На трудных тропах бытия
Мой спутник - молодость моя.

Бегут как дети по бокам
Ум с глупостью, в середке - сам.

А впереди - крылатый взмах:
Любовь на золотых крылах.

А этот шелест за спиной -
То поступь Вечности за мной.

(Герш Вебер, перевод М.Цветаевой 1941г.)

ЗВУКИ СОМНЕНИЙ

Самообманом истины больны,
Им не поможет пресловутый лекарь...
Широкоглазы идеалы века.
Тупоголовы идолы войны.
Нас дразнит бог
соблазнами небес.
Душа -
сомненье -
Я иду к тебе!

I

Встаёт за окнами рассвет.
И в ожидании потерь
Зевнула лестничная дверь,
И домовой зевнул в ответ.

Холодная зевает рань
И карты старые тасует.
И начинается игра,
И проиграть любой рискует.

Усатых дразнит королей
В азарте пиковая дама.
И задохнулась холодами
Неутомимая свирель.

2

Кружение и суета,
И посвист дудок деревянных.
И астры солнечные вянут,
Сомкнув прозрачные уста.

И в боли моцартовых нот
Растёт высокое движенье.
Блаженен мир, и мы блаженны,
Пока сомненье в нас живёт.

Покуда истины судьбы
Не принимаем мы на веру,
И на невольничьих галерах
Мы вольными умеем быть.

3

Войди в меня, моё сомненье,
Душой и разумом владей.
Среди заученных идей
Живи волчонком воскресенья.

Ищи в словесном океане
Скупого разума следы,
Наполнив ветром молодым
Дырявый парус начинаний.

Домов одноэтажных дни
Взрывай соцветием рассвета.
И вдохновение поэта,
До звёзд безумья подыми.

4

Переоценка старых цен.
Пора прозрений на мгновенье.
Пора признаний и призренья,
Когда, подчас, в одном лице
Героя видят в подлеце,
И бунтаря в стране смиренья...
Какое светопредставленье,
С весёлым трагиком в конце.

5

Приходит ночь уединенья.
Ищейка - ночь и ночь - сова.
Становятся прозрачней тени,
И призрачней звучат слова.

Слова - улыбки и оскалы.
Слова - цветы,
слова - шипы,
Слова, склонённые устало,
Слова, поверженные в пыль.

Слова державного молчанья -
Венец союза и вражды.
Слова обиды за плечами,
И бездорожья - впереди.

И не хватает слов обычных
Ночную боль заговорить...
И трагик в небо пальцем тычет,
Решая: быть, или не быть.

Вл.Мотрич (род. 11.01.1935)

Почему так устроено в мире
- те, кого любишь, уходят?
Где-то живут с другими,
где-то по свету бродят...

Делят и радость и горе
с кем-то мне жутко далёким,
А мне самою судьбою
написано быть одиноким.

Тёмною ночью делиться
думой своей с бумагой
И безуспешно бороться
с глаза застилающей влагой.

Памятью жить бесконечно...
с тем, что давно минуло...
С тем, что в душе когда-то
что-то перевернуло.

Александр Павлов (род. 11.01.1950)

А голова все больше зад напоминает,
Судьба все чаще оставляет в дураках,
И на подножку уходящего трамвая
Хотим запрыгнуть сквозь тоску и липкий страх.
Кто виноват, что наша жизнь так скоротечна,
Что столько лет ты жил не с теми и не так,
Что ты дрожишь в преддверии станции конечной
И покупаешься на молодости смак.

Женою юности своей ты утешайся –
Совет нешуточный мудрец библейский дал,
Но, хоть убей, надоедает постоянство,
И сердцу снова подавай страстей накал.
Ну, что, казалось бы, тебе от жизни надо,
И для чего бросаться в омут головой?
Ведь ясно всем, что ждет тебя одна награда:
Капризный нрав твоей подруги молодой.

А в сумерки густые тревогу бьет ребро,
И бес коварный не дает покоя,
И бороды седые, ломая много дров,
Бегут за длинноногою судьбою.

Всему свой час: мы поутру бросаем камни,
А поздним вечером идем их собирать,
Но валит с ног, похлеще всякого цунами,
Желание что-то в этой жизни поменять.
На те же грабли наступать хватает дури,
На мыло шило мы меняем под луной
И по причине непонятной ищем бури…
Какой чудак сказал, что в бурях есть покой?

А в сумерки густые тревогу бьет ребро,
И бес коварный не дает покоя,
И бороды седые, ломая много дров,
Бегут за длинноногою судьбою.

Но, значит, порох есть еще в пороховницах,
С веселым ветром нам пока что по пути,
И снова тянет нас весной куда-то смыться
И приключение на голову найти.
А красота со страшной силой опьяняет,
Лукавый бес душевно шепчет: «Ну, давай!»
И мы бежим, трамвай последний догоняя,
Хотя, как водится, в депо идет трамвай.

Ах, боже мой, за что мы грабли эти любим?
Мы по лбу бьем себя безумною ногой
И навлекаем на себя такие бури…
Ну, кто сказал, что в этих бурях есть покой?
И шило с мылом жить нормал не дают
Покоя нет, а есть одни сплошные бури
И совершить готов не самый мудрый шаг?

Михаил Загот (род. 11.01.1946)

Из послания к кн. С. Н. Долгорукому (Невероятные)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
К словесности на час мы нашей обратимся!
Произведениями ее не восхитимся...
В ней модных авторов французско-русский лик
Стремится искажать отеческий язык.
Один в ней следует жеманну Дюпати,
Другой с собачкою вступает в симпати;
Там воздыхающий, плаксивый Мирлифлор
Гордится, выпусти сентиментальный вздор;
Тот без просодии стихами песни пишет;
Иной наивностью в развратной сказке дышит;
А сей, вообразив, что он российский Стерн.
Жемчужну льет слезу на шелковистый дерн.
Приветствует луну и входит в восхищенье,
Курсивом прописав змее свое прощенье.
Всем хочется писать, велик иль мал их дар.
Повсюду авторства в сердцах затмился жир;
Исполнить торопясь писательски желанья,
Все в ежемесячны пустилися изданья.
И наконец я зрю в стране моей родной
Журналов тысячи, а книги ни одной.
Орел поэзии, честь лиры, слава Россов,
К тебе я обращусь, великий Ломоносов,
К тебе, которого в стихах бессмертный дар,
В тьме подражателей родил напрасный жар!
Сколь путь шероховат к Парнасу их ватаге!
Надеются, прыгнут, споткнулись и - в овраге!
Я часто оды их читая, хохочу,
Бросаю и с тобой беседовать хочу.
Но, может быть, театр здесь славой Россиянам
И две на нем сестры к нам смотрят не Касьяном?
Заглянем на него, заглянем на успех
Искусства - в нас раждать иль слезы, или смех.
Какие, общего достойны удивленья,
Мы в модных драмах зрим диковины явленья?
И, скучных свободясь издревле чтимых уз,
Чем превосходен стал очищенный наш вкус?...
В комедиях теперь не нужно острых слов:
Чтобы смешить, пусти на сцену дураков!
К законным детям дверь чувствительности скрыта
Нет жалости к бедам несчастна Ипполита,
Иль Ифигении, стенящей от отца;
Один лишь "Сын Любви" здесь трогает сердца!
"Гусситы", "Попугай" предпочтены "Сорене"
И Коцебятина одна теперь на сцене.

Пусть нежный баловень полуденной природы,
Где тень душистее, красноречивей воды,
Улыбку первую приветствует весны!
Сын пасмурных небес полуночной страны,
Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,
Приветствую душой и песнью первый снег.
С какою радостью нетерпеливым взглядом
Волнующихся туч ловлю мятежный бег,
Когда с небес они на землю веют хладом!
Вчера еще стенал над онемевшим садом
Ветр скучной осени, и влажные пары
Стояли над челом угрюмыя горы
Иль мглой волнистою клубилися над бором.
Унынье томное бродило тусклым взором
По рощам и лугам, пустеющим вокруг.
Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.
Пугалище дриад1, приют крикливых вранов,
Ветвями голыми махая, древний дуб
Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп.
И воды тусклые, под пеленой туманов,
Дремали мертвым сном в безмолвных берегах.
Природа бледная, с унылостью в чертах,
Поражена была томлением кончины.
Сегодня новый вид окрестность приняла,
Как быстрым манием чудесного жезла;
Лазурью светлою горят небес вершины;
Блестящей скатертью подернулись долины,
И ярким бисером усеяны поля.
На празднике зимы красуется земля
И нас приветствует живительной улыбкой.
Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;
Там, темный изумруд посыпав серебром,
На мрачной сосне он разрисовал узоры.
Рассеялись пары, и засверкали горы,
И солнца шар вспылал на своде голубом.
Волшебницей зимой весь мир преобразован;
Цепями льдистыми покорный пруд окован
И синим зеркалом сравнялся в берегах.
Забавы ожили; пренебрегая страх,
Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой
И, празднуя зимы ожиданный возврат,
По льду свистящему кружатся и скользят.
Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый
Допрашивает след добычи торопливой,—
На бегство робкого нескромный снег донес;
С неволи спущенный за жертвой хищный пес
Вверяется стремглав предательскому следу,
И довершает нож кровавую победу.
Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!
Красивый выходец кипящих табунов,
Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,
Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.
Украшен твой наряд лесов сибирских данью,
И соболь на тебе чернеет и блестит.
Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,
Румяных щек твоих свежей алеют розы,
И лилия свежей белеет на челе.
Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,
Ты улыбаешься утешенной земле,
О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,
Как искры яркие на снежном хрустале.
Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!
Кто в тесноте саней с красавицей младой,
Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,
Жал руку, нежную в самом сопротивленье,
И в сердце девственном впервой любви смятенья,
И думу первую, и первый вздох зажег,
В победе сей других побед прияв залог.
Кто может выразить счастливцев упоенье?
Как вьюга легкая, их окриленный бег
Браздами ровными прорезывает снег
И, ярким облаком с земли его взвевая,
Сребристой пылию окидывает их.
Стеснилось время им в один крылатый миг.
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит!
Напрасно прихотям вверяется различным;
Вдаль увлекаема желаньем безграничным,
Пристанища себе она нигде не зрит.
Счастливые лета! Пора тоски сердечной!
Но что я говорю? Единый беглый день,
Как сон обманчивый, как привиденья тень,
Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный!
И самая любовь, нам изменив, как ты,
Приводит к опыту безжалостным уроком
И, чувства истощив, на сердце одиноком
Нам оставляет след угаснувшей мечты.
Но в памяти души живут души утраты.
Воспоминание, как чародей богатый,
Из пепла хладного минувшее зовет
И глас умолкшему и праху жизнь дает.
Пусть на омытые луга росой денницы
Красивая весна бросает из кошницы3
Душистую лазурь и свежий блеск цветов;
Пусть, растворяя лес очарованьем нежным,
Влечет любовников под кровом безмятежным
Предаться тихому волшебству сладких снов!—
Не изменю тебе воспоминаньем тайным,
Весны роскошныя смиренная сестра,
О сердца моего любимая пора!
С тоскою прежнею, с волненьем обычайным,
Клянусь платить тебе признательную дань;
Всегда приветствовать тебя сердечной думой,
О первенец зимы, блестящей и угрюмой!
Снег первый, наших нив о девственная ткань!

Петр Вяземский. Ноябрь 1819

МИГ

Не привыкайте к чудесам -
Дивитесь им, дивитесь!
Не привыкайте к небесам,
Глазами к ним тянитесь.

Приглядывайтесь к облакам,
Прислушивайтесь к птицам,
Прикладывайтесь к родникам,
Ничто не повторится.

За мигом миг, за шагом шаг
Впадайте в изумленье.
Все будет так - и все не так
Через одно мгновенье.

* * * * * * * * * *

ВЕЩИ

Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.

Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться,-
Так покорно другим подставляют себя зеркала,
И толпою зевак равнодушные стулья толпятся,
И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола.

Оттого, что тебя почему-то не станет на свете,
Электрический счетчик не завертится наоборот,
Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете,
Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет.

Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье,
Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их,-
Тот, кто жил для вещей,- все теряет с последним
дыханьем,
Тот, кто жил для людей,- после смерти живет средь
живых.

* * * * * * * * * *

ОЖИДАНИЕ

За пятьдесят, а все чего-то жду.
Не бога и не горнего полета,
Не радость ожидаю, не беду,
Не чуда жду - а просто жду чего-то.

Хозяин вечный и недолгий гость
Здесь на Земле, где тленье и нетленье,
Где в гордые граниты отлилось
Природы длительное нетерпенье,-

Чего-то жду, чему названья нет,
Жду вместе с безднами и облаками.
Тьма вечная и негасимый свет -
Ничто пред тем, чего я жду веками.

Чего-то жду в богатстве и нужде,
В годины бед и в годы созиданья;
Чего-то жду со всей Вселенной, где
Материя - лишь форма ожиданья.

Русский поэт, культуролог, публицист, телеведущий, литературтрегер.

Окончил с отличием Куйбышевский институт культуры (1984). Служил в армии.
Работал ответственным редактором-составителем «Историко-культурной энциклопедии Самарского края», литературным редактором архитектурного журнала «А.С.С. — Проект Волга». Создатель и главный редактор вестника современного искусства «Цирк Олимп» (1995—1998), где публиковались ведущие авторы неподцензурной и постмодернистской литературы.
Автор и ведущий литературно-художественных и аналитических программ на радио "Эхо Москвы" в Самаре (1998-2002), политических и художественно-экспериментальных программ на канале «Терра-НТВ» (Самара, 2000—2006), ток-шоу «Южная трибуна» на канале «РИО» (с 2006). Режиссер-постановщик "драматических инсталляций" и перформансов. Преподавал историю мировой художественной культуры в самарских вузах: Педагогическом университете, Гуманитарной академии, Академии искусств и культуры и Архитектурно-строительном университете. Инициатор и организатор всероссийских и международных фестивалей актуального искусства "Диалог без посредников", "Равновесие вина и любви", "Пушкин после Пушкина", "Европейские дни в Самаре" (1995—2005), куратор литературно-театрального фестиваля «Майские чтения» в Тольятти (1990—2007, 2009). Автор проекта и куратор Музея самарского футбола.
Член Московского отделения Союза литераторов России. Член Союза журналистов России. Член-корреспондент Самарской гуманитарно-эстетической академии.
«В текстах Лейбграда нет отдельных слов, есть цепочки, нить, пластика языка, которая поддерживает речевой поток в постоянном напряжении. Потому что тексты Лейбграда — это ускользающие смыслы невнятного бормотания, „кипяток сознания“, в который невозможно погрузиться, не обжегшись, и который невозможно остудить». (Галина Ермошина, лит. критик)

Из цикла Безымянские романсы

Жизнь моя, беременная девочка,
болью откликается на боль.
Вьётся связь в эфире, как верёвочка,
но убиты адрес и пароль.

Ты меня отсюда, слышишь, вымани.
Пресен православный общепит.
В облаке над городом без имени
солнце, как яичница, шипит.

Три сестры расплакались над чайкою,
сад вишневый в копоти, как мавр.
И картавит ржавой балалайкою
мотоциклопический кентавр.

Жжёт в микрорайоне деревенщина,
всё не верит счастью своему.
Линия ломается, как женщина,
и никто не нужен никому.

Обратный отсчёт

Всё кончилось уже. Пошел обратный счёт.
И камень на душе. Сизифов. Чей ещё?
Сжимается кольцо и рвётся панорама.
И кожа на лице, как опалённый мрамор.

Пусть молятся рабы свободному баблу.
Я разведу костёр на мраморном полу.
Пусть чёрная река вскипает под литавры.
Здесь в Риме номер три я более чем варвар.

Семь раз я уходил от смерти и семьи.
Раз пять я избегал увечного распятья.
Прости, пророк, прости. Глумиться над людьми
и жертвовать собой – унылые занятья.

Пусть веселит народ мой медицинский брат,
наш Каин Мономах при шапке и при шубе.
Обманываться рад, - сказал аристократ.
Все ролики висят давно уже в ютубе.

Парикмахер-октябрь...

Парикмахер-октябрь всех стрижёт под одну,
окончательно пьян, оглушительно нежен.
Я люблю свою страсть ощущать, как вину.
Но всё реже и реже.

Всё смешалось в одно: ваш сгоревший Рейхстаг,
наш сгоревший Манеж. Я однажды в Манеже
выступал, как поэт, да, бывает и так.
Но всё реже и реже.

Я ещё засыпаю поближе к утру,
только стихнет сквозняк, только-только забрезжит.
Я ещё забываю, что скоро умру.
Но всё реже и реже...

Заключительный монолог Чацкого (комедия "Горе от ума")

Ч а ц к и й (после некоторого молчания)

Не образумлюсь... виноват,
И слушаю, не понимаю,
Как будто всё еще мне объяснить хотят,
Растерян мыслями... чего-то ожидаю.

(С жаром.)
Слепец! я в ком искал награду всех трудов!
Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко.
Пред кем я давиче так страстно и так низко
Был расточитель нежных слов!
А вы! о боже мой! кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли!
Зачем меня надеждой завлекли?
Зачем мне прямо не сказали,
Что всё прошедшее вы обратили в смех?!
Что память даже вам постыла
Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех,
Которые во мне ни даль не охладила,
Ни развлечения, ни перемена мест.
Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!
Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои слова, поступки - всё противно,-
Я с вами тотчас бы сношения пресек,
И перед тем, как навсегда расстаться
Не стал бы очень добираться,
Кто этот вам любезный человек?..

(Насмешливо.)
Вы помиритесь с ним по размышленьи зрелом.
Себя крушить, и для чего!
Подумайте, всегда вы можете его
Беречь, и пеленать, и спосылать за делом.
Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей -
Высокий идеал московских всех мужей.-
Довольно!.. с вами я горжусь моим разрывом.
А вы, сударь отец, вы, страстные к чинам:
Желаю вам дремать в неведеньи счастливом,
Я сватаньем моим не угрожаю вам.
Другой найдется благонравный,
Низкопоклонник и делец,
Достоинствами, наконец,
Он будущему тестю равный.
Так! отрезвился я сполна,
Мечтанья с глаз долой - и спала пелена;
Теперь не худо б было сряду
На дочь и на отца,
И на любовника-глупца,
И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простяков,
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором,-
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!

Уезжает.

Как облаком сердце одето...

Как облаком сердце одето
И камнем прикинулась плоть,
Пока назначенье поэта
Ему не откроет Господь:

Какая-то страсть налетела,
Какая-то тяжесть жива;
И призраки требуют тела,
И плоти причастны слова.

Как женщины, жаждут предметы,
Как ласки, заветных имен.
Но тайные ловит приметы
Поэт, в темноту погружен.

Он ждет сокровенного знака,
На песнь, как на подвиг, готов:
И дышит таинственность брака
В простом сочетании слов.

* * * * *

Как черный ангел на снегу
А. Ахматовой

Как черный ангел на снегу
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу —
Есть на тебе печать Господня.

Такая странная печать —
Как бы дарованная свыше,—
Что, кажется, в церковной нише
Тебе назначено стоять.

Пускай нездешняя любовь
С любовью здешней будут слиты,
Пускай бушующая кровь
Не перейдет в твои ланиты,

И пышный мрамор оттенит
Всю призрачность твоих лохмотий,
Всю наготу причастных плоти,
Но не краснеющих ланит.

* * * * *

Не спрашивай...

Не спрашивай: ты знаешь,
Что нежность безотчетна,
И как ты называешь
Мой трепет — все равно;

И для чего признанье,
Когда бесповоротно
Мое существованье
Тобою решено?

Дай руку мне. Что страсти?
Танцующие змеи!
И таинство их власти —
Убийственный магнит!

И, змей тревожный танец
Остановить не смея,
Я созерцаю глянец
Девических ланит.

Русский ученый, исследователь Сибири, геолог, исследователь метеоритов, поэт, писатель. Политический заключённый и якутский ссыльный царских времён, заключенный и казахстанско — тобольский ссыльный сталинской эпохи.
П. Л. Драверт известен как поэт, автор ряда поэтических сборников, первый из которых вышел в свет под названием «Тени и отзвуки» (Казань, 1904). Леонид Мартынов ценил поэзию П. Драверта и восхищался «гармоническим сочетанием обоих начал» в Петре Людовиковиче, — учёного и поэта.

ОПАЛ

Как дивно играет опал драгоценный! -
В нем солнечный блеск и отливы луны;
В нем чудится жизни поток переменный
И тихая прелесть ночной тишины...

Рождаясь под тяжестью горной породы,
Не видел он света лучистого дня.
Над ним проходили несчетные годы,
И рос он, не зная тепла и огня.

Порой содрогалися недра земные...
Вздымалися горы в усильях труда...
Сползали по скатам пласты ледяные...
Безумно врывалась в пещеры вода...

Земля в одеяньях своих многоцветнных
От солнца брала красоту и любовь
И в беге веков, словно миг незаметных,
Мечтала, дремала и грезила вновь...

А он, заключенный в объятьях кремнистых,
Впитал отдаленной природы цвета -
Лазурность морей в берегах золотистых,
И пурпур заката и зелень листа.

Какая-то странная, чудная сила,
От пышного, яркого мира струясь,
Незримо к нему в глубину нисходила
И с жизнью давала волшебную связь...

Но вот, человеком из гор извлеченный,
Увидел он долго незнаемый свет,
И, с ним от рожденья во тьме обрученный,
Он радужный бросил навстречу привет...

Под ласкою солнца, в мерцаньи лампады
Играет и блешет он, чуждый тревог,
И скрытую влажность подземной прохлады
В себе сохраняет, как жизни залог.

ЧЕТЫРЕ

Одна мне сказала так ясно и четко,
Прощаясь надолго со мной:
«Я Вас не забуду — и жду самородка
С верховьев Реки Золотой».

Другая, желая в дороге успехов,
Держа мою руку в своей,
Напомнила, чтобы кедровых орехов
Привез я на праздники ей.

А третья, волнуясь неотданной силой,
В глазах обещанье тая,
Шепнула: «скорей возвращайся, мой милый,
И буду я только твоя...»

Я встретил четвертую... Россыпь хрустела.
Брусника меж кедров цвела...
Она от меня ничего не хотела,
Но самой желанной была.

Невыносимо чувство одиночества,
Когда туман осенний за окном,
И голые деревья, как пророчества,
О том, что все проходит день за днем.

Невыносимо чувство ожидания,
Когда живем надеждой на «авось»,
И так легко находим оправдание
Всему, что в жизни нашей не сбылось.

Невыносимо горькое отчаянье,
Когда привычно тлеем, не горим,
И вновь глядимся мы в глаза случайные
И не о том все время говорим.

Еще невыносимей чувство близости,
Когда вполсилы эта боль и страсть,
И мы боимся до Любви возвыситься,
Чтоб, не дай Боже, больно не упасть…

А за окном приметы увядания …
И неизбежно торжество зимы,
И ветер полон горького рыдания
За все, что не успеть сумеем мы!

И оттого кричать порою хочется,
Услышав сердцем холод вечных зим:
«Спаси меня! Спаси от одиночества,
Когда я сам себе невыносим…»

Анатолий Матвийчук

Ты обо мне давно забыла...
И что тебе моя любовь?
А у меня, все то, что было,
Тревожит сердце вновь и вновь.

Я вспоминаю наши встречи...
И на душе тотчас светло, -
Как будто ты со мною рядом,
Как будто время вспять пошло:

Мы снова вместе... мы едины...
Твое дыханье... сладость уст...
И все мечты осуществимы -
Хоть нереальны... Ну и пусть!

Я для тебя живу. Я счастлив.
Я твой... и сердцем и душой.
И все что я прошу от жизни -
Возможность рядом быть, с тобой.

* * *

Но миг пройдет... мираж растает...
Все растворится будто дым...
И снова я один, в печали,
А ты счастливая... с ДРУГИМ!

Александр Павлов

Не хочу я просить о замене судьбы,
Пусть идёт как идёт, без оглядки.
Я войду в твои крепкие сладкие сны
И неузнанным выйду украдкой.

В твоей спальне таится священный покой,
Млечный путь нежно в форточку льётся…
Ярко светит звезда над моей головой,
Белый месяц куда-то крадётся.

Благодать тишины… Даже сад задремал…
От черёмухи – омут молочный…
Неужели тебя никогда я не знал?
Сердце в это поверить не хочет.

Ты теперь как полночная эта звезда,
Что надеждой зову и любовью;
Ты с орбиты своей не сойдёшь никогда,
А я просто лечу за тобою…

Я не жду повторенья ушедшей весны,
Бесшабашной, безумной и краткой;
Невозможно весну отыскать средь зимы
И тебя разгадать… ты – загадка

Александр Дьяконов

Варлам Шаламов !

Антология русской поэзии .

Жизнь — от корки и до корки
Перечитанная мной.
Поневоле станешь зорким
В этой мути ледяной.

По намеку, силуэту
Узнаю друзей во мгле.
Право, в этом нет секрета
На бесхитростной земле.

Я шел к тебе долго – не год, не два,
Как путник, что ищет в буран жилье.
Я верил в большие, как мир, слова
И в счастье единственное свое.

Пускай ты не рядом, пускай не здесь,
Я счастья легкого и не жду,
Но ты на земле непременно есть,
И я хоть умру, но тебя найду!

О, сколько же слышал я в мире слов,
Цветистых, как яркая трель дрозда,
Легко обещавших мне и любовь,
И верность сразу и навсегда.

Как просто, на миг себя распаля,
Люди, что честностью не отмечены,
Вручают на счастье нам векселя,
Которые чувством не обеспечены.

И сколько их было в моей судьбе,
Таких вот бенгальски-пустых огней,
Случалось, я падал в пустой борьбе,
И вновь подымался и шел к тебе,
К единственной в мире любви моей!

И вот, будто вскинувши два крыла,
Сквозь зарево пестрых ночных огней,
Ты вдруг наконец-то меня нашла,
Влетела, как облако, подошла,
Почти опалив красотой своей.

Сказала: - И с радостью, и с бедой,
Ты все для меня: и любовь, и свет,
Пусть буду любовницей, пусть женой,
Кем хочешь, но только всегда с тобой.
Не знаю, поверишь ты или нет?!

Ды что там – поверишь, ты сам проверишь,
Что то не минутный накал страстей,
Любовь ведь не ласками только меришь,
А правдой, поступками, жизнью всей!

Вот этому я и молюсь закону.
И мне... Мне не надо такого дня,
Который ты прожил бы без меня,
Ну пусть только слово по телефону.

Мечтать с тобой вместе, бороться, жить,
Быть только всегда для тебя красивою.
Ты знаешь, мне хочется заслужить
Одну лишь улыбку твою счастливую.

Я молча стою, а душа моя
Как будто бы плавится в брызгах света.
И чувствую нервами всеми я,
Что это не фразы, а правда это.

И странной я жизнью теперь живу.
Ведь счастье... Конечно б, оно свершилось,
Да жалко, что ты во сне мне приснилась,
А я то искал тебя наяву...
Эдуард Асадов

В гибельном фолианте
Нету соблазна для
Женщины. - Ars Amandi
Женщине - вся земля.

Сердце - любовных зелий
Зелье - вернее всех.
Женщина с колыбели
Чей-нибудь смертный грех.

Ах, далеко до неба!
Губы - близки во мгле...
- Бог, не суди! - Ты не был
Женщиной на земле!
Марина Цветаева

Хорошо весною бродится
По сторонке по родной,
Где заря с зарею сходится
Над полями в час ночной;

Где такое небо чистое,
Где ночами с давних пор
С молодыми гармонистами
Соловьи заводят спор,

Поглядишь — глазам не верится:
Вдаль на целую версту —
То ли белая метелица,
То ль сады стоят в цвету.

Ветка к ветке наклоняется —
И шумит и не шумит.
Сердце к сердцу порывается,
Песня с песней говорит.

И легко, привольно дышится,
И тебя к себе зовет
Всё, что видится и слышится,
Что живет и что цветет.

Михаил Исаковский (род. 19 января 1900 г.)

Спустился на степь предвечерний покой,
Багровое солнце за тучами меркнет....
Растёт на кургане над Доном-рекой
Суровый цветок-бессмертник

Как будто из меди его лепестки,
И стебель свинцового цвета....
Стоит на кургане у самой реки
Цветок, не сгибаемый ветром

С ним рядом на гребне кургана лежит
Казак молодой, белозубый,
И кровь его тёмною струйкой бежит
Со лба на холодные губы.

Хотел ухватится за сизый ковыль
Казак перед самою смертью,
Да всё было смято, развеяно в пыль,
Один лишь остался бессмертник.

С ним рядом казак на полоске земли
С разбитым лежит пулемётом;
И он не ушёл, и они не ушли -
Полроты фашисткой пехоты.

Чтоб смерт мог казак молодой пережить
И в памяти вечной был светел,
Остался бессмертник его сторожить-
Суровой победы свидетель.

Как будто из меди его лепестки
И стебель свинцового цвета....
Стоит на кургане у самой реки
Цветок, не сгибаемый ветром.

Анатолий Сафронов (род. 19 января 1911 г.)

Теперь любой киногерой
За интеллект стоит горой,
Шуршит дипломом и спешит к высокой цели.
А тем, кто проще, нет житья,
Карьера кончилась моя –
Образованные просто одолели.

Меня воспитывать давно
Взялись в театре и в кино,
И даже в цирке, и на радио и теле…
И каждый знает – как мне быть,
И каждый учит – как мне жить…
Образованные просто одолели.

Нам дали премию на всех.
Взялись делить – и смех, и грех:
Мы друг на друга паровозами пыхтели.
Один кричит, что он главней,
Другой кричит, что он умней…
Образованные просто одолели.

Сосед мой взял, да заболел
И вызвать доктора велел.
Но собрались родные у его постели,
Сказали – сами мы врачи,
И вот лежит сосед, кричит…
Образованные просто одолели.

Мы в позапрошлый выходной
Вдруг не поладили с женой,
И сразу тещи и свекрови налетели.
Одни вопят: «Ты не гордись».
Другие учат: «Разводись».
Образованные просто одолели.

Сказал директору народ,
Что он от жизни отстает,
Что он четыре класса кончил еле-еле.
Директор сморщился слегка
И сразу жалобу в ЦК:
Образованные просто одолели.

У нас в семье есть референт,
Два кандидата и доцент.
В обед за стол все дружно сели да поели.
Они торопятся удрать,
А мне посуду убирать…
Образованные просто одолели.

Распределяют на завод
Сто инженеров каждый год,
Ученых даже присылают раз в неделю.
А на заводе говорят:
«У нас нехватка в слесарях.
Образованные просто одолели».

Есть бухгалтерия у нас,
И там с меня в который раз
И подоходный, и бездетность взять успели,
За ДОСААФ, за профсоюз.
А с чем же я-то остаюсь?..
Образованные просто одолели.

Меня попёрли из кино -
Мне это, в общем-то, смешно,
Что заменить меня очкарики сумели.
Со мной не сладили б «друзья»,
Но падежов не знаю я –
Образованные просто одолели!

Михаил НОЖКИН (род. 19 января 1937 г.)

Русский поэт, переводчик, мастер лирического и пародийного жанров. Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства 1994 года.

Из семьи служащих. Родители поэта, вскоре после рождения сына переселились в Киев, где прошли первые годы жизни. Во второй половине 1920-х семья переехала в г.Сталино (ныне г.Донецк).
Окончив школу в 1938 году, едет в Москву, где учится в Институте философии, литературы и истории.
С началом Отечественной войны уходит на фронт солдатом, становится офицером, затем фронтовым корреспондентом, начав печататься в 1943 году во фронтовых газетах.
В послевоенные годы выходит первый сборник стихотворений Левитанского - «Солдатская дорога» (1948) в Иркутске, затем сборники «Встреча с Москвой» (1949), «Самое дорогое» (1951), «Секретная фамилия» (1954) и другие.
В 1955-57 годах учится на Высших литературных курсах при Литературном институте им. М.Горького.
В 1963 году публикует сборник стихов «Земное небо», замеченный поэтом А. Яшиным, сделавшим известными эти стихи и его автора. Левитанский переезжает в Москву. Кроме стихов, сборники которых регулярно печатались в различных изданиях, поэт занимается и переводами.
В 1970 году вышел сборник стихотворений «Кинематограф»; в 1975 - «Воспоминания о Красном снеге»; в 1980 - «Два времени»; в 1980 - «Сон о дороге»; в 1991 - «Белые стихи».
Некоторые стихи Левитанского были положены на музыку и исполнялись популярными бардами (Берковским, Никитиным, братьями Мищуками). Группа СВ в 1984 году выпустила альбом «Московское время», в котором звучат несколько песен на стихи Левитанского. Песни на стихи Юрия Левитанского можно также услышать в кинофильмах, например "Москва слезам не верит".
Левитанский последние годы руководил поэтическим семинаром в Литературном институте. Обладатель военных наград, он был единственным деятелем искусства, кто при вручении ему Государственной премии России в 1995 году потребовал остановить войну в Чечне.

МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь - поздний.
Лист раскрывается - поздний.
Свет разгорается - поздний.
Снег осыпается - поздний.
Снег меня будит ночами.
Войны снятся мне ночами.
Как я их скину со счета?
Две у меня за плечами.
Были ранения ранние.
Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
Поздно приходит признание.
Я все нежней и осознанней
это люблю поколение.
Жестокое это каление.
Светлое это горение.
Сколько по свету кружили
Вплоть до победы - служили.
После победы - служили.
Лучших стихов не сложили.
Вот и живу теперь - поздний.
Лист раскрывается - поздний.
Свет разгорается - поздний.
Снег осыпается - поздний.
Лист мой по ветру не вьется -
крепкий, уже не сорвется.
Свет мой спокойно струится -
ветра уже не боится.
Снег мой растет, нарастает -
поздний, уже не растает.

ГОДЫ

Годы двадцатые и тридцатые,
словно кольца пружины сжатые,
словно годичные кольца,
тихо теперь покоятся
где-то во мне,
в глубине.

Строгие годы сороковые,
годы,
воистину
роковые,
сороковые,
мной не забытые,
словно гвозди, в меня забитые,
тихо сегодня живут во мне,
в глубине.

Пятидесятые,
шестидесятые,
словно высоты, недавно взятые,
еще остывшие не вполне,
тихо сегодня живут во мне,
в глубине.

Семидесятые годы идущие,
годы прошедшие,
годы грядущие
больше покуда еще вовне,
но есть уже и во мне.

Дальше — словно в тумане судно,
восьмидесятые —
даль в снегу,
и девяностые —
хоть и смутно,
а все же представить еще могу,
Но годы двухтысячные
и дале —
не различимые мною дали —
произношу,
как названья планет,
где никого пока еще нет
и где со временем кто-то будет,
хотя меня уже там не будет.
Их мой век уже не захватывает —
произношу их едва дыша —
год две тысячи —
сердце падает
и замирает душа.

Каждый выбирает для себя

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе
щит и латы, посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты
каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя...
Выбираю тоже - как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

Что делать, мой ангел, мы стали спокойней...

Что делать, мой ангел, мы стали спокойней,
мы стали смиренней.
За дымкой метели так мирно клубится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
где прежние мерки уже не годятся - они не про нас.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить
и вновь перевесить
и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь как мало успеешь
за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.

Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
на миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь,
о, как это горестно - быть несудимым,
и ты понимаешь при этом, как сладостно - о, не сужу.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
и вновь перемерить
И вывести формулу, коей доступны дела и слова.
Но можешь проверить гармонию алгеброй
и не поверить
свидетельству формул -
ах, милая, алгебра, ты не права.

Ты можешь беседовать с тенью Шекспира
и собственной тенью.
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь,
какие потери ведут к обретенью,
и ты понимаешь,
какая удача в иной из потерь.

А день наступает такой и такой-то и с крыш уже каплет,
и пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет,
о некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть.

Он полон смиренья, хотя понимает, что суть не в смиренье.
Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени,
как вечный огонь над бессмертной и юной душой
соловья.

Юрий Левитанский

Откуда знаешь?

На улице мне сладко было
Весёлый запах встретить вдруг
Простого ягодного мыла...
О, запах детских щёк и рук!
О, детства запах! Сразу, сразу
Всё то предстало предо мной,
О чём не вспоминал ни разу,
Что было где-то за войной.

Сейчас поверят в это разве?
Лет двадцать пять тому назад,
Что политически я развит,
Мне выдал справку детский сад.
Вы улыбнётесь, знаю: ибо
И странно это и смешно.
Педагогических загибов
Пора окончилась давно.

Меня и нынче брат мой дразнит,
Он этой справки не забыл...
Но политически я развит
Действительно в те годы был!
Я, помню, не жалел под праздник
Ни чёрной туши, ни белил,
Весь мир на белых и на красных
Безоговорочно делил.

Задорный, тощий, низкий ростом,
Я весело маршировал,
И я буржуя в каждом толстом
На улице подозревал.
Я знал про домны Приазовья
И что опять бастует Рим.
И я к друзьям пылал любовью
И был к врагам непримирим!

[cut noguest]Мне вспоминается: вначале,
Надев с достоинством очки,
Меня детально изучали
Из Наробраза знатоки.
Я прыгал в зале неуютном,
Шнурки болтались башмаков.
Я был тогда ребёнком трудным,
По утвержденью знатоков.

«Нацелим», «сдвинем», «обязуем», -
Я слышал чуть не целый год.
Я знал: я трудновоспитуем! -
И втайне был немного горд.
Но воспитательное дело
Торжествовало. Как-никак!..
Я стал завязывать умело
Свои шнурки на башмаках.

Средь стен казарменной окраски,
С вселявшей ужас чистотой,
Как радуга, цветные сказки
Нас поражали пестротой.
А Аполлон, что над фронтоном
Квадригу вздыбил над Москвой,
Бойцом казался пропылённым
В лихой тачанке боевой.

Мы путали легко и просто,
Ребята тех далёких лет,
Иван-царевича геройство
И информации газет.
Шпалерами стояли койки.
Мы знали, тощие мальцы, -
На посевные и на стройки
От нас уехали отцы.

Когда нас в зале Марь Иванна
В кружок под вечер соберёт,
В бравурных звуках фортепьяно
Мы начинали хоровод.
Мы тоненькими голосами
Вели печально «Каравай»,
А Марь Ивановна глазами
Грозила мне «Не подвывай!»

Мы тоненькими голосами
Вели. А в глубине окна
Мерцающими корпусами
Светилась новая страна.
Во тьме деревня за деревней
Шатались в снеговой гульбе,
И хаос горестный и древний
Протяжно запевал в трубе.

Проснувшись полночью в постели,
Обняв колени, в тишине,
Мы, не стирая слёз, глядели
На вспышки дальние в окне...
Срок воспитанья был недолог, -
На счастье или на беду,
Педолога сменял педолог,
Как бы играя в чехарду.

Передо мной, как кинолента,
Мелькали лица. Рад не рад -
Объектом для эксперимента
Я неплохим стал, говорят.
За методом сменялся метод,
Был графиками полон зал.
Тот всё кричал, сюсюкал этот,
Тот кутал, этот закалял.

А где-то мать в платочке белом
Шла в громкие цеха чуть свет
Напористой завженотделом -
Ей было двадцать девять лет.
Рожь вымерзла в тот год на пашнях.
- Дай хлеб! - Был краток разговор,
И сотни страшных глаз запавших
Глядели на неё в упор.

В тот год ни воблы, ни конины
Не продавалось в городах.
Российский снег давил на спины
Томящихся в очередях.
Непринуждённы и форсисты,
В очках и с острым кадыком,
Среди народа интуристы
Гуляли важно с «кодаком».

Средь строек, вшей, недоеданий
Их поражала неспроста
В России глубина страданий
И идеалов высота.
В узорах ризы золотые,
Затейливый иконостас -
Забавы грозной Византии,
Из тьмы дошедште до нас.

В церквушке было тесновато,
Мы стали с бабкой в уголок.
О счастье рая, муке ада
Летел псалом под потолок.
Стоял я с безучастным взглядом,
Без содрогания в душе,
Стоял под раем и под адом,
Катая за щекой драже.

Отец смотрел на вещи строго,
Отец не баловал меня.
Побаивался я немного
Его солдатского ремня.
То время было как точило,
А я, как лезвие, малец.
- Будь справедливым, - мать учила.
- Упорным будь, - учил отец.

А я любил разлив природы
И тесноту вечерних звёзд.
Смотреть, грустя, на пароходы
Я выходил на Крымский мост.
Мы незаметно подрастали.
Весь мир нам во владенье дан!
Мы в пионеры поступали,
Мы колотили в барабан.

Хлестали ветки нас по коже,
Пылали в небе вымпела...
Моя любимая, ты тоже
Ведь пионеркою была!
Ты в белой блузке с синей юбкой
Дежурила, полы мела.
Смешливой, трогательной, хрупкой
Ты пионеркою была.

Мы шли полями. Пел вожатый
И знамя на плече держал.
В худой руке моей зажатый
Горн холодеющий дрожал.
Под песню маленького люда
Горел костёр в лесу светло...
Так жили, жили мы, покуда
Вдруг отрочество не пришло.

Мы стали хмуры, неуклюжи...
О, возрастная полоса,
Когда затвердевали души,
Когда ломались голоса!..
Ходили, широко шагая,
Пух появился над губой...
Но это уж пора другая,
А значит, разговор другой![/cut]

Евгений Винокуров

Досье:

Игорь Миронович Губерман. Родился в 1936 году в Харькове. Окончил Московский институт инженеров транспорта. В 1979-м был арестован и приговорен к пяти годам лишения свободы. В лагере вел дневники. На базе этих дневников была написана книга "Прогулки вокруг барака". В 1988-м эмигрировал из СССР, живёт в Иерусалиме. Часто приезжает в Россию, выступает на поэтических вечерах.

Израильский и одновременно русский поэт Губерман рассказывает о нравах русской Америки, о том, какие книги любит Михаил Ходорковский, и о том, долго ли еще в Израиле будут говорить и читать по-русски.

- Игорь Миронович, вы много лет живете в Израиле, при этом пишете о России. Правда, с точки зрения израильтянина. Но пишете по-русски и издаетесь опять-таки в России. Довольно абсурдная ситуация.

- В жизни вообще все чудовищно закручено. Моя душа принадлежит двум странам. За Израиль я испытываю страх и гордость, а за Россию стыд и боль. Но это две родных мне страны. Мне интересней ездить по огромной России, чем по Израилю. Но с другой стороны, и про Израиль мы с художником Александром Окунем написали большую книжку "Путеводитель по стране сионских мудрецов".

- А для кого вы все это пишете, какого читателя держите в голове? Русских, израильтян?

- Если честно, то друзей, с которыми я пью водку. Их мнение я ценю и к нему прислушиваюсь. А читают меня очень разные люди. Если говорить о пожилых, это сплошь то, что раньше называлось "научно-технической интеллигенцией". Таких чудовищное количество в Америке, в Германии. Да и в России. Я это знаю точно, поскольку много езжу и выступаю. Ходят на мои выступления и молодые, но мне кажется, им больше интересны не стишки, а заезжий фраер, который оживляет сцену неформальной лексикой. Все это не имеет значения. На самом деле я не думаю о читателе. Просто я графоман, мне хочется писать для кого бы то ни было. Это совершенно нормально. Толстой ведь тоже был графоман. А о читателях у меня есть такой стишок: "Все у меня читают разное. И каждый прав наверняка. Одним любезней игры разума. Другим беспечность мудака".

- А израильский читатель у вас есть? Или вы экспортный литератор?

- Есть. Русскоязычный, естественно. Тысячу экземпляров каждой книги я распродаю здесь. А в России - раз в десять-двадцать больше.

- Как вы думаете, сколько еще в Израиле будут говорить по-русски?

- В этом отношении я пессимист. Думаю, что русский язык здесь закончится поколения через два. Сужу по собственным детям и внучкам, которые уже не знают русского. Они знают: "Дедушка принеси!" и "Бабушка, дай!". И все. Так что русский язык в Израиле обречен. Если только… Если в России не произойдет какой-нибудь катастрофы, и русские евреи, которые держат чемоданы в кладовках, не приедут в государство Израиль. Снова будет мощная алия. Я этого очень хочу, но одновременно не хочу, чтобы Россию постигли беды.

- На мощную алию вряд ли стоит рассчитывать. По статистике в России сейчас около пятисот тысяч евреев. Не так уж много, даже если уедут все.

- Думаю, что больше. Просто многие свое еврейство не афишируют. Впрочем, сейчас эмиграция - не та, что прежде. С русским паспортом можно годами жить в Израиле, а с израильским в России.

- А у некоторых вообще два гражданства, и ничего. У вас ведь тоже наверняка двойное?

- Только израильское. Знаете, я человек брезгливый и не хочу иметь ничего общего с российской властью.

- Чувствую в ваших словах обиду на родину.

- Ничуть. Я очень благодарен советской власти за то жизненное приключение, которое она мне подарила. В тюрьме я написал книгу стихов и книгу прозы. Мне было интересно жить, ведь только потому и пишется. Обиды нет, просто быть российским гражданином мне, как говорили в лагере, а теперь уже говорят везде, западло. Я люблю Россию, но ее теперешних хозяев на дух не перевариваю. Под хозяевами я имею в виду чиновников, а не бизнесменов и предпринимателей. Среди богатых людей попадаются порой замечательные. Я общаюсь с большим количеством новых русских, у меня есть даже друзья среди них. Уважаю Ходорковского, вот послал ему недавно в подарок восьмитомник своих стихов, поскольку знаю, что он к моим стишкам хорошо относится. Всей душой хочу, чтобы с ним все было хорошо, но умом понимаю, что, к сожалению, хорошо не будет.

- Из израильских авторов, пишущих по-русски, известны всего два-три громких имени. Вы, Дина Рубина. Пожалуй, и все. Маловато на всю страну, вам не кажется?

- Добавьте еще сюда Алекса Тарна. Это потрясающий прозаик с необыкновенным воображением. Да, немного, но ведь и в огромной России я тоже могу назвать всего несколько имен. На мой взгляд, Пелевин - огромный писатель. Обожаю Акунина. С начала восьмидесятых знаю имена Иртеньева и Кибирова. Четыре писателя - и вот я уже призадумался. Дальше, какую фамилию ни назови, возникают оговорки. Так что в России с литературой дело обстоит не так уж и здорово. С другой стороны, в девятнадцатом веке мы тоже можем назвать всего семь-восемь имен, а ведь это был пик русской прозы.

- У вас никогда не возникало мысли писать на иврите или на английском? И таким образом интегрироваться в мировую литературу?

- А я языков не знаю. Никаких.

- Даже иврита?

- Даже. Могу поторговаться на рынке и спросить, куда идет автобус. Но с ужасом ожидаю ответа. Впрочем, вокруг меня все говорят по-русски, так что это небольшая проблема. Здесь можно всю жизнь прожить с одним русским или одним английским. Английского я, правда, тоже не знаю. Но при этом езжу по всей Америке. И, кстати, мне кажется, что в Америке русский язык задержится дольше, чем в Израиле. Я знаю много людей, которые приехали в Америку в нежном возрасте. Они закончили университеты, хорошо устроены, получают огромные деньги. Обзавелись американскими женами, домами. Пожили немножко с этими женами, даже детей родили. А потом жен выгнали. Женились на россиянках и украинках. Повесили у себя портреты Высоцкого и Галича. Днем на работе они преуспевающие американцы, а вечером россияне. Выпивают и поют военные песни.

- И ходят на вечера Игоря Губермана. У вас ведь полные залы и в Америке, и в Германии, и в России. Прямо-таки губерманомания. Чем ее объяснить?

- По-моему, это очевидно. В наше прагматичное время многим приятно знать, что есть на свете придурковатый беспечный человек, который выпал из времени. Причем не страдает от этого, а получает огромное удовольствие. Вот и все.

http://mnenia.zahav.ru/ArticlePage.aspx?articleID=14498

СЕМЬЯ ОТ БОГА НАМ ДАНА,
ЗАМЕНА СЧАСТИЮ ОНА

Женщиной славно от века
все, чем прекрасна семья;
женщина – друг человека
даже, когда он свинья.

Тюремщик дельный и толковый,
жизнь запирает нас надолго,
смыкая мягкие оковы
любви, привычности и долга.

Мужчина – хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица;
чтоб эта стало нам известно,
нам просто следует жениться.

Творец дал женскому лицу
способность перевоплотиться:
сперва мы вводим в дом овцу,
а после терпим от волчицы.

Съев пуды совместной каши
и года отдав борьбе,
всем хорошим в бабах наших
мы обязаны себе.

[cut noguest]Не судьбы грядущей тучи,
не трясина будней низких,
нас всего сильнее мучит
недалекость наших близких.

Брожу ли я по уличному шуму,
ем кашу или моюсь по субботам,
я вдумчиво обдумываю думу:
за что меня считают идиотом.

Я долго жил как холостяк,
и быт мой был изрядно пуст,
хотя имел один пустяк:
свободы запах, цвет и вкус.

Семья – надежнейшее благо,
ладья в житейское ненастье,
и с ней сравнима только влага,
с которой легче это счастье.

Не брани меня, подруга,
отвлекись от суеты,
все и так едят друг друга,
а меня еще и ты.

Чтобы не дать угаснуть роду,
нам Богом послана жена,
а в баб чужих по ложке меду
вливает хитрый сатана.

Детьми к семье пригвождены,
мы бережем покой супруги;
ничто не стоит слез жены,
кроме объятия подруги.

Мое счастливое лицо
не разболтает ничего;
на пальце я ношу кольцо,
а шеей – чувствую его.

Тому, что в семействе трещина,
всюду одна причина:
в жене пробудилась женщина,
в муже уснул мужчина.

Завел семью. Родились дети.
Скитаюсь в поисках монет.
Без женщин жить нельзя на свете,
а с ними – вовсе жизни нет.

Если днем осенним и ветреным
муж уходит, шаркая бодро,
треугольник зовут равнобедренным,
невзирая на разные бедра.

Был холост – снились одалиски,
вакханки, шлюхи, гейши, киски;
теперь со мной живет жена,
а ночью снится тишина.

Цепям семьи во искупление
Бог даровал совокупление;
а холостые, скинув блузки,
имеют льготу без нагрузки.

Я по любви попал впросак,
надев семейные подтяжки,
но вжился в тягу, как рысак,
всю жизнь бегущий из упряжки.

Удачливый и смелый нарушитель
законности, традиций, тишины,
судьбы своей решительный вершитель,
мучительно боюсь я слез жены.

Бьет полночь. Мы давно уже вдвоем.
Спит женщина, луною освещаясь.
Спит женщина. В ней семя спит мое.
Уже, быть может, в сына превращаясь.

Еще в нас многое звериным
осталось в каждом, но великая
жестокость именно к любимым –
лишь человеку данность дикая.

Я волоку телегу с бытом
без напряженья и нытья,
воспринимая быт омытым
высоким светом бытия.

Господь жесток. Зеленых неучей,
нас обращает в желтых он,
а стайку нежных тонких девочек –
в толпу сварливых грузных жен.

Когда в семейных шумных сварах
жена бывает неправа,
об этом позже в мемуарах
скорбит прозревшая вдова.

Если рвется глубокая связь,
боль разрыва врачуется солью.
Хорошо расставаться, смеясь –
над собой, над разлукой, над болью.

Если б не был Создатель наш связан
милосердием, словно веревкой,
Вечный Жид мог быть жутко наказан
сочетанием с Вечной Жидовкой.

Разве слышит ухо, видит глаз
этих переломов след и хруст?
Любящие нас ломают нас
круче и умелей чем Прокруст.

Жалко бабу, когда счастье губя,
добиваясь верховодства оплошно,
подминает мужика под себя,
и становится ей скучно и тошно.

Когда взахлеб, всерьез, не в шутку
гремят семейные баталии,
то грустно думать, что рассудку
тайком диктуют гениталии.

Хвалите, бабы, мужиков:
мужик за похвалу
достанет месяц с облаков
и пыль сметет в углу.

Где стройность наших женщин? Годы тают
и стать у них совсем уже не та;
зато при каждом шаге исполняют
они роскошный танец живота.

Семья – театр, где не случайно
у всех народов и времен
вход облегченный чрезвычайно
а выход сильно затруднен.

Закосневшие в семейственной привычке,
мы хотя воспламеняемся пока,
но уже похожи пылкостью на спички,
что горят лишь от чужого коробка.

Бойся друга, а не врага –
не враги нам ставят рога.

Наших женщин зря пугает слух
про мужских измен неотвратимость,
очень отвращает нас от шлюх
с ними говорить необходимость.

Амур хулиганит с мишенью
мужских неразумных сердец,
и стерва, зануда и шельма
всех раньше идут под венец.

Сегодня для счастливого супружества
у женщины должно быть много мужества.

А Байрон прав, заметив хмуро,
что мир обязан, как подарку,
тому, что некогда Лаура
не вышла замуж за Петрарку.

В идиллии всех любящих семей,
где клен не наглядится на рябину,
жена из женской слабости своей
увесистую делает дубину.

Для домашнего климата ровного
много значит уместное слово,
и от шепота ночью любовного
улучшается нрав домового.

Век за веком слепые промашки
совершает мужчина, не думая,
что внутри обаятельной пташки
может жить крокодильша угрюмая.

Разбуженный светом, ожившим в окне,
я вновь натянул одеяло;
я прерванный сон об измене жене
хотел досмотреть до финала.

Любым – державным и келейным
тиранствам чужд мой организм,
хотя весьма в быту семейном
полезным вижу деспотизм.

Вполне владеть своей женой
и управлять своим семейством –
куда труднее, чем страной,
хотя и мельче по злодействам.

Цветы. Негромкий гул людей.
Пустая ложь, что вечно с нами.
Тупой отзвон слепых гвоздей.
И тишина. И тьма. И пламя.[/cut]

Где промолчать, где честно повиниться,
Где выживать в условиях войны,
С кем доброй быть, кому душой открыться,
А от кого бежать, как от чумы...