он опасен для окружающих, поэтому пока его надо держать в нашем отделении. Выслушав меня, представитель полевой жандармерии ушел. Мы ждали в ближайшие недели решения: оставят ли Нурмака на дальнейшее лечение. Ответа не было, но, по-видимому, они согласились, так как перестали ходить, но надолго ли? Мы этого не знали.
Тем временем мы готовили побег из этого лазарета. План был такой: Блышинская обещала подготовить 16 паспортов на варшавян, когда они будут получены, мы должны были просить немцев сопровождать нас на санобработку в душ, который находился буквально рядом с проходной будкой, где будет дежурить подпольщик (или подкупленный), который пропустит всех 16 человек на улицу. Здесь нас будет ждать крытая грузовая машина (у немцев почти все грузовые машины были крытыми), шофер которой должен быть из подпольной организации, но в немецкой военной форме. В душевой мы должны были войти внутрь, в то время как немец-конвоир, как обычно, ожидает купающихся в преддушевой. В это время 2-3 чел. выйдут в преддушевую, неожиданно оглушат его чем-нибудь ударом по голове, обезоружат, и все быстро пойдут на проходную, где будет ждать машина, которая увезет нас в подпольную организацию, где мы будем получать соответствующие задания.
Но этому плану не суждено было осуществиться. Совершенно неожиданно для нас, как-то утром перед лазаретом одновременно появилось несколько высоких грузопассажирских автомашин. Немцы внезапно вбежали с криками "лоз, лоз!", что означало: "выходите, выходите!". Двое из немцев, которым была поручена эвакуация лазарета, потребовали от нас организовать эвакуацию больных. Куда? Они не сказали. Один из немцев пошел в хирургическое отделение с Иващенко и Кадыровым, а другой со мной прошел в туберкулезное отделение. Было решено сначала вывести во двор всех ходячих больных, которых более 200. С немцами (я с фельдфебелем) мы продолжили обход больных. Я показывал больных, которых надо вынести на носилках, а также несколько нетранспортабельных. Когда мы проходили мимо операционной, на несколько минут фельдфебель вышел во двор, а украдкой следивший за нами Нурмак, открыв дверь, втолкнул меня в операционную и выпалил: "Дорогой доктор, разрешите мне проститься с Вами, я иду под проволоку, иначе мне нельзя, полевая жандармерия не выпустит меня. Нас двоих ждут во дворе польские женщины". Сказав это, он обнялся со мной, поцеловал и выскочил. Его сообщение ошеломило меня, но решение Нурмака я считал правильным. Да и сам я ушел бы с ним, если бы немец не ходил по моим пятам.
Тем временем вернулся фельдфебель, мы закончили сортировку больных и вышли во двор. Я все время с трепетом ждал, как удастся Нурмаку преодолеть проволоку. Немцы построили всех ходячих больных. Один из офицеров, который не участвовал в сортировке больных, подал команду "Ахтунг", то есть, "Смирно!". Он собирался что-то сказать нам, как вдруг грянул выстрел. Кто-то из задних рядов крикнул: "Нурмака убили!" Я был потрясен этой страшной вестью. В голове у меня мелькнуло: неужели убит этот стройный, красивый, умный, добрый и преданный Родине парень, которого все мы любили, как родного, близкого человека?! В это же время мы увидели, как с задней части дома вели бледного, как мел, Нурмака, которого бил прикладом винтовки сопровождавший его часовой. В то время как часовой вел Нурмака к собравшимся к эвакуации военнопленным, унтер-офицер, начальник нашей охраны подбежал к часовому. "Почему стрелял?" - спросил он его, - на что тот отвечал: "А как не стрелять, он же выходил уже под проволоку!" Часовой не знал, что товарищ Нурмака успел пройти под проволоку, когда он, не спеша, обходил дом, в котором помещался наш лазарет. Но унтер-офицер не успокаивался: "Может, он не хотел бежать, а выходил за проволоку, чтобы зайти в хлебный магазин, купить хлеб?" Конечно, было слишком наивным подумать, что, рискуя жизнью, кто-то резал проволоку лагеря, чтобы сходить в магазин за хлебом! Было ясно: охрана, привыкшая к нам, не хотела расправы с нами, как это случилось бы почти в любом немецком лагере. Новые конвоиры, которым было поручено сопровождать нас, еще не могли распоряжаться, поскольку нас еще не сдали им. Офицер, речь которого была прервана неожиданным ЧП, вновь вышел на середину и сказал:
- Ваш лазарет эвакуируется в два адреса. Если в пути будут попытки к бегству, мы применим оружие и, прежде всего, расстреляем вашего врача!
Такое обращение уже было похоже на то, какое мы встречали в любом лагере, и мы верили в это. Мне было очень жаль Нурмака, и я хотел, чтобы он поехал с нашей группой. Но он возразил: " Слышали, что сказал ответственный за эвакуацию офицер? Я все равно буду бежать в пути, не вижу иного выхода, полевая жандармерия не оставит меня в покое, а раз так, то лучше я поеду с врачом Кадыровым, лучше пусть расстреляют его, чем вас!", - заключил он, выразив этим свой гнев на Кадырова за несоветские высказывания. Наконец, закончили разделение наших больных и персонал на две части. С первой вывезли туберкулезное отделение, а с другой - хирургическое, с которым отправились врачи Иващенко и Кадыров, а с ними и Нурмак.
Мне очень хотелось разыскать после войны Нурмака, но ничего из этого не получилось. Как я уже говорил, Иващенко был моим гостем после войны, а судьбу Кадырова я также не узнал.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 23 Октября 2025, 20:09:57 | Сообщение # 72 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Отсутствует
| Агнаев и "неудачный" легионер
Дни наши чередовались, похожие один на другой. Однажды, когда санитар Иван повел группу больных на санобработку, в душ у проходной будки, его встретил какой-то врач-легионер, который, увидев советских военнопленных, подошел и спросил: "А кто у Вас врачи? Откуда они?" Иван стал перечислять наши фамилии. Тогда этот врач-легионер в немецкой форме спрашивает: "Акопов, говорите, а он не из Краснодара?" Иван отвечает: "Да, он из Краснодара!" - "Передайте ему, что вы встретили врача Агнаева, что завтра я зайду к вам".
С Агнаевым я учился в институте в одной группе. Он был беспартийным, мало участвовал в общественной работе, учился с трудом, на подсказках. Для его характеристики как студента приведу один пример. Наша группа проходила топографическую анатомию. Занятия вел доцент Юргилевич, весьма эрудированный преподаватель, в совершенстве владеющий топографической анатомией. Он стал опрашивать Агнаева, тот встал и довольно четко отвечал на вопросы преподавателя, но за его спиной сидела девушка-отличница, которая готовила с ним уроки и тихо подсказывала Агнаеву. Это заметил Юргилевич и, подозвав Агнаева к трупу, задал вопрос: "Покажите, пожалуйста, пупартову связку". Агнаев потерял дар речи, пристально посмотрел на девушку, а та, с которой он зубрил, где проходит пупартова связка, была возмущена им, а потому, подняв указательный палец к виску, сделала вращательное движение, мол, "соображать надо!". Но Агнаев воспринял это указание буквально и величественным жестом показал место прохождения пупартовой связки... в черепе, в области виска, вместо того, чтобы показать в области паха! Взрыв смеха охватил всех нас, включая и пожилого преподавателя Юргилевича. Мы долго не могли успокоиться, в то время как Агнаев удивленно смотрел то на нас, то на девушку-подсказчицу, то на преподавателя. Несмотря на сказанное, Агнаев все же был неплохим человеком. И вот теперь судьба привела его в фашистский плен и в фашистский легион! Я, естественно, стал беспокоиться. Если бы это было на воле, я бы скрылся, уклоняясь от этой встречи, которая теперь может оказаться для меня опасной: он отлично знает всю мою активную деятельность как секретаря партколлектива Кубанского мединститута, как члена Краснодарского горкома, как депутата горсовета, как преподавателя кафедры философии и т. д. Если все это он перечислит немцам, со мной будет покончено! Как быть? Не сумев ничего придумать, я ждал следующего дня с большой тревогой.
Следующий день наступил. Я сидел у окна, смотрел на калитку, ведущую в наш лазарет, как вдруг увидел Агнаева в...немецкой форме! Не знаю, что делать, как быть? Решил пройти в свое туберкулезное отделение, рассчитывая на то, что, если Агнаев станет на нечестный путь, начнет со мной говорить в тоне "разоблачения" меня перед немцами как коммуниста, то об этом узнают более чем сотни моих больных. Пусть уж тогда это будет на виду у них! Агнаев, не найдя меня в комнате врачей, стал искать в отделении, обнаружив меня за работой. Но он был не один. С ним был еще один во френче венгерской армии (в то время Венгрия была на стороне фашистской Германии). Агнаев весело поздоровался со мной и спрашивает:
- А что у тебя нет другого места для разговора? - Я ответил, что нет. Тогда он начал тихо, чтобы не слышали больные на близко находящихся койках. Но начал больше чем странно:
-- Скажи Акопов, ты немец? - Я молчал, он повторил свой вопрос несколько раз. Его настойчивость вывела меня с терпения:
-- Вы спрашиваете, немец ли я? Но это видно по нашим формам: я в форме нашей армии, а в немецкой форме вы, - высказал я свое возмущение, решив: будь что будет! Агнаев знает меня хорошо, а скрыться мне негде!
Агнаев в свою очередь рассердился, схватив изображение орла, на левой стороне грудной клетки, он выпалил:
-- Не смотри ты на эту дрянь! Я не им служу, как ты думаешь! Ты ведь знаешь: кем был я у себя в Краснодаре? Никем! Но я Родину не продам! Недавно одетые в форму легионеров, вооруженные винтовками и пулеметами ушли к партизанам. Но у нас нет такого организатора, как ты. Если бы ты пришел к нам, мы бы не такие дела сделали! Видя мое смущение присутствием сопровождавшего, Агнаев сказал, что это их комиссар, чтобы я не стеснялся его присутствия. - "Я и здесь не без дела сижу", - ответил я Агнаеву.
Он стал расспрашивать, чем же мы занимаемся здесь. Но когда я сказал, что лечим своих воинов, попавших в немецкий плен, он ответил мне, что надо не этим заниматься, а воевать... Затем, узнав, что мы связаны с богатой дамой (имелась ввиду Блышинская), он очень заинтересовался, просил настойчиво сказать, кто она и что делает для нас, но я наотрез отказался. В заключение Агнаев сказал, что он доложит подпольному комитету в отношении меня, обещал доставлять подпольную "Правду" и т. д. С этим наши "гости" удалились, оставив мне 50 злотых и кусок отваренной говядины с килограмм весом. Я усомнился в возможности в легионе вооружаться и переходить к партизанам. Никаких источников, подтверждающих такую возможность, и рекомендаций у нас не было. Агнаев еще раз появился у нас, сообщил, что подпольный комитет якобы постановил предложить мне вступить в легион, чтобы заниматься политической подпольной работой среди легионеров, но я не мог признать неизвестный мне "комитет". Если бы я имел такое задание от авторитетных инстанций нашей Красной Армии или ЦК ВКП(б), то, конечно, я мог бы пойти на такой опасный, но, возможно, и весьма полезный путь. Верить же на слово Агнаеву я не мог. Видно, и он не мог часто бывать у нас. Затем, в связи с неожиданной ликвидацией лазарета, я его больше не видел.
То, что среди насильственно завербованных в разные легионы (армянский, украинский, грузинский, русский, среднеазиатский, белорусский и т. д.) велась политическая работа со стороны подпольщиков - коммунистов и политработников, - я знал из многих источников. Так, весной или летом 1942 г. в наше туберкулезное отделение Варшавского лазарета для советских военнопленных подбросили парня в немецкой военной форме. Это был первый и последний случай, когда рядом с советскими военнопленными на койке находился человек в немецкой форме. Естественно, это нам не понравилось, но мы были "гефангены" (пленные), нам не дано было выбирать. И все же мы не смогли скрыть свое негативное отношение к нему. Три дня подряд на обходах я не подходил к его койке, а на четвертый, видя, что я вновь обхожу его, он расплакался и на армянском языке стал объясняться: "Я знаю, доктор. Вы все игнорируете меня потому, что я в немецкой форме. А спросили меня, как я оказался в этой форме?" Рассказывал он все это сквозь слезы, временами всхлипывая. Я стал успокаивать его, но он успокоился лишь тогда, когда получил разрешение рассказать, как он стал носить немецкую форму. Не ручаюсь за точность, а также за правдивость высказываний этого "неудачливого" легионера, попробую восстановить его рассказ.
Шли тяжелые бои в Крыму, точнее в Керчи, куда прибыла армянская дивизия, но успеха не имела. Она была окружена и в основном захвачена в плен. Однако немцы отнеслись к ним "по-человечески": повезли куда-то в тыл в пассажирских вагонах. Когда прибыли на место, их повели на санобработку. Когда скупались и вышли одеваться, ни одной формы Красной Армии уже не было. Естественно, голыми выйти из бани они не могли. После санобработки, уже в немецкой форме, их разместили в казармах, затем стали обучать немецкому оружию и тактике, подготовили к ведению войны и вновь бросили на фронт, теперь уже против своих. Но коммунисты и политработники тоже не дремали, вели подпольную работу, разумеется, с большой осторожностью, не вызывающей подозрения у немцев. Когда, по мнению немецкого командования, этот армянский легион, состоящий из трех батальонов, был готов к вступлению в боевые действия, их направили на какой-то участок фронта. Руководство батальонами в строжайшей тайне от немцев послали парламентариев к своим, чтобы предупредить о желании всех трех армянских батальонов перейти к передовым войскам Красной Армии этого района. Переговоры с командованием советских войск прошли успешно, батальоны легионеров симулировали наступление, безостановочно перешли линию фронта и присоединились к частям Красной Армии. Но это удалось лишь двум батальонам, третий батальон был сразу отрезан артиллерийским огнем немцев, а затем окружен, обезоружен и конвоирован в тыл - в Варшаву. Весь батальон был помещен в лагерь советских военнопленных, а этот "неудачный" легионер, как больной, был доставлен в наш лазарет. После рассказа о том, как он надел "немецкую форму", к нему стали относиться мягче. Я предложил ему пересказать эту историю на русском языке своим соседям по койке.
Мне известен и другой случай насильственного включения военнопленных в национальные легионы. На территории польской больницы, где находился наш Варшавский лазарет советских военнопленных, жили бывшие военнопленные, которых немцы переодели в свою форму. Среди них находился очень серьезный московский врач - доцент Османян (кажется, он был учеником Ланга). Он как-то зашел в наш лазарет, познакомился со мной, вел доверительные беседы, рассказывал, как сильно тяготит его состояние, в котором он оказался, сообщил, что ищет пути бежать из этого проклятого легиона, в который он никогда не стремился. Он рассказал о подпольной работе, которую они ведут там, но сказал, что все же пока нет выхода из этого положения. Поляки, видя их в немецкой форме, не оказывают доверия, боятся их прятать, тем более, вести в лес, к партизанам. У Агнаева и его товарищей положение было другим: они yжe были полноправными легионерами, были вооружены, имели свободу передвижения и т.д. Однажды доктор Османян зашел сильно удрученный. Оказывается, немцы предложили им принять присягу... Эта процедура заключалась в прохождении под саблями. Он спрашивал совета, как ему быть: если откажется пройти под саблями, то немцы уничтожат его, если же пройдет, то это может быть расценено как измена своей присяге. Я ему рассказал, что говорил мне Агнаев относительно отправки целой машины вооруженных людей в лес, к партизанам. Можно ли доверить откровенную беседу с Агнаевым, я не стал ручаться. Кстати сказать, в начале 60-х годов, я прочитал какую-то заметку Агнаева в "Медицинской газете", но адрес его и должность указывали, что он продолжает оставаться в проверочных лагерях... Позже, в Майкопе, я встретил врача Люсеис (жену полковника КГБ или НКВД), с которой мы учились в одной группе мединститута. Я собирался установить более тесную связь с Агнаевым, но Люсеис сказала, что Агнаев умер, а в 70-х годах умерла и Люсеис. Что случилось с Османяном? Какое он принял решение, остался ли живым и где теперь? Этого я не знаю. Могу лишь сказать, что это был весьма высоконравственный человек, преданный Родине, и квалифицированный врач и ученый. Но ему тогда было около 60 лет. Поэтому вряд ли теперь, спустя 35 лет, он жив.
Я счастлив, что все время пребывания в плену мне удалось остаться незапятнанным, удалось увильнуть от множества попыток вовлечь меня в легион, о чем скажу позже, но, зная всю обстановку фашистского плена, не могу считать всех легионеров предателями. Я всегда придерживался того мнения, что о человеке нужно судить по его делам. Спустя много времени, я встретил мои мысли в литературе, например, в книге Петра Вершигора "Люди с чистой совестью", где сказано, что о людях нужно судить не потому, где они были, а что они делали. В Великую Отечественную войну, в силу исключительно сложных обстоятельств, не сотни тысяч, а миллионы людей оказались в плену у врага или в тылу не по своей воле, а вопреки ее, в силу создавшейся ситуации...
Чем лучше шли дела у немцев на фронте, тем больше они бесновались, требовали беспрекословной рабской подчиненности всех народов, в том числе оккупированной Польши и лагерей военнопленных, особенно советских. В Варшаве устраивались так называемые "лапанки" или облавы, где ловили мирных граждан и отправляли в "фатерланд" в качестве рабов, или пополняли тюрьмы заложниками. В первое время за убийство одного немецкого солдата расстреливали десять, а затем сто заложников! Если люди, вышедшие из дому, не возвращались домой, то это означало, что они попали в "лапанки". Приспосабливаясь к жестоким условиям оккупации, заметив "лапанку", в том или ином районе Варшавы люди звонили своим на работу, чтобы те не возвращались домой. Это было настолько эффективно, что начиная "лапанку", немцы выключали телефоны. В ответ на это поляки стали ориентироваться по работе телефонной сети: как только телефоны не работают, ходить по улицам нельзя, идет "лапанка"!
Жестокости фашистских оккупантов не только не смягчали гнев польского народа, а наоборот, усиливали его. Народные мстители работали смело и точно: идет трамвай, если наверху, то рядом с указателем маршрута красуется кольцо, то это "Hyp фюр дойч", тогда на рельсы укладывали замаскированную взрывчатку, и вагон сходил с рельсов, нередко приводя к жертвам среди представителей "высшей расы". На лучших магазинах, театрах и кинотеатрах висело объявление: "Только для немцев!". Это предупреждение строго соблюдалось, но как только в зале гасился свет, в дверь летела граната, а кто бросил? Пойди, поймай!
Особенно гневен был народ в отношении к фольксдойчам. Так, например, один из таких прислужников немцев, бывший поляк, который, вспомнив свою бабушку, стал писаться немцем, а потому выдвинулся на должность начальника "Арбайтсамта" - биржи труда и пришелся немцам по душам. Подпольный суд приговарил его к смертной казне, исполнение поручили двум подпольщикам: один остался на первом этаже, другой быстро поднялся на второй этаж и с деловым видом спрашивает у секретаря: "У себя начальник, не занят?" Получив положительный ответ, влетает в кабинет и подает начальнику приговор подпольного народного суда. Тот читает, бледнеет, хватается за свой револьвер, но в этот момент народный мститель нажимает на спусковой крючок и фольксдойч - изменник родины падает, а исполнивший приговор выбегает из кабинета, бежит среди вооруженных, но ошеломленных сотрудников арбайтсамта и скрывается среди прохожих! В то время таких примеров народного террора в отношении изменников в Польше было много, но немцы ничего не могли сделать, кроме расстрела ни в чем неповинных, случайных (а иногда и специально подобранных!) заложников.
Январские битвы за Сталинград, выдающиеся подвиги частей Красной Армии сбили спесь у фашистских захватчиков, их голос стал звучать тихо, почти мирно, а когда 2 февраля на весь мир прозвучало сообщение о полном разгроме немецко-фашистских войск в Сталинграде, о пленении маршала Паулюса, немцы объявили трехдневный национальный траур, стали "покладистые", перестали орать "Зиг-Зиг", то есть "Победа-победа"! Зато ликовали наши военнопленные, видя в этом перелом в Великой Отечественной войне и близость Победы.
Однако наша подпольная работа продолжалась, мы указывали товарищам об опасности бахвальства и о необходимости проявлять осторожность и сохранять бдительность. Однако вся наша работа в Варшавском лазарете для советских военнопленных, как было сказано выше, прервалась внезапно.
Акопов Иван Эмануилович
Все так и было..
https://samlib.ru/a/akopow_w_a/memuar_akopov.shtml
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
