- Их так и делали, первые субзвездолеты, - сказал Брег. - При посадке
они складывались, корпус почти садился на зеркало. Если на планете плотная
атмосфера и ураганные ветры, им иначе бы и не выстоять. Ждали, что такие
планеты будут. Гордились, что впервые в истории вышли за пределы солнечной
системы. Эта надпись под названием - от такой гордости. Она, конечно, не
для тех, кто мог с ними встретиться: они все равно бы не поняли ее. Она -
для самих себя. Для тех, кто летел и кто оставался. Солнечная система! Как
сразу милее становится свой дом, когда смотришь на него со стороны!
- Ага, - без выражения сказал Сивер. - Вот как. - Он сидел на стуле и
глядел на земной пейзаж на стене. Вода все еще булькала в желобе, в
единственном ручье на Япете. Сивер поднялся и выключил воду. - Мы его не
догоним? - спросил он равнодушно.
- Нет, - ответил Брег, - у нас же автомат разобран.
- Ну да, - сказал Сивер, - вот и автомат разобран. - Он умолк.
Брег включил камеру, потом начал отсоединять кабель от пульта.
- Погоди, - сказал Сивер.
Брег взглянул на него.
- Чего ждать? - спросил он. - Больше ничего не будет. - Он надел на
кабель изолирующий наконечник и тщательно завинтил его.
- Ну да, - повторил за ним Сивер. - Больше ничего не будет.
- Что будем делать с кабелем? - спросил Брег.
- Оставим, - сказал Сивер. - Кому-нибудь пригодится. Только не мне...
Почему они не сказали? А я даже не подумал. Вернее, подумал, но не понял.
Я дурак!
Брег сказал:
- Наверное. Ничего, ты еще молод, а они не последние герои на Земле и в
космосе.
- Молчи, не надо, - сказал Сивер.
- А я и молчу, - сказал Брег.
Они вышли из станции и потащились к кораблю. Сивер сказал:
- И все же, почему?..
Брег ответил:
- Наверное, они не хотели легенд. Они хотели просто выспаться или
посидеть, опустив ноги в воду. У них на корабле нет ручья.
Кончив закреплять груз, оба поднялись наверх и сняли скафандры.
- Да, - сказал Сивер, - а на Япете они нашли ручей. А пейзаж был
плохой.
- Им было все равно, - проговорил Брег. - Им была нужна Земля. - Он
подошел к автомату. - Займемся-ка трудотерапией: замени вот эту группу
блоков.
- Давай, - торопливо согласился Сивер и стал вынимать блоки и
устанавливать новые. Потом, вынув очередной сгоревший, он швырнул его на
пол. - Нет, - сказал он, - все не так! Это не они! Там не было человека с
фамилией Край. Совершенно точно! Ну проверь по справочнику! - Он вытащил
корабельный справочник из ящика с наставлениями и техническими паспортами.
- Ну посмотри!
- Да нет, - ответил Брег, прозванивая блоки, - я тебе и так верю.
- Нет! - сказал Сивер. - Нету! Понятно?
- Тогда посмотри, нет ли такой фамилии в другом месте, - сказал Брег,
задумчиво глядя мимо Сивера. - Поищи, нет ли такого в экипаже "Летучей
рыбы".
- "Летучей рыбы"?
- Той самой, что не вернулась оттуда.
Пожав плечами, Сивер перелистал справочник. Он нашел "Летучую рыбу",
прочитал и долго молчал.
- Кем он там был? - спросил Брег после паузы.
- Штурманом, - сказал Сивер, едва шевеля губами.
Они снова помолчали.
- Они садились там, - тихо сказал Брег. - Садились, чтобы спасти его -
единственного уцелевшего. Да, так оно и должно быть.
- Садились на лиганте - и смогли подняться?
- Выходит, так, - сказал Брег. - Не сразу, наверное...
Он снова нагнулся за очередным блоком и стал срывать с него
предохранительную упаковку.
- Выходит, их осталось всего трое, считая со спасенным? И они смогли
привести корабль?
- Да, - сказал Брег. - Спать им было, пожалуй, некогда.
- Но ведь, - нахмурился Сивер, - в живых должно остаться восемь!
Брег грустно взглянул на Сивера.
- Просто мы оптимисты, - сказал он. - И если слышим число "три", то
предпочитаем думать, что это погибшие, а вернутся восемь. Но иногда бывает
наоборот. - Он взял у Сивера блок и аккуратно поставил его на место.
- По-твоему, лучше быть пессимистом? - спросил Сивер обиженно.
- Нет. Но оптимизм в этом случае - в том, что трое вернулись оттуда,
откуда, по всем законам, не мог возвратиться вообще никто. - Брег
установил на место фальшпанель автомата. - Ну, можно лететь.
Сивер уселся в кресло.
- Жаль, - сказал он, - что нельзя махнуть куда-нибудь подальше от
Земли.
- Нельзя, - согласился Брег и включил реактор.
Замерцали глаза приборов, пульт стал похож на звездное небо.
- Он слепой, Край, - сказал Сивер, - он больше не видит звезд. Я думал,
он потерял глаза на рудниках.
- Нет, - Брег покачал головой, - на рудниках пилоты даже не выходят из
рубки, там вообще нет людей - автоматика.
Сивер только зажмурился.
- Слушай, - спросил он, - а если бы ты был все время со мной, ты
разобрался бы?
Брег ответил, помедлив:
- Думаю, что да. Для меня каждый пилот - герой, если даже он и не был
на лиганте, а просто возит руду с Япета на Титан. Потому что и в системе
бывает всякое.
Сивер опустил голову и не поднял ее.
- Что мне скажут на Земле? - пробормотал он. - Меня теперь никуда
больше не пошлют?
- Нет, отчего же, - утешил Брег, - пошлют со временем. Но вот они - они
никогда уже не будут возвращаться в солнечную систему и останавливаться на
Япете. Это бывает раз в жизни и, наверное, могло получиться иначе. - Он
несколько раз зажег и погасил навигационные огни, затем трижды промигал
слово "внимание", хотя внизу не осталось никого, кто нуждался бы в
предупреждении.
- Я хотел... - отчаянно сказал Сивер.
- Да что ты мне объясняешь! - сказал Брег.
Он положил руку на стартер, автоматически включилась страхующая
система.
- Действует, - слабо улыбнулся Сивер.
- Теперь его хватит надолго, - ответил Брег. - Наблюдай за кормой.
Сивер кивнул; он и без того смотрел на экран, на котором виднелась
поверхность Япета, маленькой планетки, на которой нет атмосферы, но есть
ручей с чистой водой, необходимой героям больше, чем торжества.

....мой любимый жанр......

Алеха Черепанов вышел к поселку со стороны водохранилища. Под обутыми в целлофановые пакеты валенками похлюпывал губчатый мартовский снег. Сзади остался заветный заливчик, издырявленный, как шумовка, а на дне рюкзачка лежали - стыдно признаться - три окунька да пяток красноперок. Был еще зобанчик, но его утащила ворона.
Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от поселка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-веревочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, не дай бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придется по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте
Леха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур - отмахаться в случае чего от хозяйского Уркана, - взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав. "Сдох, что ли, наконец?.." - Леха вошел во двор.
Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на черных ребрах раздетой на зиму теплицы шуршали белесые клочья полиэтилена
Смеркалось. В домишках за оврагом начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..
- Хозяева! Гостей принимаете? Тишина.
Постучал, погремел щеколдой, прислушался. Такое впечатление, что в сенях кто-то был. Дышал.
- Петро, ты, что ли?
За дверью перестали дышать. Потом хрипло осведомились
- Кто?
- Да я это, я! Леха! Своих не узнаешь?
- Леха... - недовольно повторили за дверью - Знаем мы таких Лех... А ну заругайся!
- Чего? - не понял тог.
- Заругайся, говорю!
- Да иди ты!.. - рассвирепев, заорал Алексей. - Котелок ты клепаный! К нему как к человеку пришли, а он!..
Леха плюнул, вскинул на плечо ледобур и хотел уже было сбежать с крыльца, как вдруг за дверью загремел засов и голос Петра проговорил торопливо:
- Слышь... Я сейчас дверь приотворю, а ты давай входи, только по-быстрому...
Дверь действительно приоткрылась, из щели высунулась рука и, ухватив Алексея за плечо, втащила в отдающую перегаром темноту. Снова загремел засов.
- Чего это ты? - пораженно спросил Леха. - Запил и ворота запер?.. А баба где?
- Баба?.. - В темноте посопели. - На хутор ушла... К матери...
- А-а... - понимающе протянул мало что понявший Леха. - А я вот мимо шел, дай, думаю, зайду... Веришь, за пять лет вторая рыбалка такая... Ну не берет ни на что, и все тут...
- Ночевать хочешь? - сообразительный в любом состоянии, спросил Петро.
- Да как... - Леха смутился. - Вижу: к поезду не успеваю, а на станции утра ждать - тоже, сам понимаешь...
- Ну заходь... - как-то не по-доброму радостно разрешил Петро и, хрустнув о темноте ревматическими суставами, плоскостопо протопал в хату. Леха двинулся за ним и тут же лобызнулся с косяком - аж зубы лязгнули
- Да что ж у тебя так темно-то?!
Действительно, в доме вместо полагающихся вечерних сумерек стояла та же кромешная чернота, что и в сенях.
- Сейчас-сейчас... - бормотал где-то неподалеку Петро. - Свечку запалим, посветлей будет...
- Провода оборвало? - поинтересовался Леха, скидывая наугад рюкзак и ледобур. - Так вроде ветра не было...
Вместо ответа Петро чиркнул спичкой и затеплил свечу. Масляно-желтый огонек задышал, подрос и явил хозяина хаты во всей его красе. Коренастый угрюмый Петро и при дневном-то освещении выглядел диковато, а уж теперь, при свечке, он и вовсе напоминал небритого и озабоченного упыря.
Леха стянул мокрую шапку и огляделся. Разгром в хате был ужасающий. Окно завешено байковым одеялом, в углу - толстая, как виселица, рукоять знаменитого черпака, которым Петро всю зиму греб мотыль на продажу. Видимо, баба ушла на хутор к матери не сегодня и не вчера...
Размотав бечевки, Леха снял с валенок целлофановые пакеты, а сами валенки определил вместе с шапкой к печке - сушиться. Туда же отправил и ватник. Хозяин тем временем слазил под стол и извлек оттуда две трехлитровые банки: одну - с огурцами, другую - известно с чем. Та, что известно с чем, была уже опорожнена на четверть.
- Спятил? - сказал Леха. - Куда столько? Стаканчик приму для сугреву и все, и прилягу...
- Приляжь-приляжь... - ухмыляясь, бормотал Петро. - Где приляжешь, тем и вскочишь... А то что ж я: все один да один...
"Горячка у него, что ли?" - с неудовольствием подумал Леха и, подхватив с пола рюкзак, отнес в сени, на холод. Возвращаясь, машинально щелкнул выключателем. Вспыхнуло электричество.
- Потуши! - испуганно закричал Петро. Белки его дико выкаченных глаз были подернуты кровавыми прожилками.
Леха опешил и выключил, спорить не стал. Какая ему, в конце концов, разница! Ночевать пустили - и ладно...
- Ишь, раздухарился... - бормотал Петро, наполняя всклень два некрупных граненых стаканчика. - Светом щелкает...
Решив ничему больше не удивляться, Алексей подсел к столу и выловил ложкой огурец.
- Давай, Леха, - с неожиданным надрывом сказал хозяин. Глаза - неподвижные, в зрачках - по свечке. - Дерябнем для храбрости...
Почему для храбрости, Леха не уразумел. Дерябнули. Первач был убойной силы. Пока Алексей давился огурцом, Петро успел разлить по второй. В ответ на протестующее мычание гостя сказал, насупившись:
- Ничего-ничего... Сейчас сало принесу... Привстал с табуретки и снова сел, хрустнув суставами особенно громко.
- Идет... - плачуще проговорил он. - Ну точно, идет... углядел-таки... Надо тебе было включать!..
- Кто?
Петро не ответил, слушал, что происходит снаружи.
- На крыльцо подымается... - сообщил он хриплым шепотом, и в этот миг в сенях осторожно стукнула щеколда.
- Открыть?
Петро вздрогнул. Мерцающая дробинка пота сорвалась струйкой по виску и увязла в щетине.
- Я те открою!.. - придушенно пригрозил он, Кто-то потоптался на крыльце, еще раз потрогал щеколду, потом сошел вниз и сделал несколько шагов по хрупкому, подмерзшему к ночи снегу. Остановился у завешенного одеялом окна.
- Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - раздался откуда-то из-под земли низкий, с подвыванием голос.
Леха подскочил, свалил стаканчик, едва не опрокинул свечку.
- Что это?!
Петро молчал, бессмысленно уставясь на растекшуюся по клеенке жидкость. Губы его беззвучно шевелились.
- Чего льешь-то!.. - мрачно выговорил он наконец. - Добро переводишь...
- Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - еще жутче провыло из печки.
Леха слетел с табурета и схватил ледобур.
- Да сиди ты... - буркнул Петро, снова снимая пластмассовую крышку с трехлитровой банки. - Ничего он нам не сделает... Прав не имеет, понял?.. Так, попугает чуток...
Ничего не понимающий Леха вернулся было к столу и тут же шарахнулся вновь, потому что одеяло на окне всколыхнулось.
- Сейчас сбросит... - с содроганием предупредил Петро. Лехин стаканчик он наполнил, однако, не пролив ни капли.
Серое байковое одеяло с треугольными подпалинами от утюга вздувалось, ходило ходуном и наконец сорвалось, повисло на одном гвозде. Лунный свет отчеркнул вертикальные части рамы. Двор за окном лежал утопленный наполовину в густую тень, из которой торчал остов теплицы с шевелящимися обрывками полиэтилена.
Затем с той стороны над подоконником всплыла треугольная зеленоватая голова на тонкой шее. Алексей ахнул. Выпуклые, как мыльные пузыри, глаза мерцали холодным лунным светом. Две лягушачьи лапы бесшумно зашарили по стеклу.
- Кто это? - выпершил Леха, заслоняясь от видения ледобуром.
- Кто-кто... - недовольно сказал Петро. - Инопланетян!..
- Кто-о?!
- Инопланетян, - повторил Петро еще суровее. - Газет, что ли, не читаешь?
- Слушай, а чего ему надо? - еле выговорил насмерть перепуганный Леха.
- Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - простонало уже где-то на чердаке.
Петра передернуло.
- Под покойника, сволочь, работает, - пожаловался он. - Знает, чем достать... Я ж их, покойников, с детства боюсь... - взболтнул щетинистыми щеками и повернулся к Лехе. - Да ты садись, чего стоять-то?.. Брось ледобур! Брось, говорю... Я вон тоже поначалу с дрыном сидел... - И Петро кивнул на рукоятку черпака в углу.
Во дворе трепыхались посеребренные луной обрывки полиэтилена. Инопланетянина видно не было. Леха бочком подобрался к табуретке и присел, прислонив ледобур к столу. Оглушил залпом стаканчик и, вздрогнув, оглянулся на окно.
- Ты, главное, не бойся, - сипло поучал Петро. - В дом он не войдет, не положено... Я это уже на третий день понял...
- Отдай! - внятно и почти без подвывания потребовал голос.
- Не брал я твою ногу! - заорал Петро в потолок. - Вот привязался, лупоглазый!.. - в сердцах сказал он Лехе. - Уперся, как баран рогом: отдай да отдай...
- А что за нога-то? - шепотом спросил Леха.
- Да подпорку у него кто-то с летающей тарелки свинтил, - нехотя пояснил Петро. - А я как раз мимо проходил - так он, видать, на меня подумал...
- Отдай-й-й!.. - задребезжало в стеклах.
- Ишь как по-нашему чешет!.. - оторопело заметил Леха.
- Научился... - сквозь зубы отвечал ему Петро. - За две-то недели! Только вот матом пока не может - не получается... Давай-ка еще... для храбрости...
- Не отдашь? - с угрозой спросил голос. Петро заерзал.
- Сейчас кантовать начнет, - не совсем понятно предупредил он. - Ты только это... Ты не двигайся... Это все так - видимость одна... - И, подозрительно поглядев на Леху, переставил со стола на пол наиболее ценную из банок.
Дом крякнул, шевельнулся на фундаменте и вдруг с треском накренился, явно приподнимаемый за угол. Вытаращив глаза, Леха ухватился обеими руками за края столешницы.
На минуту пол замер в крутом наклоне, и было совершенно непонятно, как это они вместе со столом, табуретками, банками, ледобуром и прочим до сих пор не въехали в оказавшуюся под ними печь.
- А потом еще на трубу поставит, - нервно предрек Петро, и действительно после короткой паузы хата вновь заскрипела и опрокинулась окончательно. Теперь они сидели вниз головами, пол стал потолком, и пламя свечи тянулось книзу.
- Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - проревело чуть ли не над ухом.
- Не вскакивай, слышь! - торопливо говорил Петро. - Это он не хату, это он у нас в голове что-то поворачивает... Ты, главное, сиди... Вскочишь - убьешься...
- Долго еще? - прохрипел Леха. Ему было дурно, желудок подступал к горлу.
- А-а!.. - сказал Петро, - Не нравится? Погоди, он еще сейчас кувыркать начнет...
Леха даже не успел ужаснуться услышанному. Хата кувыркнулась раз, другой... Третьего раза Леха не запомнил.
Очнулся, когда все уже кончилось. Еле разжал пальцы, выпуская столешницу. Петро сидел напротив - бледный, со слезой в страдальчески раскрытых глазах.
- Главное - что? - обессиленно проговорил он. - Главное - не верит, гад!.. Обидно, Леха...
Шмыгнул носом и полез под стол - за банкой. В окне маячило зеленое рыльце инопланетянина. Радужные, похожие на мыльные пузыри глаза с надеждой всматривались в полумрак хаты.
- А ты ее точно не брал? Ну, ногу эту... Петро засопел,
- Хочешь, перекрещусь? - спросил он и перекрестился.
- Ну так объясни ему...
- Объясни, - сказал Петро.
Леха оглянулся. За окном опять никого не было. Где-то у крыльца еле слышно похрустывал ломкий снежок.
- Слышь, друг... - жалобно позвал Леха. - Ошибка вышла. Зря ты на него думаешь... Не брал он у тебя ничего...
- Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. - простонало из сеней.
- Понял? - сказал Петро. - Лягва лупоглазая!..
- Так, может, милицию вызвать?
- Милицию?! - Вскинувшись, Петро выкатил на Леху налитые кровью глаза. - А аппарат? А снасти куда? Что ж мне теперь все хозяйство вывозить?.. Милицию...
Алексей хмыкнул и задумался.
- Уркан убег... - с горечью проговорил Петро, раскачиваясь в тоске на табуретке. - Цепь порвал и убег... Все бросили, один сижу...
- Ты погоди... - с сочувствием глядя на него, сказал Леха. - Ты не отчаивайся... Что-нибудь придумаем. Разумное же существо, должен понять...
- Не отдашь? - спросило снаружи разумное существо.
- Давай-ка еще примем, - покряхтев, сказал Петро. - Бог его знает, что он там надумал...
Приняли. Прислушались. Хата стояла прочно, снаружи - ни
звука.
- Может, отвязался? - с надеждой шепнул Леха. Петро решительно помотал небритыми щеками, Некое едва уловимое журчание коснулось Лехиного слуха. Ручей в начале марта? Ночью?.. Леха заморгал, и тут журчание резко усилило громкость - всклокотало, зашипело... Ошибки быть не могло: за домом, по дну глубокого оврага, подхватывая мусор и ворочая камни, с грохотом неслась неизвестно откуда взявшаяся вода. Вот она взбурлила с натугой, явно одолевая какую-то преграду, и через минуту снесла ее с треском и звоном лопающейся проволоки.
- Мосток сорвало... - напряженно вслушиваясь, сказал Петро.
Светлый от луны двор внезапно зашевелился: поплыли щепки, досточки. Вода прибывала стремительно. От калитки к подоконнику прыгнула лунная дорожка. Затем уровень взлетел сразу метра на полтора, и окно на две трети оказалось под водой. Дом покряхтывал, порывался всплыть,
- Сейчас стекла выдавит, - привизгивая от страха, проговорил Алексей.
- Хрен там выдавит, - угрюмо отозвался Петро. - Было б чем выдавливать!.. Он меня уж и под землю вот так проваливал...
В пронизанной серебром воде плыла всякая дрянь; обломок жерди с обрывком полиэтилена, брезентовый рюкзачок, из которого выпорхнули вдруг одна за другой две красноперки...
- Да это ж Мой рюкзак, - пораженно вымолвил Леха. - Да что ж он, гад, делает!..
Голос его пресекся: в окне, вытолкав рюкзачок за границу обзора, заколыхался сорванный потоком горбыльно-веревочный мосток и запутавшийся в нем бледный распухший утопленник, очень похожий на Петра.
- Тьфу, погань! - Настоящий Петро не выдержал и, отвернувшись, стал смотреть в печку.
- Окно бы завесить... - борясь с тошнотой, сказал Леха и, не получив ответа, встал. Подобрался к висящему на одном гвозде одеялу, протянул уже руку, но тут горбыльно-веревочную путаницу мотнуло течение, и Леха оказался с покойником лицом к лицу. Внезапно утопленник открыл страшные глаза и, криво разинув рот, изо всех сил ударил пухлым кулаком в стекло.
Леха так и не понял, кто же все-таки издал этот дикий вопль:
утопленник за окном или он сам. Беспорядочно отмахиваясь, пролетел спиной вперед через всю хату и влепился в стену рядом с печкой.
...Сквозь целые и невредимые стекла светила луна. Потопа как не бывало. Бессмысленно уставясь на оплывающую свечку, горбился на табуретке небритый Петро. Нетвердым шагом Леха приблизился к столу и, чудом ничего не опрокинув, плеснул себе в стакан первача.
- А не знаешь, кто у него мог эту ногу свинтить? - спросил он, обретя голос,
Петро долго молчал.
- Да любой мог! - буркнул он наконец. - Тут за оврагом народ такой: чуть зевнешь... Вилы вон прямо со двора сперли, и Уркан не учуял...
- Ну, ни стыда, ни совести у людей! - взорвался Леха. - Ведь главное; свинтил и спит себе спокойно! А тут за него...
Он замолчал и с опаской выглянул в окно. Зеленоватый маленький инопланетянин понуро стоял у раздетой на зиму теплицы. Видимо, обдумывал следующий ход.
- Чего он там? - хмуро спросил Петро.
- Стоит, - сообщил Леха. - Теперь к поленнице пошел... В дровах копается... Не понял! Сарай, что ли, хочет поджечь?..
- Да иди ты! - испуганно сказал Петро и вмиг очутился рядом.
Инопланетянин с небольшой охапкой тонких чурочек шел на голенастых ножках к сараю. Свалил дрова под дверь и обернулся, просияв капельками глаз.
- Не отдашь?
- Запалит ведь! - ахнул Петро. - Как пить дать запалит! Он метнулся в угол, где стояла чудовищная рукоять черпака. Схватил, кинулся к двери, но на пути у него встал Леха.
- Ты чего? Сам же говорил: видимость!..
- А вдруг нет? - рявкнул Петро. - Дрова-то настоящие! Тут со двора послышался треск пламени, быстро перешедший в рев. В хате затанцевали алые отсветы.
- Запалил... - с грохотом роняя рукоятку, выдохнул Петро. - Неужто взаправду, а? У меня ж там аппарат в сарае! И снасти, и все!..
Леха припал к стеклу.
- Черт его знает... - с сомнением молвил он. - Больно дружно взялось... Бензином вроде не поливал...
Часто дыша, Петро опустился на табуретку.
В пылающем сарае что-то оглушительно ахнуло. Крыша вспучилась. Лазоревый столб жара, насыщенный золотыми искрами, выбросило чуть ли не до луны.
- Фляга... - горестно тряся щеками, пробормотал Петро. - Может, вправду отдать?..
Леха вздрогнул и медленно повернулся к нему.
- Что?.. - еще не смея верить, спросил он. - Так это все-таки ты?..
Петро подскочил на табуретке.
- А пускай курятник не растопыривает! - злобно закричал он. - Иду - стоит! Прямо на краю поля стоит! Дверца открыта - и никого! А у меня сумка с инструментом! Так что ж я дурее паровоза?! Подпер сбоку чуркой, чтоб не падала, ну и...
- Погоди! - ошеломленно перебил Леха. - А как же ты... В газетах же пишут: к ним подойти невозможно, к тарелкам этим! Страх на людей нападает!
- А думаешь, нет? - наливаясь кровью, заорал Петро. - Да я чуть не помер, пока отвинчивал!..
- Отда-ай мою поса-адочную ногу-у!.. - с тупым упорством завывал инопланетянин.
- Отдаст! - торопливо крикнул Леха. - Ты погоди, ты не делай пока ничего... Отдаст он!
- А чего это ты чужим добром швыряешься? - ощетинившись, спросил Петро.
- Ты что, совсем чокнулся? - в свою очередь заорал на него Леха. - Он же от тебя не отстанет! Тебя ж отсюда в дурдом отвезут!..
- И запросто!.. - всхлипнув, согласился Петро.
- Ну так отдай ты ему!..
Петро закряхтел. Щетинистое лицо его страдальчески искривилось.
- Жалко... Что ж я зазря столько мук принял?..
Леха онемел.
- А я? - страшным шепотом начал он, надвигаясь на попятившегося Петра. - Я их за что принимаю, гад ты ползучий!?
- Ты чего? Ты чего? - отступая, вскрикивал Петро. - Я тебя что, силком сюда тащил?
- Показывай! - неистово выговорил Леха.
- Чего показывай? Чего показывай?
- Ногу показывай!..
То и дело оглядываясь, Петро протопал к разгромленной двуспальной кровати в углу и, заворотив перину у стены, извлек из-под нее матовую полутораметровую трубу с вихляющимся полированным набалдашником.
- Только, слышь, в руки не дам, - предупредил он, глядя исподлобья. - Смотреть - смотри, а руками не лапай!
- Ну и на кой она тебе?
- Да ты что? - Петро даже обиделся. - Она ж раздвижная! Гля!
С изрядной ловкостью он насадил набалдашник поплотнее и, провернув его в три щелчка, раздвинул трубу вдвое. Потом вчетверо. Теперь посадочная нога перегораживала всю хату - от кровати до печки.
- На двенадцать метров вытягивается! - взахлеб объяснял Петро. - И главное, легкая, зараза! И не гнется! Приклепать черпак полтора на полтора - это ж сколько мотыля намыть можно! Семьдесят пять копеек коробок!..
Леха оглянулся. В окне суетился и мельтешил инопланетянин: подскакивал, вытягивал шеенку, елозил по стеклу лягушачьими лапками.
- Какой мотыль? - закричал Леха. - Какой тебе мотыль? Да он тебя за неделю в гроб вколотит!
Увидев инопланетянина, Петро подхватился и, вжав голову в плечи, принялся торопливо приводить ногу в исходное состояние.
- Слушай, - сказал Леха. - А если так: ты ему отдаешь эту хреновину... Да нет, ты погоди, ты дослушай!.. А я тебе на заводе склепаю такую же! Из дюраля! Ну?
Петро замер, держа трубу, как младенца. Его раздирали сомнения.
- Гнуться будет, - выдавил он наконец.
- Конечно, будет! - рявкнул Леха. - Зато тебя на голову никто ставить не будет, дурья твоя башка!
Петро медленно опустился на край кровати. Лицо отчаянное, труба - на коленях.
- До белой горячки ведь допьешься! - сказал Леха. Петро замычал, раскачиваясь.
- Пропадешь! Один ведь остался! Баба ушла! Уркан - на что уж скотина тупая - и тот...
Петро поднял искаженное мукой лицо.
- А не врешь?
- Это насчет чего? - опешил Леха.
- Ну что склепаешь... из дюраля... такую же...
- Да вот чтоб мне провалиться!
Петро встал, хрустнув суставами, и тут же снова сел. Плечи его опали.
- Сейчас пойду дверь открою! - пригрозил Леха. - Будешь тогда не со мной, будешь тогда с ним разговаривать!
Петро зарычал, сорвался с места и, тяжело бухая - ногами, устремился к двери. Открыл пинком и исчез в сенях. Громыхнул засов, скрипнули петли, и что-то с хрустом упало в ломкий подмерзший снег.
- На, подавись! Крохобор!
Снова лязгнул засов, и Петро с безумными глазами возник на пороге. Пошатываясь, подошел к табуретке. Сел. Потом застонал и с маху треснул кулаком по столешнице. Банки, свечка, стаканчики - все подпрыгнуло. Скрипнув зубами, уронил голову на кулак.
Леха лихорадочно протирал стекло. В светлом от луны дворе маленький инопланетянин поднял посадочную ногу и, бережно обтерев ее лягушачьими лапками, понес мимо невредимого сарая к калитке. Открыв, обернулся. Луна просияла напоследок в похожих на мыльные пузыри глазах.
Калитка закрылась, звякнув ржавой щеколдой. Петро за столом оторвал тяжелый лоб от кулака, приподнял голову.
- Слышь... - с болью в голосе позвал он. - Только ты это... Смотри не обмани. Обещал склепать - склепай... И чтобы раздвигалась... Чтобы на двенадцать метров...

© Любовь и Евгений Лукины 1990г.

Рассказ взят из полной версии ''12 стульев'' - доцензурного варианта

Блестящий гусар, граф Алексей Буланов, как правильно сообщил Бендер, был действительно героем аристократического Петербурга. Имя великолепного кавалериста и кутилы не сходило с уст чопорных обитателей дворцов по Английской набережной и со столбцов светской хроники. Очень часто на страницах иллюстрированных журналов появлялся фотографический портрет красавца-гусара -- куртка, расшитая бранденбурами и отороченная зернистым каракулем, высокие прилизанные височки и короткий победительный нос.

За графом Булановым катилась слава участника многих тайных дуэлей, имевших роковой исход, явных романов с наикрасивейшими, неприступнейшими дамами света, сумасшедших выходок против уважаемых в обществе особ и прочувствованных кутежей, неизбежно кончавшихся избиением штафирок.

Граф был красив, молод, богат, счастлив в любви, счастлив в картах и в наследовании имущества. Родственники его умирали быстро, и наследства их увеличивали и без того огромное богатство.

Он был дерзок и смел. Он помогал абиссинскому негусу Менелику в его войне с итальянцами. Он сидел под большими абиссинскими звездами, закутавшись в белый бурнус, и глядел в трехверстную карту местности. Свет факелов бросал шатающиеся тени на прилизанные височки графа. У ног его сидел новый друг, абиссинский мальчик Васька*. Разгромив войска итальянского короля*, граф вернулся в Петербург вместе с абиссинцем Васькой. Петербург встретил героя цветами и шампанским. Граф Алексей снова погрузился в беспечную пучину наслаждений. О нем продолжали говорить с удвоенным восхищением, женщины травились из-за него, мужчины завидовали. На запятках графской кареты, пролетавшей по Миллионной, неизменно стоял абиссинец, вызывая своей чернотой и тонким станом изумление прохожих. И внезапно все кончилось. Граф Алексей Буланов исчез. Княгиня Белорусско-Балтийская*, последняя пассия графа, была безутешна. Таинственное исчезновение графа наделало много шуму. Газеты были полны догадками. Сыщики сбились с ног. Но все было тщетно. Следы графа не находились.

Когда шум уже затихал, из Аверкиевой пустыни пришло письмо, все объяснившее. Блестящий граф, герой аристократического Петербурга, Валтасар XIX века -- принял схиму. Передавали ужасающие подробности. Говорили, что граф-монах носит вериги в несколько пудов, что он, привыкший к тонкой французской кухне, питается теперь только картофельной шелухой. Поднялся вихрь предположений. Говорили, что графу было видение умершей матери. Женщины плакали. У подъезда княгини Белорусско-Балтийской стояли вереницы карет. Княгиня с мужем принимали соболезнования. Рождались новые слухи. Ждали графа назад. Говорили, что это временное помешательство на религиозной почве. Утверждали, что граф бежал от долгов. Передавали, что виною всему несчастный роман. А на самом деле гусар пошел в монахи, чтобы постичь жизнь. Назад он не вернулся. Мало-помалу о нем забыли. Княгиня Балтийская познакомилась с итальянским певцом, а абиссинец Васька уехал на родину.

В обители граф Алексей Буланов, принявший имя Евпла, изнурял себя великими подвигами. Он действительно носил вериги, но ему показалось, что этого недостаточно для познания жизни. Тогда он изобрел себе особую монашескую форму: клобук с отвесным козырьком, закрывающим все лицо, и рясу, связывающую движения. С благословения игумена он стал носить эту форму. Но и этого показалось ему мало. Обуянный гордыней смирения, он удалился в лесную землянку и стал жить в дубовом гробу.

Подвиг схимника Евпла наполнил удивлением обитель. Он ел только сухари, запас которых ему возобновляли раз в три месяца.

Так прошло двадцать лет. Евпл считал свою жизнь мудрой, правильной и единственно верной. Жить ему стало необыкновенно легко, и мысли его были хрустальными. Он постиг жизнь и понял, что иначе жить нельзя. Однажды он с удивлением заметил, что на том месте, где он в продолжение двадцати лет привык находить сухари, ничего не было. Он не ел четыре дня. На пятый день пришел неизвестный ему старик в лаптях и сказал, что мужики сожгли помещика, а монахов выселили большевики и устроили в обители совхоз. Оставив сухари, старик, плача, ушел. Схимник не понял старика. Светлый и тихий, он лежал в гробу и радовался познанию жизни. Старик-крестьянин продолжал носить сухари.

Так прошло еще несколько никем не потревоженных лет. Однажды только дверь землянки растворилась, и несколько человек, согнувшись, вошли в нее. Они подошли к гробу и принялись молча рассматривать старца. Это были рослые люди в сапогах со шпорами, в огромных галифе и с маузерами в деревянных полированных ящиках. Старец лежал в гробу, вытянув руки, и смотрел на пришельцев лучезарным взглядом. Длинная и легкая серая борода закрывала половину гроба. Незнакомцы зазвенели шпорами, пожали плечами и удалились, бережно прикрыв за собою дверь. Время шло. Жизнь раскрылась перед схимником во всей своей полноте и сладости. В ночь, наступившую за тем днем, когда схимник окончательно понял, что все в его познании светло, он неожиданно проснулся. Это его удивило. Он никогда не просыпался ночью. Размышляя о том, что его разбудило, он снова заснул и сейчас же опять проснулся, чувствуя сильное жжение в спине. Постигая причину этого жжения, он старался заснуть, но не мог. Что-то мешало ему. Он не спал до утра. В следующую ночь его снова кто-то разбудил. Он проворочался до утра, тихо стеная и, незаметно для самого себя, почесывая руки. Днем, поднявшись, он случайно заглянул в гроб. Тогда он понял все. По углам его мрачной постели быстро перебегали вишневого цвета клопы. Схимнику сделалось противно. В этот же день пришел старик с сухарями. И вот подвижник, молчавший двадцать лет, заговорил. Он попросил принести ему немножко керосину. Услышав речь великого молчальника, крестьянин опешил. Однако, стыдясь почему-то и пряча бутылочку, он принес керосин. Как только старик ушел, отшельник дрожащей рукой смазал все швы и пазы гроба. Впервые за три дня Евпл заснул спокойно. Его ничто не потревожило. Смазывал он керосином гроб и в следующие дни. Но через два месяца понял, что керосином вывести клопов нельзя. По ночам он быстро переворачивался и громко молился, но молитвы помогали еще меньше керосина. Прошло полгода в невыразимых мучениях, прежде чем отшельник обратился к старику снова. Вторая просьба еще больше поразила старика. Схимник просил привезти ему из города порошок "Арагац" против клопов. Но и "Арагац" не помог. Клопы размножались необыкновенно быстро и кусали немилосердно. Могучее здоровье схимника, которое не могло сломить двадцатипятилетнее постничество, -- заметно ухудшалось. Началась темная отчаянная жизнь. Гроб стал казаться схимнику Евплу омерзительным и неудобным. Ночью, по совету крестьянина, он лучиною жег клопов. Клопы умирали, но не сдавались.

Было испробовано последнее средство -- продукты бр. Глик -- розовая жидкость с запахом отравленного персика под названием "Клопин". Но и это не помогло. Положение ухудшалось. Через два года от начала великой борьбы отшельник случайно заметил, что совершенно перестал думать о смысле жизни, потому что круглые сутки занимался травлей клопов.

Тогда он понял, что ошибся. Жизнь так же, как и двадцать пять лет тому назад, была темна и загадочна. Уйти от мирской тревоги не удалось. Жить телом на земле, а душою на небесах оказалось невозможным. Тогда старец встал и проворно вышел из землянки. Он стоял среди темного зеленого леса. Была ранняя сухая осень. У самой землянки выперлось из-под земли целое семейство белых грибов-толстобрюшек. Неведомая птаха сидела на ветке и пела solo. Послышался шум проходящего поезда. Земля задрожала. Жизнь была прекрасна. Старец, не оглядываясь, пошел вперед.

Сейчас он служит кучером конной базы Московского коммунального хозяйства.

....могут и просто разуть.....

Ваня Старков, получил своё прозвище Бибигон, ещё в далёком детстве. Уже тогда он отличался от сверстников малым ростом и неимоверной силой. Такой, что даже взрослые мужики удивлялись, а порой завидовали башкастому недомерку.
Что там произошло с его мамашей в то время, когда она вынашивала своё чадо, теперь не ясно. Понятно одно, номер не удался.

Росту в Ване метр с копейками, столько же в ширину, на неимоверно широких плечах лежит огромная, похожая на глобус Африки башка. Лицо деформировано жутко. Перекошенный рот, из которого по причине расшоперенности постоянно течёт слюна, крупный и тоже кривой нос, и огромные, занимающие всё остальное пространство глаза.

Ваня глухонемой. Мычание, деФюнесная жестикуляция, вот и всё, что может предложить мужик в плане общения.

При всех своих перечисленных талантах, Ваня далеко не дурак. Он читает книги, смотрит хорошие русские фильмы, принципиально избегая вандамовщины с её балетом или клоунады с участием Галыгиных инк.

Работает Ваня подручным кузнеца. С его силищей, большой кузнечный молот летает аки птаха, а Ваня даже не запарится. С получки, когда деревня жрёт горькую у продмага, Ваня позволяет себе расслабиться. Связываться с ним в это время, это искать преждевременной и жуткой смерти. Старожилы и сверстники помнят, как в возрасте десяти лет от рождения, мать послала Ваню в магазин за продуктами, дав парнишке целых двадцать пять рублей.

Деревенский «оплот», находится на самой окраине, там, где денно и нощно гудит трасса-федералка. И вот какие-то проезжие герои, увидав у мальчишки в руке сиреневую купюру с профилем мордвина, решили ограбить мальца.
Один из гопников-отморозков смотрел за атасом, а второй тем временем попытался выхватить из Ваниной руки вожделенную бумажку.

Ваня сразу понял суть телодвижений страждущих. Что он им сказал? Да ничего, глухонемой же. Мумукнул что-то на своём языке, а потом сколь было дури закатал налётчику кулаком в грудину, да по-русски, да с оттяжкой.
Взрослый мужик пролетел по воздуху пару метров, ударился башкой о угол магазина, и был таков. Что значит был таков? А умер и всё. Тогда случились менты, следствие, разборы полётов, однако, что возьмёшь с дитяти десяти лет от сотворения?

С тех пор связываться с Ваней расхотелось всем, включая и отца, Костю-комбайнёра. Одна лишь мать, накосячившая с рождением чада, всё так же кудахтала над своим незадавшимся отпрыском. Учила ( в меру сил) уму разуму. Иногда ругала, и даже драла за ухи в минуты гнева. Впрочем у Вани и в мыслях не было спорить с мамкой. Глухонемой, не дурак. Один лишь фельдшер периодически крутил башкой и сомневался. Ибо при всей своей немоте, Ваня слышал. Бывало такое в истории и не два…

В тот день, о котором пойдёт речь, Ваня получил аванец и счастливый, как Волочкова жрущая сникерс на баскетбольной площадке, гордо шествовал в сельпо за дозой. Ничто не предвещало, солнце взошло на востоке, а водка имелась в наличии.
Закупив поллитру белой и пару пирожков с картошкой, Ваня уселся на ящик в тени крушинова куста и набулькав себе в одноразовый стаканчик водки, залпом махнул вожделенный напиток в глухонемое хайло.

Время приближалось к закрытию магазина, страждущий люд, в лице трактористов, и прочих скотников, прибывал, отоваривался и получив искомый продукт, устраивался тут же в кустах. По двое-трое, с пивком и водочкой, выпить, покурить, поговорить по душам о наболевшем.

Понтовитая городская машина, большая, как экскаватор, с грозным именем «Хаммер» подъехала за пять минут до закрытия. Из салона того танка вывалились четверо городских братков бандитской наружности, и растолкав жидкую очередь прошли в помещение сельпо.

Народ заволновался, кто-то сказал резкое слово, кто-то посмелее схватил одного из наглецов за цветную рубаху. Послышался шлепок в мясо, другой, третий.
Не знали братки, что деревенского мужика дракой не напужаешь. В драке да пьянке выросли. Через минуту четверых выкинули из «оплота», а ещё через миг, один из них, заводила, атаман? Выхватил из-за пазухи пистолет. Прямо как в кино, и направив его на ближайшего человека, громко крикнул: Стоять! Щас всех завалю, суки!

Ближайшим человеком (вот ведь грех) оказался наш Ваня-Бибигон. Никто даже не понял, что произошло, только вдруг здоровенный громила оторвался от земли, свалил по ходу пьесы пару не мелких механизаторов и ударившись башкой о забор, устроился лежать.
Трое его дружков, синхронно, видать не впервой толпой одного мудохать, бросились на урода-недомерка. Это была последняя ошибка в их обкаканной жизни.

Ваня бил жутко, один раз и насовсем. Чтобы потом, значится, не переделывать. Минута и все трое упокоились рядом с предводителем. Кровь, сопли, рвота, финальные судороги. А что делать, если человек ну совсем не умеет драться. Только убивать.

Онемевшая толпа начала потихоньку приходить в себя. Кто-то бросился на телефон, вызывать скорую и милицию, кто-то пытался помочь пострадавшим. А Ваня оглядел толпу недобрым взглядом и совершенно неожиданно. Стресс?! Сказал: - Я с вас хуею, селяне, - подобрал упавшую кепку и пошёл к участковому Христопродавкину, сдаваться.
Синели и катастрофически остывали городские понторезы, немела раззявленными ртами толпа, улыбался вечер.

© Евгений Староверов

Самолёты гоняли в Нигерию обычно по маршруту
Сыктывкар-Шереметьево-Прага-Касабланка-Бамако-Кано. В Касабланке с
удовольствием ночевали, а наутро был 4-х часовой, на максимальную
дальность, бросок через пустыню. И вот один из экипажей, состоящий из
большого лётного начальника, молодого второго пилота, летящего заграницу
впервые, редколетающего за границу штурмана и, слава богу, ветерана этих
перелётов – бортмеханика, стартовал за приключениями. Через Европу
пролетели как по маслу. По прилёту в Касабланку штурман сказал
бортмеханику, сколько надо заправить керосина на перелёт в Бамако. И
цифра эта оказалась раза в полтора меньше обычной заправки. Бортмеханик
удивился, но не стал вникать в тонкости расчёта и залил, на всякий
случай, как обычно, полные баки. Здесь надо пояснить: на Ту-134
топливная система и её индикация придумана была, наверное, чтобы
максимально усложнить жизнь экипажу. Лётчики вникали в её тонкости
обычно при сдаче зачётов и тут же благополучно забывали до следущего
раза. Реальную заправку знали только бортмеханики. Они же и выставляли
перед полётом количество залитого топлива на «часах» - расходомере с
циферблатом похожим на часовой, который по мере расхода топлива
отматывал показания назад. Его индикация была и ежу понятна. Другой же
прибор, собственно топливомер, показывал фактическое топливо в баках, но
его показания были доступны только наиболее одарённым пилотам.

Итак, наш бортмеханик выставил расчитанное штурманом топливо на «часах»,
и они взлетели в неизвестность. Дальше со слов второго пилота: Когда мы
были уже посреди пустыни, штурман вдруг закурил (до этого в курении на
борту замечен не был)... Начал усиленно что-то опять считать, ещё раз
закурил, набрался смелости и сознался, что топлива нам не хватит... Он,
оказывается, при расчёте забыл, что имеет дело с морскими милями, а не
километрами (весь его предыдущий международный опыт был в полётах в
Болгарию и, соответственно, расчётах в километрах). Миля длинее
километра, грубо говоря, в два раза. Соответственно и топливо. При
перерасчёте получалось, что оно должно будет кончиться, в лучшем случае,
при заходе на посадку. Немая сцена. Занавес... У всех вместе с холодным
потом примерно одна мысль: «Ё. твою мать!!!» И, перед глазами картина
обломков Ту-134 среди барханов. У второго пилота дополнительная мысль:
«За что убиваете? Впервые заграницей, и пожить-то ещё не успел... ».
Командир от безнадёги ещё подёргал селектор топливомера, в котором всё
равно ничего не соображал, и попросил сигарету (до этого никогда не
курил)... В голове также пролетели мысли о неминуемом, хоть и
посмертном, позоре, перемывании костей на разборах, телеграммах по мерам
предотвращения подобных происшествий, висящих во всех штурманских
страны. И журналисты даже не напишут, что экипаж уводил самолёт от жилых
домов за полным отсутствием оных в предполагаемом месте падения.

Бортмеханик дал им ещё минут десять насладиться ощущениями неминуемого
конца и со словами«Ваше топливо кончилось, теперь летим на моём»
выставил «часы» на фактическое количество в баках...
arabskiy_letchik
http://arabskiy-pilot.livejournal.com/1170.html

Радик Рахматуллин заметил в зеркало заднего вида, как вынырнувший откуда-то новенький черный «Ленд-крузер» самым наглым образом пересек сплошную линию и, едва не столкнувшись с несущейся ему навстречу «тойотой», перед самым светофором обогнал рахматуллинскую «Ниву» и, подрезав, встроился в зазор между ней и маршруткой.
- Вот сукин сын! – покачал головой Радик. Как раз в этот момент светофор загорелся красным, и крузер резко остановился, чтобы не въехать в корму «газели».
А вот Радик затормозил на секунду позже и смачно впечатался в зад наглой японки. Послышался треск ломаемого пластика бампера, хруст лопнувшего и осыпающегося на асфальт стекла поворотников.
- Ну ё…мать! – в отчаянии ударил по баранке обеими ладонями Рахматуллин. - Вот же только фару поменял! Ну, что за козлы, а?
А «козлы» уже вышли из своей катафалистого вида машины, остановленной ими перед светофором. Это были двое рослых кавказцев, причем один примерно того же возраста что и Рахматуллин, то есть лет сорока, а второй значительно моложе первого, но с такой же угрюмой, мало чего хорошего обещающего, носатой физиономией.
Они бегло осмотрели повреждения своего дорогущего агрегата, потом молодой рывком распахнул дверцу «Нивы» с пассажирской стороны и без спроса уселся рядом с Рахматуллиным. А тот, что постарше, вернулся за руль крузера и тронулся с места.
- Эзжай, блядь, за ним! – резко скомандовал горбоносый Рахматуллин. – Эзжай, говорю, нэ мешай движэнию!
- Ты чего тут раскомандовался, а? – только тут пришел в себя Радик. – Кто тебе разрешал сесть в мою машины? А ну вылазь! И стой там, пока я гаишников не вызову! А напарник твой зря отъехал…
И тут он почувствовал, как в бок ему больно уперлось что-то острое. Скосил глаз – в руке кавказца был нож. Еще чуть-чуть, и лезвие проткнет ему куртку, футболку, а там кожу и проникнет между ребрами туда, в глубь его тела, нанося смертельные травмы.
- Ну, ты потише, с ножом-то, - ошеломленно забормотал Рахматуллин. Он уже пожалел, что сразу не вытащил из бардачка лежащий там на всякий случай травматический пистолет с почти полной обоймой – два патрона он израсходовал во время пристрелки. А сейчас вытащить ствол уже явно не успеет – этот бандит не задумываясь всадит в него нож, прежде чем он успеет протянуть руку к бардачку.
- Ну, эзжай давай! – все также угрожающе повторил кавказец, хотя нажим ножа все же ослабил, посчитав, что Рахматуллин напуган уже более чем достаточно.
Да, ехать надо было, и не только из-за принуждения этого мрачного небритого типа – сзади уже негодующе сигналили другие машины. Как раз светофор в очередной раз загорелся желтым светом, тут же сменившимся зеленым, и Радик поехал вслед за удаляющимся крузером, которому он только что подпортил зад.
- И далеко мы? – осторожно спросил через пару минут Рахматуллин. Молодой горец не ответил, хотя Рахматуллин и так понял, что уже приехали – крузер резко свернул вправо, нырнул в проулок между двумя пятиэтажными хрущебками и остановился у входа в какую-то забегаловку с гордым названием «Эльбрус».
Хотя городок областного подчинения Волжск, в котором жил Рахматуллин, а также, похоже, и двое этих отморозков, и был не очень большим, это место показалось ему незнакомым. Во всяком случае, здесь они никогда не был, и «Эльбрус» этот никогда не посещал.
По чесночно-луковичному абмре, тут же проникшему в салон, стало понятно, что здесь располагается заведение типа лагманной или чебуречной, которых в их городе с каждым годом становилось все больше, как и их хозяев – гордых, но безбожно алчных и наглых разномастных детей Кавказа.
Рахматуллин подумал, что его сейчас поведут в этот кавказский шалман и начнут разводить на бабки, и если он начнет кочевряжиться, тут же пустят на шашлык или шаурму.
В это время из крузера вылез тот, что постарше, что-то гортанно сказал молодому, и по его произношению, - а говорил он, как будто давился горячей картошкой,- Рахматуллин понял, что это вайнахи, то есть или чеченцы, или ингуши, или, не к ночи будь сказано, дагестанцы.
Впрочем, хрен редьки не слаще. Конфликты хоть с теми, хоть с этими всегда чреваты самыми неожиданными последствиями. Рахматуллин знал, о чем думал сейчас, потому что насмотрелся и натерпелся всякого, когда служил двадцать лет тому назад в стройбате под Саратовом, на строительстве военного городка для авиаторов.
Часть их всего на четверть состояла из кавказцев, но этого вполне хватило, чтобы весь батальон плясал под дудку, или вернее будет сказать, под зурну джигитов. Пока выведенные из себя славяне и представители иных дружественных им народов однажды все же не взбунтовались и ночь напролет дружно и жестоко гоняли и избивали всех детей гор без разбору, чем попало и по чему попало, многих буквально до полусмерти. И одержали безусловную победу: кавказцев тогда удалили из части от греха подальше на какую-то отдаленную изолированную точку.
Младший из вайнахов пересел на заднее сиденье, а его место занял брюнет постарше, с тронутыми сединой темными волосами и практически седыми уже усами.
- Ну что, брат, как будем договариваться? – усевшись вполоборота к Рахматуллину, сходу насел он на него. В отличие от своего молодого напарника, по-русски он говорил практически без акцента, и лишь особенность произношения отдельных гласных выдавала в нем именно вайнаха. – Ты нам машину побил тыщ на триста как минимум. С собой у тебя таких денег, понятно, нет. Звони дамой, пусть везут бабки сюда. Или поедем к тебе. Решай сам.
Он закурил, бесцеремонно стряхивая пепел на пол машины. Рахматуллина охватил гнев.
- Слушай, ты, как там тебя! – севшим от злости голосом выговорил он. – Какого хера! Это же не я виноват! Это вы меня подрезали! Говорил же я твоему напарнику, что надо гайцов вызвать. А он, козел, нож мне в бок! Беспредельщики! И не кури мне здесь!
Старший кинул почти неуловимый взгляд в сторону своего молодого напарника, и Рахматуллин тут же получил сзади оглушительный удар в голову с правой стороны, от которого у него слетели очки, а в ухе зазвенело. Сразу вслед за этим шею Рахматуллина стиснули сзади железные пальцы, сминая ему гортань. От боли и удушья у него потемнело в глазах, и он на какое-то время потерял сознание.
Очнулся Рахматуллин от того, что старший кавказец по-хозяйски шарился у него в карманах куртки. Он вытащил бумажник, в котором было тыщи три рублей денег, паспорт и водительские права.
- Так, ты у нас, значит, Рахматуллин Радик Вахитович? Татарин, что ли? – неспешно перекладывая деньги к себе в карман, почти миролюбиво сказал седоусый. Потом на секунду задумался, снова заглянул в паспорт и посмотрел на Рахматуллина уже иным взглядом, в котором были и замешательство, и недоумение, и даже что-то вроде радости. - Так, мы с тобой одногодки. И я тебя, кажется, знаю. Ты служил в девяностом году под Саратовом в стройбате? Часть 336089? Ты бугром был моим, помнишь, да? Ну точно, Рахматуллин Радик!
Рахматуллин сморгнул с глаз выступившие от боли слезы, и близоруко щурясь, более внимательно всмотрелся в этого абрека, и только тут разглядел в его сухощавом, изборожденном резкими морщинами лице знакомые черты.
Это, несомненно, был он, Ваха Гехоев, шалинский недоучишийся агроном, один из восьми бойцов отделения, которым командовал ефрейтор Радик Рахматуллин. Из всех служивших в их части чаченов Ваха, между прочим, был самым адекватным, никогда сам никого не задирал, драться не любил, хотя и умел, как и всего его соплеменники.
Он был довольно скрытный парень, но как-то разоткровенничался и рассказал своему бугру – так в стройбате называли командиров отделений, - что мечтает после армии поступить в Тимирязевскую сельхозакадемию и сделать равнинную Чечню житницей северного Кавказа. Хотя как он смог бы поступить в академию с незаконченным техникумом, и каким образом собирался повысить урожайность зерновых на кавказских полях до такой степени, чтобы сделать Чечню основным поставщиком хлеба в России, оставалось неразрешимой интригой. Но только не для Вахи. Он железно был уверен, что все так и будет.
Вот такой это был нетипичный и по-своему романтичный чеченец. И когда в их части в ту памятную теплую августовскую ночь колошматили солдатскими ремнями, арматурой и кольями вконец забуревших горцев, Рахматуллин не дал пацанам из соседней роты добивать получившего латунной пряжкой по голове также попавшего под раздачу и миролюбивого Ваху, а увел его, окровавленного, в каптерку, в которой хозяйничал земляк Радика старшина роты Артур Бариев.
И что же теперь сталось с этим бывшим романтиком? Да и он ли это?
- Ну, узнал? Да я это, я, Ваха Гехоев!
И чтобы окончательно покончить с удостоверением своей личности, Ваха нагнул перед Радиком коротко остриженную голову, показывая скобку безволосого шрама от удара солдатской пряжки, отсвечивающего на самой макушке.
- Точно, Ваха, это ты, не иначе! - потрясенно сказал Радик. – Как точно и то, что я - Радик Рахматуллин!
- Вот так встреча! – хохотнул Ваха и хлопнул по плечу Рахматуллина. – Ладно, брат,
извини и не напрягайся. На, забирай свои документы. Я тебя просто сразу не признал. Слышь, Ахмет, это мой армейский командир и даже мой спаситель Радик Рахматуллин. А ты его, дурак, по шее!
Ваха снова жизнерадостно захохотал, запрокинув голову и показывая свои крепкие еще зубы. Впрочем, на месте нескольких передних из них сияли золотые коронки. Свои у Вахи были выбиты в той памятной массовой драке в их части в девяностом году.
Тот, кого Ваха назвал Ахметом, все еще продолжал злобно сопеть за спиной Рахматуллина, хотя все тише и тише.
- И чё, он нам платить нэ будэт? – недовольно спросил он Ваху.
- Ладно тебе, успокойся, в другом месте возьмем! – беспечно махнул рукой Ваха. – Говорю же тебе, мы вместе служили. Да и наш единоверец он, мусульманин. Грех его обижать.
И снова обратился к Рахматуллину:
- А помнишь командира рота Жукова? Ох, и алкаш же был, даром что майор! А какая жена у него красавица была! И за что только любила его, а?
Комбата Жукова и его молодую красавицу жену Ольгу, работающую при штабе и ходившую по территории части в невыносимо короткой, сводящей с ума всех солдат, юбке, Рахматуллин, конечно, помнил. Но не это сейчас занимало его воображение. Было стыдно от перенесенного унижения, саднило ушибленное ухо и першило в горле, помятом железными пальцами этого молодого подонка Ахмета.

©umorat
Окончание следует

И Радика вовсе не радовала эта встреча с бывшим однополчанином, к которому он двадцать лет назад даже в какой-то степени симпатизировал. Потому что этот Ваха был сейчас хотя и миролюбиво настроен, но все равно разительно отличался от того молодого – самоуверенностью своей, отчетливо выраженным чувством превосходства в прищуренных карих глазах, исходившей от него скрытой угрозой. Нет, это был не тот Ваха, которого знал Радик. Сейчас это был просто один из множества агрессивно настроенных кавказцев, которых все больше становилось в последнее время во всех уголках страны и во всех сферах ее жизни. И не получая должного отпора, чувствовали они себя полными хозяевами этой самой жизни.
Подавляя в себе новую неожиданную вспышку гнева (он помнил об угрозе со спины), Рахматуллин глубоко вздохнул и даже попытался улыбнуться.
- А ты здесь какими судьбами, Ваха? – спросил он. – Почему не в поле, почему не пашешь?
Ваха оценил шутку и снова захохотал:
- Нет, брат, агронома из меня не вышло!
Он закурив новую сигарету и, выдыхая дым на этот раз уже не в салон, а на улицу через приспущенное стекло, разоткровенничался:
– Не до учебы мне было, Радик. Сам же знаешь, какая заваруха между Россией и Чечней пошла. Отсидеться мне, как тогда в каптерке у твоего земели, не получилось. Двух братьев у меня убили федералы, а меня, хоть я в горах и не был и оружия в руки не брал, а работал всего лишь механизатором, обвинили в пособничестве повстанцам, так что четыре года ни за что отсидел. Мать с отцом и двумя сестрами из Шали перебрались от властей подальше, в горный аул к родственникам. Но их и там достали - дом разбомбили в девяносто девятом, вместе со всеми, кто там был, когда федералы вместе с чеченским ОМОНом проводили какую-то операцию. Так что когда освободился, возвращаться мне было некуда. Болтался по стране, пока вот три года назад не осел здесь, в Волжске. Тут у меня и братья двоюродные есть, вот племянник Ахмет от одного из них. У нас тут общее семейное дело, если не вдаваться в подробности. Ну, а ты как здесь? Разве ты не в Татарстане у себя живешь?
Радик нагнулся, подобрал с пола очки, подышал на стекла, протер носовым платком, нацепил их на нос, и только тогда ответил:
– Так Волжск – мой родной город. И вообще, татары живут по всей России, нас по стране больше, чем даже в самом Татарстане.
- И как вам живется с русскими?
Это Радика спросили из-за спины, недружелюбно так.
Рахматуллин, не оборачиваясь, пожал плечами:
- Да нормально. Чего нам делить?
- Ну а эта… Татары все же триста лет русских… эта… в иге держали. И чё, русские на вас не злятся?
- Ну, когда это было, - хмыкнул Рахматуллин. – И потом, если хочешь знать, татары сами первыми пострадали от монголов.
- Не понял, это как? – в обмен мнениями на историческую тему встрял уже Ваха.
Рахматуллин тяжело вздохнул – черт его дернул задеть эту давно уже перевернутую страницу истории взаимоотношения русских и татар.
- Ну, на самом деле наши предки назывались в то время вовсе не татарами, а булгарами. И было у них на Волге свое государство, - откашлявшись, стал терпеливо рассказывать Радик то, что сам запомнил из прочитанного в разных источниках. - Они земледельничали, скот разводили, были соседями с русскими и торговали с ними, ну и так далее. Жили нормально, в общем. Пока монголы не пришли. И первыми напали именно на булгар и даже получили от них хорошей сдачи. Но потом вернулись с новыми силами и разгромили Булгарию. А уж потом за Русь взялись.
- Да чё ты херню какую-то рассказываешь нам? - взорвался за спиной Рахматуллина темпераментный Ахмет. – Болгары какие-то…Откуда тогда татары взялись?
- Ваха, ты скажи своему племяшу, пусть он на меня слюной не брызжет! – тоже разозлился Рахматуллин. – Вы спросили, я рассказываю. Так вот, остатки булгар - а они были тюркоязычными мусульманами, - просто растворились среди тех кочевых племен, с которыми монголы пришли на Русь. Были среди них и татары. Вот булгары и смешались с ними и стали называться татарами. Ну а дальше сами знаете: Золотая Орда, те самые триста лет, Казанское ханство, Иван Грозный, взятие Казани… В общем, вот так как-то. И дружили с русскими, и воевали, теперь снова дружим. А если все время попрекать друг друга прошлым, то ничем хорошим это не кончится…
- Молодец, историю своего народа знаешь, - уважительно сказал Ваха. – Учителем, что ли, работаешь?
- Зачем учителем? Просто всегда интересовался историей, - ответил Рахматуллин. – А работаю экономистом тут, в одном коммунальном предприятии…
- А вот мы обид не прощаем, - враждебно сказал за спиной Радика Ахмет. – Русские были и остаются нашими врагами!
- Вот такая у нас молодежь выросла за последние годы, - развел руками Ваха. – Где-то упустили мы ее.
- Это точно, упустили, - согласился Рахматуллин. И подумав, добавил. – Не в обиду тебе, Ваха, говорю. Но что правда, то правда: совсем как оккупанты ведут себя ваши ребятишки в России. Злые, наглые…
- Это русские на Кавказе всегда были оккупанты! – снова забрызгал слюной Ахмет. - Вот и получают теперь свое!
- Ну да! – насмешливо сказал Радик. – Что же это за оккупанты, которые вваливают на содержание Кавказа такие деньжищи, какие другим краям и областям в России и не снились? Вы там кирпичные особняки на них строите, а «оккупанты» все еще в коммуналках да гнилых бараках живут… Ай, ладно, что мы тут спорим! Время пройдет, и все, как говорится, встанет на свои места. Россия всякие времена переживала, переживет и эти. И все мы снова станем друзьями. Так ведь Ваха?
Ваха, молча и внимательно вслушивающийся в перепалку между племянником и его бывшим сослуживцем, как-то неопределенно пожал плечами. В это время начавший терять всякое терпение Ахмет перешел на чеченский. Они о чем-то недолго и возбужденно говорили между собой. Затем Ваха тяжело вдохнул и сказал Рахматуллину:
- Вот что, Радик. Я, конечно, рад был тебя видеть. И рад буду увидеть снова. Но дела есть дела. Вот эта машина, в которую ты так неудачно въехал, не моя, а моего племянника. И он справедливо требует, чтобы ты возместил ему ущерб.
- Постой, мы же, кажется, выяснили, что я не виноват? – растерянно сказал Рахматуллин.
- Слушай сюда, - терпеливо повторил Ваха. – Он готов пойти тебе на уступки как моему сослуживцу. На значительные уступки. Я сейчас ухожу, у меня дела, а вы тут сами все обговорите. Думаю, вы договоритесь. Ну, пока, Радик.
И Ваха вышел из машины и направился ко входу в кафе «Эдельвейс». Оставляя его наедине со своим бандюговатым племянником, он, вероятно, был уверен, что Рахматуллин настолько подавлен и деморализован, что не окажет никакого сопротивления и согласится на поставленное условие.
Рахматуллин проводил его обескураженным взглядом: «Вот так однополчанин и единоверец!».
Ахмет в это время пересел на переднее сиденье.
- Вот что, уважаэмый, - сказал он Рахматуллину. – Дядя очень просил за тебя. Поэтому я с тэбя возьму не триста, а всего сто тысяч.
- Ты, парень, чего-то попутал! – возмутился Рахматуллин. – Какие, на хрен, сто тысяч? Это же ты сам со своим дядей подрезали мою «Ниву», и я просто не успел затормозить…
- Успэл, не успэл… Это ты помял мою машину, и вэсь разговор! Так что заплатить придется, иначе пожалеешь! – повысил голос Ахмет.
- Ничего я тебе платить не буду! – также резко ответил ему Радик. – Вали, на хрен, из моей машины! Будет он мне тут, в моем доме, беспредельничать! Вон езжай к себе на Кавказ и хоть раком там встань! Блядь, вообще оборзели уже!
- Ах ты, с-сука! - прошипел Ахмет, и не сводя злобно сощуренных колючих глаз с Рахматуллина, сунул правую руку в карман брюк. Но Рахматуллин не забыл, что у Ахмета есть нож. И не стал дожидаться, когда тот снова вытащит его и станет тыкать ему в бок, а изо всей силы два или три раза подряд ударил его локтем в голову. Ахмет успел лишь слегка податься в сторону, но это было даже лучше для атакующего Рахматуллина – удары его попали в висок самым острием локтя.
Ахмет обмяк и привалился к дверце. Рахматуллин быстро обошел машину, открыл дверцу, и Ахмет мешком вывалился из нее на землю.
Уже выезжая из этого злосчастного закоулка, Рахматуллин с досадой вспомнил про пистолет в бардачке – опять не смог им воспользоваться. И зачем только, спрашивается, покупал? Нет, не ковбой он, однако. Хотя и так неплохо получилось!
Но Рахматуллин понимал, что радоваться нет повода. Ведь так некстати встретившиеся ему бывший однополчанин и его племянничек (дай Бог ему здоровья, лишь бы жив остался, иначе ведь вообще вилы!) знают его имя и непременно постараются найти. А сделать это их небольшом городке будет вовсе несложно…
«Ну что же, придется подключать все связи, а если надо, и всю родню, и опередить Ваху с этим его бешеным племянником Ахметкой, - думал Рахматуллин, подруливая к зданию ГУВД, где замначальником милиции – нет, теперь уже полиции, - работал один из его приятелей, одноклассник и настоящий, честный мент Серега Тыртышный. – В конце концов, это не они здесь хозяева. Это мы у себя дома. Что ж мы, не сможем сообща навести в нем порядок?..»

©umorat

Звали чифа Эдуард Львович, фамилия – Саг-Сагайло.

Никогда в жизни я не сажал людей в холодильник специально. Грешно сажать человека в холодильник и выключать там свет, даже если человек тебе друг-приятель. А если ты с ним вообще мало знаком и он еще твой начальник, то запирать человека на два часа в холодильнике просто глупо.

Еще раз подчеркиваю, что произошло все это совершенно случайно, тем более что ни на один продукт в нашем холодильнике Саг-Сагайло не походил. Он был выше среднего роста, белокурый, жилистый, молчаливый, а хладнокровие у него было ледяное. Мне кажется, Эдуард Львович происходил из литовских князей, потому что он каждый день шею мыл и рубашку менял. Вот в одной свежей рубашке я его и закрыл. И он там в темноте два часа опускал и поднимал двадцатикилограммовую бочку с комбижиром, чтобы не замерзнуть. И это помогло ему отделаться легким воспалением легких, а не чахоткой, например.

Конфуз произошел следующим образом. У Сагайлы в каюте лопнула фановая труба, он выяснял на эту тему отношения со старшим механиком и опоздал на обнюхивание бегемотины минут на пять.

Я в артелке порядок навел, подождал чифа – его нет и нет. Я еще раз стеллажи обошел – а они у нас были в центре артелки, – потом дверью хлопнул и свет выключил. Получилось же как в цирке у клоунов: следом за мной вокруг стеллажей Эдуард Львович шел. Я за угол – и он за угол, я за угол – и он за угол. И мы друг друга не видели. И не слышали, потому что в холодной артелке специально для бегемотины Эдуард Львович еще вентиляторы установил и они шумели, ясное дело.

– Ниточкин; – спрашивает Эдуард Львович, когда через два часа я выпустил его в тропическую жару и он стряхивал с рубашки и галстука иней. – Вы читали Шиллера?

Я думал, он мне сейчас голову мясным топором отхватит, а он только этот вопрос задал.

– Нет, – говорю, – трудное военное детство, не успел.

– У него есть неплохая мысль, – говорит Саг-Сагайло хриплым, морозным, новогодним голосом.

– Шиллер считал, что против человеческой глупости бессильны даже боги. Это из "Валленштейна". И это касается только меня, товарищ Ниточкин.

– Вы пробовали кричать, когда я свет погасил? – спросил я.

– Мы не в лесу, – прохрипел Эдуард Львович. Несколько дней он болел, следить за бегемотиной стало некому – я в этом деле плохо соображал. Короче говоря, мясо протухло. Команда, как положено, хай подняла, что кормят плохо, обсчитывают и так далее. И все это на старпома, конечно, валится.

Тут как раз акулу поймали. Ну, обычно наши моряки акуле в плавнике дыру сделают и бочку принайтовят или пару акул хвостами свяжут и спорят, какая у какой первая хвост вырвет с корнем. А здесь я вспомнил, что в столице, в ресторане "Пекин", пробовал жевать второе из акульих плавников – самое дорогое было блюдо в меню. Уговорил кока, и он акулу зажарил. И получилось удачно – сожрали ее вместе с плавниками. Два дня жрали. И Эдуард Львович со мной даже пошучивать начал.

А четвертый штурман, сопливый мальчишка, вычитал в лоции, что акулы мы поймали возле острова, на котором колония прокаженных. И трупы прокаженных выкидывают на съедение местным акулам. Получалось, что бациллы проказы прямым путем попали в наши желудки. Кое-кого тошнить стало, кое у кого температура поднялась самым серьезным образом, кое-кто сачкует и на вахту не выходит под этим соусом.

Капитан запрашивает пароходство, пароходство – Москву, Москва – главных проказных специалистов мира. Скандал на всю Африку и Евразию. И Саг-Сагайле строгача влепили за эту проклятую акулу.

Вечером прихожу к нему в каюту, чтобы объяснить, что акул любых можно есть, что у них невосприимчивость к микробам, они раком не болеют. Я все это сам читал под заголовком: "На помощь, акула!" Чтобы акулы помогли нам побороть рак. И что надо обо всем этом сообщить в пароходство и снять несправедливый строгач.

Эдуард Львович все спокойно выслушал и говорит вежливо:

– Ничего, товарищ Ниточкин. Не беспокойтесь за меня, не расстраивайтесь. Переживем и выговор – первый он, что ли?

Но в глаза мне смотреть не может, потому что не испытывает желания мои глаза видеть.

Везли мы в том рейсе куда-то ящики со спортинвентарем, в том числе со штангами. Качнуло крепко, несколько ящиков побилось, пришлось нам ловить штанги и крепить в трюмах. А я когда-то тяжелой атлетикой занимался, дай, думаю, организую секцию тяжелой атлетики, а перед приходом в порт заколотим эти ящики – и все дело. Капитан разрешил. Записались в мою секцию пять человек: два моториста, электрик, камбузник. И… Caг-Сагайло записался.

Пришел ко мне в каюту и говорит:

– Главное в нашей морской жизни – не таить чего-нибудь в себе. Я, должен признаться, испытываю к вам некоторое особенное чувство. Это меня гнетет. Если мы вместе позанимаемся спортом, все разрядится.

Ну, выбрали мы хорошую погоду, вывел я атлетов на палубу, посадил всех в ряд на корточки и каждому положил на шею по шестидесятикилограммовой штанге – для начала. Объяснил, что так производится на первом занятии проверка потенциальных возможностей каждого. Н командую:

– Встать!

Ну, мотористы кое-как встали. Камбузник просто упал. Электрик скинул штангу и покрыл меня матом. А Саг-Сагайло продолжает сидеть, хотя я вижу, что сидеть со штангой на шее ему уже надоело и он хотел бы встать, но это у него не получается, и глаза у него начинают вылезать на лоб.

– Мотористы! – командую ребятам. – Снимай штангу с чифа! Живо!

Он скрипнул зубами и говорит:

– Не подходить!

А дисциплину, надо сказать, этот вежливый старпом держал у нас правильную. Ослушаться его было непросто.

Он сидит. Мы стоим вокруг.

Прошло минут десять. Я послал камбузника за капитаном. Капитан пришел и говорит:

– Эдуард Львович, прошу вас, бросьте эти штучки, вылезайте из-под железа: обедать пора.

Саг-Сагайло отвечает:

– Благодарю вас, я еще не хочу обедать. Я хочу встать. Сам.

Тут помполит явился, набросился, ясное дело, на меня, что я чужие штанги вытащил.

Капитан, не будь дурак, бегом в рубку и играет водяную тревогу. Он думал, чиф штангу скинет и побежит на мостик. А тот, как строевой конь, услышавший сигнал горниста, встрепенулся весь – и встал! Со штангой встал! Потом она рухнула с него на кап машинного отделения, и получилась здоровенная вмятина. За эту вмятину механик пилил старпома до самого конца рейса…

Ты не хуже меня знаешь, что старпом может матроса в порошок стереть, жизнь ему испортить. Эдуарда Львовича при взгляде на меня тошнило, как матросов от прокаженной акулы, а он так ни разу голоса на меня и не повысил. Правда, когда я уходил с судна, он мне прямо сказал:

– Надеюсь, Петр Иванович, судьба нас больше никогда не сведет. Уж вы извините меня за эти слова, но так для нас было бы лучше. Всего вам доброго.

Прошло несколько лет, я уже до второго помощника вырос, потом до третьего успел свалиться, а известно, что за одного битого двух небитых дают, то есть стал я уже более-менее неплохим специалистом.

Вызывают меня из отпуска в кадры, суют билет на самолет: вылетай в Тикси немедленно на подмену – там третий штурман заболел, а судно на отходе. Дело привычное – дома слезы, истерика, телеграммы вдогонку. Добрался до судна, представляюсь старпому, спрашиваю:

– Мастер как? Спокойный или дергает зря? – Ну, сам знаешь эти вопросы. Чиф говорит, что мастер – удивительного спокойствия и вежливости человек. У нас, говорит, буфетчица – отвратительная злющая старуха, въедливая, говорит, карга, но капитан каждое утро ровно в восемь интересуется ее здоровьем.

Стало мне тревожно.

– Фамилия мастера?

– Саг-Сагайло.

Свела судьба. И почувствовал я себя в некотором роде самолетом: заднего хода ни при каких обстоятельствах дать нельзя. В воздухе мы уже. летим.

Не могу сказать, что Эдуард Львович расцвел в улыбке, когда меня увидел. Не могу сказать, что он, например, просиял. Но все положенные слова взаимного приветствия сказал. У него тоже заднего хода не было: подмена есть подмена. Ладно, думаю. Все ерунда, все давно быльем поросло. Надо работать хорошо – остальное наладится.

Осмотрел свое хозяйство. Оказалось, только один целый бинокль есть, и тот без ремешка. Обыскал все ящики – нет ремешков. Ладно, думаю, собственный для начала не пожалею, отменный был ремешок, в Сирии покупал. Я его разрезал вдоль и прикрепил к биноклю. Нельзя, если на судне всего один нормальный бинокль – и без ремешка, без страховки. Намотал этот проклятый ремешок на переносицу этому проклятому биноклю по всем правилам и бинокль в пенал засунул.

Стали сниматься. Саг-Сагайло поднялся на мостик.

Я жду: заметит он, что я ремешок привязал, или нет? Похвалит или нет? Ну, сам штурман, знаешь, как все это на новом судне бывает. Саг-Сагайло не глядя, привычным капитанским движением протягивает руку к пеналу, ухватывает кончик ремешка и выдергивает бинокль на свет божий. Ремешок, конечно, раскручивается, и бинокль – шмяк об палубу. И так ловко шмякнулся, что один окуляр вообще отскочил куда-то в сторону.

Саг-Сагайло закрыл глаза и медленно отсчитал до десяти в мертвой тишине, потом вежливо спрашивает:

– Кто здесь эту самостоятельность проявил? Кто эту сыромятную веревку привязал и меня не предупредил?

Я догнал окуляр где-то уже в ватервейсе, вернулся и доложил, что хотел сделать лучше, что единственный целый бинокль использовать без ремешка было опасно…

Саг-Сагайло еще до десяти отсчитал и говорит:

– Ничего, Петр Иванович, всяко бывает. Не расстраивайтесь. Доберемся домой и без бинокля. Или, может, на ледоколах раздобудем за картошку.

И хотя он сказал это вежливым и даже, может быть, мягким голосом, но на душе у меня выпал какой-то осадок.

Дали ход, легли на Землю Унге.

Эдуард Львович у правого окна стоит, я – у левого.

Морозец уже над Восточно-Сибирским морем. Стемнело. Погода маловетреная. И в рубке тихо, но тишина для меня какая-то зловещая.

Все мы знаем, что если на судне происходит одна неприятность, то жди еще две – до ровного счета. Чувствую: вот-вот опять что-нибудь случится. Но стараюсь волевым усилием отвлекать себя от этих мыслей.

Через час Саг-Сагайло похлопал себя по карманам и ушел с мостика вниз.

– Плывите, – говорит, – тут без меня.

Остался я на мостике один с рулевым и думаю: что бы сделать полезного? А делать ровным счетом нечего: берегов уже нет, радиомаяков нет, небес нет, льдов пока еще тоже нет. В окна, думаю, дует сильно. Надо, думаю, окно капитанское закрыть. И закрыл.

Ведь какая мелочь: окно там закрыл человек или, наоборот, открыл, но когда образуется между людьми эта психическая несовместимость, то мелочь вовсе не мелочь.

Так через полчасика появляется Эдуард Львович и, попыхивая трубкой, шагает своими широкими, решительными шагами к правому окну, к тому, что я закрыл, чтобы не дуло.

Я еще успел отметить, что когда Саг-Сагайло старпомом был, то курил сигареты, а стал капитаном – трубку завел. Только я успел это отметить, как Саг-Сагайло с полного хода высовывается в закрытое окно. То есть высунуться-то ему, естественно, не удалось. Он только втыкается в стекло-сталинит лбом и трубкой. Из трубки ударил столб искр, как из паровоза дореволюционной постройки. А я – тут уж нечистая сила водила моей рукой – перевожу машинный телеграф на "полный назад". Звонки, крик в рубке, и попахивает паленым волосом.

Потом затихло все, и только слышно, как Саг-Сагайло считает: "…восемь, и девять, и десять". Потом негромко спрашивает:

– Петр Иванович, это вы окно закрыли? Разве я вас об этом просил?

А я вижу, что у него вокруг головы во мраке рубки возникает как бы сияние, такое, как на древних иконах. Короче говоря, вижу я, что Эдуард Львович Саг-Сагайло вроде бы горит. И находится он в таком вообще наэлектризованном состоянии, что пенным огнетушителем тушить его нельзя, а можно только углекислотным.

Я ему обо всем этом говорю. И мы с рулевым накидываем ему на голову сигнальный флаг: других тряпок в рулевой рубке, конечно, и днем с огнем не найдешь.

Потом я поднял трубку, открыл капитанское окно и тихо забился в угол за радиолокатор. А Саг-Сагайло осматривается вокруг и время от времени хватается за обгоревшую голову. Наконец спрашивает каким-то не своим голосом:

– Скажите, товарищ Ниточкин, мы назад плывем или вперед?

И тут только я понимаю, что телеграф продолжает стоять на "полный назад".

Минут через пятнадцать после того, как мы дали нормальный ход, Эдуард Львович говорит:

– Петр Иванович, вам один час остался, море пустое; я думаю, вы без меня обойдетесь. Я чувствую себя несколько нездоровым. Передайте по вахте, чтобы меня до утра не трогали: я снотворное приму.

И ушел, потому что, очевидно, уже физически не мог рядом со мной находиться.

И такая меня тоска взяла – хоть за борт прыгай, И он человек отличный, и я только хорошего хочу, а получается у нас черт знает что. Ведь не докажешь, что я все из добрых побуждений делал; что в холодильнике его случайно закрыл; что штангу действительно на шеи кладут, когда в атлеты принимают; что в окно дуло и ветер рулевому мешал вперед смотреть; и что я свой собственный, за два кровных фунта купленный ремешок загубил, чтобы бинокль застраховать… Не объяснишь, не докажешь этого никому на свете.

На следующий день все у меня валилось из рук в полном смысле этих слов. Чумичка, например, за обедом шлепнулась обратно в миску с супом, и брызги рыжего томатного жира долетели до ослепительной рубашки Эдуарда Львовича. Он встал и молча ушел из кают-компании.

Спустился я в каюту и попробовал с ходу протиснуться в иллюминатор, но Мартин Идеи из меня не получился, потому что иллюминатор, к счастью, оказался маловат в диаметре. Был бы спирт, напился бы я. И пароход чужой, пойти не к кому, поплакаться в жилетку, излить душу. Хотя бы Сагайло на меня ногами топал, орал, в цепной ящик посадил, как злостного хулигана и вредителя, – и то мне бы легче стало.

А он на глазах тощает, седеет, веко у него дергается, когда я в поле зрения попадаю, но все так же говорит: "Доброе утро, Петр Иванович! Сегодня в лед войдем, вы повнимательнее, пожалуйста. Здесь на картах пустых мест полно, промеров еще никогда не было, за съемной навигационной обстановкой следите, ее для себя сезонные экспедиционники ставят, и каждый огонь, прошу вас, секундомером проверяйте".

И знаешь, как сказал Шиллер, с дураками бессильны даже боги. Ведь я уже опытным штурманом был, черт побери, а как упомянул Эдуард Львович про секундомер, так я за него каждую секунду хвататься стал – от сверхстарательности. Звезда мелькнет в тучах на горизонте, а у меня уже в руках секундомер тикает, и я замеряю проблески альфы Кассиопеи. Пока я Кассиопею измеряю, мы в льдину втыкаемся и белых медведей распугиваем, как воробьев.

Штурмана, знаешь, народ ехидный. Вид делают сочувствующий сопонимающий, а сами, подлецы, радуются: еще бы! – каждую вахту третьего штурмана на мостике можно вроде как цирк бесплатно смотреть, оперетту, я бы даже сказал – кордебалет! Тюлени и те из полыньи выглядывали, когда я на крыло мостика выходил.

Ну-с, пробиваемся мы к северному мысу Земли Унге сквозь льды и туманы. Вернее, пробивается капитан Саг-Сагайло, а мы только свои вахты стоим. Вышли на видимость мыса Малый Унге, там огонь мигает. Я, конечно, хвать секундомер. Эдуард Львович говорит:

– Петр Иванович, здесь два съемных огня может быть. У одного пять секунд, у другого – восемь.

А я только один огонь вижу. Руки трясутся, как с перепоя. Замерил период – получается пять секунд. Дай, думаю, еще раз проверю. Замерил – двенадцать получается. Я еще раз – получается восемь. Я еще раз – двадцать два.

Эдуард Львович молчит, меня не торопит, не ругается. Только видно по его затылку, как весь он напряжен и как ему совершенно необходимо услышать от меня характеристику этого огня. Справа нас ледяное поле поджимает, слева – стамуха под берегом сидит, и "стоп" давать нельзя: судно руля не слушает.

– Эдуард Львович, – говорю я. – Очевидно, секундомер испортился или огни в створе. Все разные получаются характеристики.

– Дайте, – говорит, – секундомер мне, побыстрее, пожалуйста!

Дал я ему секундомер. Он вынимает изо рта сигарету (после случая с закрытым окном Эдуард Львович опять на сигареты перешел) и той же рукой, которой держит сигарету, выхватывает у меня секундомер. И – знаешь, как отсчитывают секунды опытные люди – каждую секунду вместе с секундомером рукой сверху вниз: "Раз! Два! Три! Четыре! Пять!"

– Пять! – и широким жестом выкидывает за борт секундомер.

Это, как я уже потом догадался, он хотел выкинуть окурок сигаретный, а от напряжения и лютой ненависти ко мне выкинул с окурком и секундомер. Выплеснул, как говорится, ребенка вместе с водой. Выплеснул – и уставился себе в руку: что, мол, такое – только что в руке секундомер тикал, и вдруг ничего больше не тикает. Честно говоря, здесь его ледяное хладнокровие лопнуло. Мне даже показалось, что оно дало широкую трещину.

И я от кошмара происходящего машинально говорю:

– Зачем вы, товарищ капитан, секундомер за борт выкинули? Он восемьдесят рублей стоит и за мной числится.

– Знаете, – говорит Эдуард Львович как-то задумчиво, – я сам не знаю, зачем его выкинул. – И как заорет: – Вон отсюда, олух набитый! Вон с мостика, акула! Вон!!

Пока все это происходило, мы продолжаем машинами работать. И вдруг – трах! – летим все вместе куда-то вперед по курсу. Кто спиной летит, кто боком, а кому повезло, тот задом вперед летит.

Самое интересное, что Эдуард Львович в этот момент влетел в историю человечества и обрел бессмертие. Потому что банка, на которую мы тогда сели, теперь официально на всех картах называется его именем: банка Саг-Сагайло.

Ну-с, дальше все происходит так, как на каждом порядочном судне происходить должно, когда оно село на мель. Экипаж продолжает спать, а капитан прими мает решение спустить катер и сделать промеры, чтобы выбрать направление отхода на глубину.

Мороз сильный, и мотор катера, конечно, замерз – не заводится. Нужна горячая вода. Чтобы принести воду, нужно ведро. Ведро у боцмана в кладовке, а ключи он со сна найти не может; буфетчица свое ведро не дает и так далее, и тому подобное.

Я эти мелкие, незначительные подробности запомнил, потому что мастер с мостика меня выгнал, а спать мне как-то не хотелось.

С мели нас спихнуло шедшее навстречу ледяное поле: как жахнуло по скуле, так мы и вздохнули опять легко и спокойно. Все вздохнули, кроме меня, конечно.

Подходит срок на очередную вахту идти, а я не могу, и все! Сижу, валерьянку пью. Курю. Элениума тогда еще не было. Стук в дверь.

– Кого еще несет?! – ору я. – Пошли вы к такой-то и такой-то матери!

Входит Эдуард Львович.

Я только рукой махнул, и со стула не встал, и не извинился.

– Мне доктор сказал, – говорит Эдуард Львович, – у вас бутыль с валерьянкой. Накапайте и мне сколько там положено и еще немного сверх нормы.

Накапал я ему с четверть стакана. Он тяпнул, говорит;

– Я безобразно вел себя на мостике, простите. И вам на вахту пора.

Еще немного – и зарыдал бы я в голос.

И представляешь выдержку этого человека, если до самого Мурманска он ни разу не заглянул мне через плечо в карту.

Капитаны бывают двух видов. Один вид беспрерывно орет: "Штурман, точку!" И все время дышит тебе в затылок, смотрит, как ты транспортир вверх ногами к линейке прикладываешь. А другой специально глаза в сторону отводит, когда ты над картой склонился, чтобы не мешать даже взглядом. И вот Эдуард Львович был, конечно, второго вида. И в благодарность за всю его деликатность, когда мы уже швартовались в Мурманске, я защемил ему большой палец правой руки в машинном телеграфе. А судно "полным назад" отрабатывало, и высвободить палец из рукоятной защелки Эдуард Львович не мог, пока мы полностью инерцию не погасили. И его на санитарной машине сразу же увезли в больницу…"
Виктор Конецкий

...надеюсь....

Президент РФ крепко спал, прижавшись своим маленьким тельцем к пышным формам своей супруги.
Премьер-министр не спал, а думал. В том числе про то, что ход с сидящим во время парада главнокомандующим крайне удался. Капля за каплей - и о его возвращения на пост президента страны будут кричать даже немые.
Олигархи на своих виллах пили сделанную по спецзаказам водку, но уже начинали переходить на виски или отправляться в свои альковы трахать очередных нимфеток, которых щедро поставляли им элитные агентства.
Вечеринка "Спасибо деду за Победу" в ночном клубе "Голден Доллс" как раз достигла апогея - девочки начали снимать свои "фронтовые" юбки и гимнастерки, под которыми было черное французское белье.
Гастарбайтеры подмели Красную площадь, замусоренную после салюта, и разошлись по своим общагам, вагончиками и бытовкам. Что там русские празднуют, они понимали не вполне, да это им и не было особо интересно.
Спустилась ночь.
И никто не видел, как по опустевшей Красной площади вдруг зашагали - молча, без музыки, без оркестра из полутора тысячи музыкантов, без голоса диктора из динамиков - солдаты.
Их, солдат, было очень много - пограничники и красноармейцы из котлов 41-го, злые мужики с автоматами в фуфайках и ватных штанах из развалин Сталинграда, упрямые и заматеревшие бойцы с Курской дуги, франтоватые и с огоньком в глазах победители из 44-го и 45-го. Их было действительно много - все семь миллионов солдат, павших за свою Советскую Родину - и они шли мимо Мавзолея, почему-то вдруг не отгороженного от площади фанерной загородкой. И все они смотрели на Мавзолей.
..А на Мавзолее стоял человек в фуражке и шинели без знаков различия и отдавал им честь. И они вот так и смотрели друг на друга - миллионы павших солдат Красной Армии и их Верховный Главнокомандующий.
Этого парада не показали бы по телевизору, даже если бы его и могли снять на телекамеры.
Но его никто не видел. Кроме кремлевских соколов, которых выпускают по ночам, чтобы они охотились на воронье и гадящих голубей. А также на крыс, которых в последнее время развелось так много в Кремле.

© kommari

По дороге в ГУВД Рахматуллин, время от времени с опаской посматривая в зеркало заднего вида - но нет, никто за ним вроде не гнался, - несколько раз попытался набрать по мобильнику номер Тыртышного. Ну, чтобы не свалиться ему как снег на голову. Но телефон одноклассника раз за разом отвечал равнодушным голосом оператора связи: «Набранный вами номер не существует».
- Что за фигня? – раздраженно бормотал Рахматуллин. – Вот же, всего пару недель назад разговаривали...
В конце концов, он сдался и спрятал мобильник в карман. Тем более, что уже подъезжал к полицейскому управлению. В ГУВД дежурный офицер, долговязый и явно не выспавшийся капитан, хмуро спросил Рахматуллина, к кому и по какому вопросу он пожаловал.
- Мне Серега… То есть, подполковник Сергей Николаевич Тыртышный нужен, - сказал Радик. – По личному вопросу.
- Нет его сейчас, - зевнув, ответил капитан. – И когда будет, не знаю. Звоните на телефон доверия, интересуйтесь. А вообще у него приемные часы есть, вон расписание читайте.
- А номер его мобильника у вас есть? – чувствуя, что постепенно отходит от охватившего с утра возбуждения, уже почти спокойно спросил Рахматуллин.
- Мобильные наших сотрудников посторонним лицам не даем, - посуровел капитан. – А кто вы, собственно, такой? А ну, покажите документы!
- Да я не посторонний, а одноклассник Тыртышного, - начал оправдываться Рахматуллин. «Ну вот надо же – сколько вожу паспорт с собой, и еще никто его у меня не спрашивал. А тут уже второй раз в течение всего одного часа интересуются моей личностью! Нет, добром этот день явно не закончится…» - обреченно думал Рахматуллин, доставая паспорт и протягивая его дежурному офицеру ГУВД через зарешеченное окошечко.
- Тогда тем более у вас должен быть его телефон, - все еще с подозрением всматриваясь в странного посетителя и сверяя его наружность с фотографией в паспорте, сказал капитан.
- Есть он у меня. Но почему-то не отвечает, - пожаловался Рахматуллин. - Вернее, отвечает, что его номер не существует.
- Так поменял он его, наверное, - подумав, сообщил капитан. – Как стал исполняющим обязанности начальника ГУВД, так и поменял. Мало ли…
- Как начальником? Когда? – поразился Рахматуллин.
- А вы что, не следите за такими новостями? – теперь удивился уже капитан. – А еще одноклассник!
Действительно, эта, безусловно, очень важная для кого-то новость, как-то проскочила мимо Рахматуллина. Ни в местной газете «Волжские вести» он ее почему- то не увидел, ни по телевизору не услышал. Да и сам Серега ничего про это ему не говорил, когда пару недель назад они общались по телефону, причем, позвонил сам Тыртышный – интересовался, пойдет ли Радик на очередной вечер встречи выпускников. Впрочем, он никогда никому не рассказывал про свои служебные дела. Кому надо, те и так знали - из пересудов горожан, из местной прессы. Волжск в криминальном отношении городок был не очень спокойный, и милицию за это постоянно ругали.
Так, ну и что же теперь делать? Когда объявится Тыртышный? А может, не дожидаясь его, все рассказать этому капитану? Хотя нет, надо сперва позвонить на работу, предупредить, что задержится. А жене и дочери позвонить или нет, чтобы как-то предупредить их? А о чем предупредить? Чтобы шарахались от всех подозрительных кавказцев? А может, не стоит пока пугать любимых женщин? Ффу, черт, ну надо же было так вляпаться!
И тут поток сумбурных мыслей Рахматуллина прервал знакомый голос. Он торопливо обернулся. Точно, в помещение ГУВД вошел с улицы, кому-то раздраженно выговаривая в мобильник, Серега Тыртышный. Увидев Рахматуллина, он округлил глаза, остановился около него.
- Ну, все, все! – сказал он в телефон.- Я сам перезвоню тебе попозже. Пока!
Спрятав телефон в карман, пожполковник широко улыбнулся Рахматуллину и протянул ему для пожатия руку.
- Радик! Какими судьбами? С чем пожаловал? Давай, быстренько выкладывай.
- Здорово, Серега… Сергей Николаевич! – почти смущенно поправился Рахматуллин, покосившись на капитана – конечно же, нельзя фамильярничать с таким значительным человеком как начальник ГУВД, даже если он твой приятель, при его подчиненных. – Да, понимаешь, в двух словах и не расскажешь.
- Ну, а двухсот двадцати двух слов, надеюсь, тебе хватит? – пошутил подполковник. – У меня есть сейчас минут пятнадцать свободного времени. Пошли ко мне.
В аскетически обставленном кабинете новоявленного начальника ГУВД, в спину которого строго и в то же время по-отечески взирали со стены висевшие неподалеку друг от друга премьер Путин и министр МВД Нургалиев, Тыртышный усадил Радика напротив себя. Пытливо посмотрев ему в глаза, он распорядился:
- Ну, рассказывай! Да все без утайки. Я же вижу, что у тебя что-то стряслось.
- Погоди, Серега, дай собраться с мыслями! – почти взмолился Рахматуллин. – Да, и прими все же сначала мои поздравления с повышением. Вот-вот полковником, наверное, станешь?
- Уже знаешь? – равнодушно спросил Тыртышный. – Ну да, стану… Наверное… Да ты не тяни, рассказывай.
Внимательно выслушав сбивчивый рассказ одноклассника, он рассеянно забарабанил пальцами по крышке стола.
- Возле «Эльбруса», говоришь? Знакомое название. Этот гадюшник, и еще с десяток других и «свалили» моего бывшего начальника, - вдруг откровенно сказал Тыртышный.
- Это как? – не понял Рахматуллин.
- Да все равно скоро весь город узнает, - махнув рукой, сказал подполковник. – Крышевал наш ГУВД эти кавказские шалманы. Вот их владельцы и чувствовали себя хозяевами в городе.
- Иди ты?! – деланно удивился Рахматуллин. – Извини меня, конечно, Серега, но ты выдал мне секрет Полишинеля. Кто ж у нас не знает, что без покровительства ментуры… извини, полиции, вся эта гопота никогда бы не была такой борзой? То и дело слышишь: одного в милиции отпустили за недоказанностью преступления, другого – освободили в зале суда за недостаточностью улик, ну и так далее. Чего же им не наглеть, если они вас, как говорят все в городе, чуть ли не зарплате держат? Извини еще раз за откровенность…
- Ну, ладно, ладно, ты не утрируй мне тут… Да и всех под одну-то гребенку не стриги, - поморщился Тыртышный. – И в милиции у нас много нормальных людей, и судьи не все продажные. А сейчас вон, как полицией нас сделали, так вообще… такая чистка у нас идет, ты даже представить себе не можешь! Вот как почистим, что называется, наши ряды, и пусть нас меньше останется, но зато таких, как… как в тех же моих любимых «Ментах».
- Веселых и честных? – иронично спросил Рахматуллин. – Романтик ты, Серега, однако.
- Может быть! – запальчиво сказал Тыртышный. – Но поверь мне, мы обязательно поднимем законность с того опущенного уровня, в котором она сейчас находится. И уже никому не удастся больше откупиться за сотворенную пакость. Все будут равны перед законом. Ведь и наши доморощенные гангстерюги, и понаехавшие бандюги чувствуют себя вольготно настолько, насколько им это позволяет власть. А если всерьез взяться за них, они же тут же сдуются… Ну, чё ты лыбишься, Радик? Не веришь, да? А зачем тогда ко мне пришел?
Выговорившись, Тыртышный сердито уставился на потупившегося с потаенной улыбкой Рахматуллина.
- Да нет, Серега, я все, конечно, понимаю. И верю тебе, как себе, - вздохнул Рахматуллин. - Иначе бы не пришел. Я же сначала подумал было, не собрать ли мне самому своих родичей да корешей кое-каких, да пойти и самим разобраться с этими отморозками...
- Еще чего! – тут же перебил его Тыртышный. – Даже и не думай! Только войнушки мне и не хватало сейчас. Я тебе говорю, что мы очень скоро наведем порядок в городе!
- Так что, я могу быть уверенным, что никто на меня, на мою семью не будет охотиться? – поставил вопрос ребром Рахматуллин.
- Не успеют, - уверенно сказал Тыртышный. – Сейчас пошлю туда людей, они примут необходимые меры для. А ты теперь можешь считать себя под моей личной охраной. Гордись!
Подполковник протянул руку к телефонному аппарату, но тот неожиданно зазвонил сам.
- Слушаю, - отрывисто сказал в трубку Тыртышный и бросил короткий взгляд на Рахматуллина. – Где, в «Эльбрусе»? Когда? Кто? Ясно. Сам туда поеду, капитан, приготовь пока машину.
- Что случилось? – обеспокоенно спросил Рахматуллин, услышав знакомое название того самого злосчастного кафе, рядом с которым и случилась сегодня утром вся эта катавасия, из-за которой он и оказался не у себя на работе, а в этом кабинете.
- Поножовщина. И что удивительно, между самими чеченами, представляешь? – не скрывая своего удивления, сказал Тыртышный, надевая фуражку. – С трупом. И кто труп, догадайся?
- Да я откуда знаю? - пожал плечами Рахмауллин. – Я там двоих только знаю: Ваху Гехоева, да его психованного племяша Ахмета, который мне ножиком в бок тыкал. Что, кто-то из них?
- Как ты сказал, Гехоев? Вот-вот, он, Гехоев, - сообщил подполковник. – Чует мое старое оперское серце, что эта их междоусобица как-то связана с вашим утренним конфликтом. Так что поедешь со мной. Теперь ты у меня, друже, хочешь ты того или не хочешь, становишься свидетелем. И если будет необходимо, уже официально попадешь под программу защиты свидетелей. Ну, что ты застыл как столб? Пошли!
Тыртышного уже поджидала у входа в ГУВД не первой свежести, но еще довольно приличная «Мицубиси» («От прежнего начальника досталась» - похвалился Тыртышный). Рахматуллин хотел сесть в свою «Ниву», но подполковник настоял, чтобы он поехал с ним.
Он усадил Рахматуллина на заднее сиденье японки, где уже устроились два милиционера, сам сел рядом с водителем, и машина резко сорвалась с места и понеслась, завывая и бликуя мигалкой, в ту часть города, откуда совсем недавно, с риском для жизни вырвался Рахматуллин.
В «Эльбрусе», насквозь пропахшем чадом от постоянно жарящихся здесь чебуреков и шашлыков, было траурно тихо и почти безлюдно. Лишь трое мужчин характерной восточной наружности угрюмо восседали за одним из столиков и, тихо переговариваясь, курили.
Милицейскую группу встретил владелец кафе, немолодой уже кавказец с неожиданно испуганным лицом.
- Пойдемте, товарищ полковник, вот сюда… Здесь он лежит, - бормотал кавказец, подводя Тыртышного к какому-то кабинету с открытой настежь дверью. Все сгрудились у этой двери, и Рахматуллин, привставая на цыпочки и заглядывая внутрь то из-за одного плеча, то из-за другого, разглядел, наконец, вытянувшееся на диване тело мужчины с откинутой рукой и седым бобриком волос на коротко остриженной голове. Лицо его было бледным, с глубокими синими тенями под плотно прижмуренными глазами. Расстегнувшийся пиджак обнажал окровавленную в области живота светло-голубую рубашку. Излом синеватых губ под жесткой щеткой усов сохранил горькую усмешку.
Да, это был Ваха. Но кто же его так? За что?
Все оказалось банально просто и в то же время страшно. Оказывается, Ахмет, придя в себя и не обнаружив рядом машину с Рахматуллиным, рассвирепел и, заскочив в кафе, стал требовать от своего дяди, чтобы тот нашел и вернул ему его жертву. Ваха вспылил и съездил племяшу, потерявшему к старшему родственнику всяческое уважением, по уху. А тот выхватил нож и всадил его дяде в живот.
Никто и опомниться не успел, как Ахмет выскочил из кафе, прыгнул в свой «крузер» и умчался на нем.
- Куда – никто, конечно, не знает, - сказал Тыртышный Рахматуллину, когда они вышли покурить на крыльцо, пока члены опергруппы заканчивали снимать показания со свидетелей происшествия. – Но долго ему не бегать. Теперь его будем искать не только мы. И для него лучше, если первыми найдем его все же мы. Вот такие, брат, дела. Ну что, Радик, сейчас, как вернемся в ГУВД, ты мне на всякий случай все же оставишь подробное описание того, что случилось сегодня с тобой, ладно? Ну, надо, старик, надо… А потом поезжай домой или куда ты там хотел. И не бойся ничего, все будет нормально.
На работу в этот день Рахматуллин уже не поехал, сказавшись шефу больным, а отправился домой. По дороге он заехал в соседний с домом гипермаркет – решил купить винца и отпраздновать с домашними сегодняшнее избавление от свалившейся на него было напасти.
Он уже определил свою «Ниву» на ближайшую стоянку и хотел было замкнуть дверцу, прежде чем отправиться в магазин, как услышал шум, крики, глухие звуки ударов, доносящиеся с автобусной остановки в десятке метров от него.
Рахматуллин обернулся на этот шум, всмотрелся. Там шла ожесточенная драка. Хотя дракой это назвать было нельзя – пять или шесть молодых парней катали пинками по земле одного придушенно кричащего от боли и страха человека, свернувшегося клубком и тщетно пытающегося закрыть голову руками.
На остановке, кроме дерущихся, было еще несколько человек, в том числе и трое мужчин. Но никто даже и не пытался вмешаться в эту свалку, более того, некоторые с удовольствием снимали кровопролитную сцену на свои мобильники.
- Да что же это за день такой, а? – сокрушенно пробормотал Рахматуллин. – Прямо Чикаго у нас какой-то, а не рядовой российский городишко Волжск. – Ну, Серега, и где же твоя хваленая полиция? Они же сейчас забьют этого бедолагу! Эй, ребятишки, а ну прекратите! Кому говорят!
Но разгоряченные «ребятишки» очень громко послали его куда подальше и с еще большим рвением продолжили избиение своей жертвы.
И тут Рахматуллин снова вспомнил про свой травматический пистолет. И на этот раз, кажется, вовремя. Он вытащил ствол из бардачка и, ощущая его приятную тяжесть в руке, снял с предохранителя, поднял над головой и дважды нажал на курок. Бабахнуло так, что Рахматуллин даже сам чуть не присел от неожиданности.
- А сейчас стреляю на поражение! – закричал он и, направив ствол на оторвавшихся от своей жертвы и застывших в изумлении парней, пошел на них. Те бросились врассыпную.
Рахматуллин помог подняться избитому. Его лицо было все в крови, слипшиеся в сосульки темные волосы были также окровавлены и вываляны в земле. Парень тихо всхлипывал, шмыгая распухшим носом.
- За что они тебя так? – участливо спросил его Рахматуллин. Но более внимательно вглядевшись в его лицо, понял, что мог бы и не спрашивать. Парнишка был смугл и узкоглаз – не то узбек, не то киргиз, которых их Волжске тоже хватало. И кто только не искал здесь счастья, вдали от своей земли? А что находил?
- Ну, иди, иди потихоньку, куда шел, - сказал Рахматуллин несчастному. – И не появляйся больше один нигде. Понял?
Он выматерился и хотел было уже сунуть пистолет в карман и отправиться в магазин, как услышал за спиной чей-то задыхающийся голос:
- Кто стрелял? А ну, ты, ствол на землю! И повернись ко мне! Только медленно, понял?
«Ну е… твою мать! - только и подумал Рахматуллин, роняя пистолет себе под ноги и медленно поворачиваясь лицом к молодому лейтенанту полиции, бесстрашно, в одиночку прибежавшему на звуки выстрелов. – День сюрпризов продолжается…»

©umorat

— Тук-тук! — крикнул Бубу.

Постучаться в шкуру, натянутую поперек входа в пещеру, было невозможно, а войти совсем без стука — невежливо.

— Войдите, — разрешил голос шамана из-за шкуры.

Бубу отодвинул шкуру и просунулся внутрь.

— Шаман?..

В пещере было дымно и темно. Шкура не впускала внутрь солнечный свет и не выпускала наружу мистическую дымку и загадочную вонь, которые шаман напускал внутри для таинственности. Профессиональная этика требовала от него соответствующего оформления рабочего кабинета.

Сам шаман сидел у костра и варил что-то в глиняном горшке, помешивая зеленоватую бурду палкой.

— Зачем ты потревожил меня? — вопросил шаман недовольным тоном.

— Вот, зайца принес, — сказал Бубу.

— А, это хорошо. Положи вон там. Это все?

— Вообще-то нет… — замялся Бубу. — Я тут это…

Шаман взглянул на него неодобрительно.

— Так и думал, что у тебя имелись какие-то скрытые мотивы для визита.

— Чего?..

— Я говорю, я знал, что тебе чего-то надо.

— О-о-о! — разинул рот Бубу. — Значит, правду говорят, что ты всё знаешь, шаман?

Шаман вздохнул.

— Рассказывай, что ты хотел, Бубу. Не отнимай у меня времени.

— Дай амулет, — сказал Бубу. — Вождь сказал, ты можешь сделать амулет.

— Понимаю, — кивнул шаман. — Весна, гормоны. Кто она, Бубу?

Бубу раскрыл глаза еще шире. Еще немного, и они сравнялись бы окружностью с его ртом.

— Как ты…

— Я же шаман, Бубу. Это несложная цепь элементарных наблюдений и умозаключений. Да и вообще, когда вас интересовало что-то другое?.. Итак, как ее зовут?

— Му.

— Му, я так и знал. Отличный выбор, юноша. Очень миловидная девушка, хотя время от времени причесываться, мыться и проводить профилактику педикулеза ей не помешало бы.

— Чего?..

— Ничего, забудь. Судя по запаху, ты все равно не поймешь.

— Так ты дашь мне амулет?

Шаман почесал в затылке.

— Сперва хочу задать тебе пару вопросов. Расскажи-ка мне, что тебя так привлекло в Му? У тебя матримониальные намерения, или так, баловства ради?

— Чего?..

— Я говорю, почему и для чего тебе хочется Му?

— А-а! Ну, у нее вот такие, — показал руками Бубу. — И вот такая, — снова показал руками Бубу. — Бубу нравится. Бубу хочет взять Му и…

В нескольких коротких фразах Бубу обрисовал свои планы в отношении возлюбленной. Шаман согласно кивал.

— Хорошо, — сказал он, дослушав. — Значит, тебе нужен амулет?

— Ага.

— Чтобы она тоже захотела проделать все вышеперечисленное в той же последовательности и с таким же энтузиазмом?

— Чего?..

— Я говорю, чтобы Му тоже хотела Бубу?

— А-а! Ну, да. Значит, сделаешь?

— Сделаю, — кивнул шаман.

Бубу приободрился.

— Но на это потребуется примерно месяц, — добавил шаман.

Бубу погрустнел.

— Кроме того, — сказал шаман, — с твоей стороны тоже потребуется выполнение ряда условий… В смысле, ты тоже кое-что сделаешь для меня, понял?

Бубу покосился на зайца. Заяц и впрямь был не особенно крупный.

— Могу добыть горного козла, — неуверенно пообещал Бубу.

— Козла, м-м? — почесал жиденькую бородку шаман. — Да, козел тоже понадобится. Тащи. Но это еще не все.

— Не все?..

— Нет, не все. Весь этот месяц ты будешь выполнять магические обряды для меня.

— Обряды?.. — глаза Бубу опять округлились.

— Ничего сложного, не пугайся, — успокоил его шаман. — Общение с демонами я беру на себя. От тебя потребуется кое-что совсем простое.

Бубу настороженно смотрел на него.

— Итак… Я бы предпочел, чтобы ты записывал, но письменность я изобрести не успел, — сказал шаман. — Так что ты запоминай… Во-первых, каждый день ходи в поле и собирай полевые цветы.

— Зачем?.. — удивился Бубу. — Они невкусные.

— Молчи и слушай. Цветы будешь приносить и оставлять у пещеры Му. Ясно?

— Ага.

— По лицу вижу, что ничего не ясно. Просто делай, как я сказал. Встаешь рано утром, до рассвета. Идешь в поле. Рвешь там цветы. Приносишь к пещере Му. Кладешь цветы у входа. Понял?

— Ага.

— Молодец, — сказал шаман. — Слушай дальше. С Му будь вежлив и обходителен, постарайся быть джентльменом.

— Чего?

Шаман почесал в затылке.

— Му не бить, не кусать, не дергать за волосы, не щипать за задницу, не шлепать, не швырять в нее камнями, не говорить ей гадостей.

— А как же она поймет, что Бубу ее хочет?

Шаман вздохнул.

— Это уже моя забота. Амулет поможет, понял?

— А-а.

— Бэ. Слушай дальше. Приносишь с охоты добычу — сперва отдаешь Му лучший кусок.

— Зачем?

— Затем. Это волшебство, дурак. Делай, как сказано, иначе амулет не сработает.

Бубу поник. Перспектива отдавать лучшие куски в течение месяца не добавляла ему хорошего настроения.

— И еще, — задумчиво почесал бороденку шаман. — Что же еще… Было ведь еще что-то…

Бубу с опаской смотрел на него.

— А, вспомнил, — обрадованно воскликнул шаман. — Еще вот что. Каждый день, как увидишь ее, обязательно скажи ей комплимент.

— Чего?.. — лицо Бубу недвусмысленно показывало, что его опасения подтверждаются. Сейчас шаман потребует отдавать Му вообще всю добычу.

— Чего-чего!.. Хорошее что-нибудь скажи ей. Например: «Привет, Му, ты сегодня прекрасно выглядишь», и все в таком духе.

Бубу замотал головой.

— Я не хочу связываться с духами, — сказал он.

Шаман вздохнул.

— Духов я беру на себя, — сказал он. — Ты главное говори Му разные приятные штуки. Ну, что бы тебе такое навскидку придумать… Скажи ей: «Твои глаза сегодня сияют, как две звезды в ночном озере». Или: «Ты грациозна, как лань». Хотя нет, это ты не запомнишь… Скажи: «Ты нежная, как весенний цветок в поле». Или: «Ты стройная, как камышинка».

Бубу нахмурился.

— Запомнил? — спросил шаман.

Бубу недовольно пожевал губами.

— Трудно…

— Ладно, будешь приходить каждый день, и я сам буду придумывать новый комплимент для Му.

Бубу помялся.

— А без этого никак?

— Никак. Амулет не подействует.

— Ты же шаман, неужели нельзя?..

— Нельзя.

Бубу поник головой.

— Выше нос, юноша, — сказал шаман. — Вот потаскаешь месяцок цветы, поговоришь приятное… А потом Му сама будет тебя на руках носить. Всего месяц потерпеть.

— Воины говорят… — неуверенно начал Бубу.

— И что же говорят воины?.. — прохладно осведомился шаман.

— Ну… Они говорят, это… Можно проще…

— Хм.

— Они говорят, можно ее дубинкой, того… По голове. И утащить в пещеру.

— Хм-м…

— Значит, можно?

Шаман почесал бородку.

— Вообще-то, я бы все-таки рекомендовал амулет. Но если говорить о чисто технической стороне дела…

— А если ее дубинкой, то амулет будет не нужен?

Шаман пожал плечами.

— Небольшое лечение от сотрясения мозга — это да. А амулет не понадобится.

Бубу заметно повеселел.

— Так я это… Наверное, сначала так попробую.

Шаман опять пожал плечами.

— Попробуй, отчего ж не попробовать, — равнодушно согласился он. — Правда, заранее хочу предупредить — если дубинкой тюкнешь, амулет потом уже точно не поможет.

— Не поможет?..

— Абсолютно определенно, нет.

Бубу постоял минуту в задумчивости. Потом махнул рукой.

— А, ладно! Уж больно долго ждать. Дубинкой попробую.

И развернувшись, направился к выходу из пещеры.

— Зайца оставь! — рявкнул ему вслед шаман. Бубу отдернул руку от зайца.

— Так ведь это…

— Это за консультационные услуги.

— Чего?..

— За мудрый совет, — пояснил шаман.

— А-а… — протянул Бубу, прощаясь глазами с зайцем.

— Бэ, — отрезал шаман.

— Ну… Я пошел?

— Иди. Счастливой семейной жизни.

Бубу вышел. Шаман некоторое время посидел в молчании, помешивая зеленую дрянь в горшке, а потом шкура зашевелилась и внутрь заглянула голова.

— Шаман?

— Войдите, — важно кивнул шаман.

В пещеру протиснулась фигура. В руках она держала свернутую шкуру козы.

— А, Зазу! Зачем ты потревожила меня?..

— Вот, — Зазу развернула шкуру и показала несколько печеных рыбин.

— А, отлично. Положи вон там, рядом с зайцем, — кивнул шаман. — Это все?

— Ну, — замялась Зазу. — Вообще-то я… Как бы это сказать… У меня…

— Знаю, — кивнул шаман. — Муж бьет.

Зазу удивленно выпучила глаза — точнее, один глаз. Второй, заплывший, почти не открывался. Шаман пожал плечами.

— Духи все рассказали мне, ты же понимаешь.

Зазу кивнула.

— Ладно, — сказал шаман. — Я знаю, как тебе помочь.

Он встал и направился в угол пещеры, где в беспорядке были свалены в кучу шкуры, дубинки, рыбьи головы, коровьи черепа и прочая домашняя утварь. Порывшись в хламе, шаман добыл оттуда небольшой глиняный горшочек. Вернувшись к костру, шаман наполнил горшочек зеленой жижей из кипящего на огне горшка.

— Вот, — сказал он, протягивая горшок Зазу. — Добавишь немного мужу в суп. К утру будешь свободна.

Зазу расцвела.

— Принесу тебе еще съедобных кореньев, — сказала она. — И эту козью шкуру тоже можешь оставить себе.

Шаман кивнул. Зазу торопливо покинула пещеру. Шаман вернулся к помешиванию жидкости в горшке.

Еще несколько минут протекли в тишине, а потом шаман невесело усмехнулся.

— Дубинкой, дубинкой…

И еще немного помолчав, добавил:

— Говорю же — амулет лучше!..

© alex_aka_jj

- Я, - честно сказал Радик, подняв руки над собой. – Вот этого охломона спасал. Ну, иди сюда, джигит, что ты там как столб застыл. Расскажи господину полицейскому, что здесь было.
«Джигит», к счастью Рахматуллина, не успевший далеко отойти, нерешительно подошел, встал рядом с ним и, шмыгая разбитым носом, тоже зачем-то поднял руки. Народ на остановке, с любопытством следящий за развитием драматической ситуации, начал посмеиваться и ехидно хлопать в ладоши. И было с чего: лейтенант, успевший подобрать рахматуллинский травматический пистолет, держал его в левой руке, а правой сжимал своего табельного «Макарова». И получалось, что бравый полицейский офицер, как коп в каком-нибудь американском вестерне, целился в задержанных сразу из двух стволов.
- Ты-то чего руки поднял, дурашка? – подавив смешок, сказал Рахматуллин деликатно сопевшему рядом с ним киргизу.
- Так, я не понял, что здесь все же произошло? – уже с раздражением спросил лейтенант Федор Муравленко (как он потом, хоть и с небольшим опозданием, но все же назвался). - Да опустите вы руки, устроили мне тут клоунаду.
- Товарищ лейтенант, можно я скажу? – неожиданно подал голос один из топчущихся на остановке пассажиров, лысоватый мужчина лет пятидесяти. – Вот этого маленького нерусского тут била целая толпа, то ли скинхедов, то ли просто хулиганов…
- И что, заступиться, как всегда, было некому? – с сарказмом спросил лейтенант Муравленко.
- Ну, так я же и рассказываю, - без тени смущения продолжал лысоватый. – Тут вовремя подбежал вот этот вот гражданин в очках. Он выстрелил два раза в воздух, все и разбежались. Молодец, земеля! Держи пять, я бы с тобой пошел в разведку!
И он крепко тиснул руку растерявшемуся Рахматуллину.
- Так было? – обращаясь на этот раз уже к пострадавшему, спросил полицейский.
- Я шель, а они… это… Бер, еки, ушь… алты…Вот, их шесть штук быль… - сбивчиво заговорил киргиз. – Закурить у меня просиль… Я сказаль, что не курю… А они все бить меня началь… Ошинь сильно бить… Земля ногами катать… Меня вот этот батыр спасаль… Стрелил и спасаль. Рахмат тебе, уважаемый!
И киргиз тоже поймал, но сразу обеими ладонями, правую руку Рахматуллина и с чувством пожал ее.
- Да ладно, чего уж там, - забормотал Рахматуллин, физически ощущая, как запунцовели у него от смущения уши.
Скрипнув тормозами, зашипел и стукнул открывшимися дверцами подошедший автобус. Уже через минуту он отправился дальше по своему маршруту, и остановка осталась почти пустой.
- Ну вот, и свидетели все разъехались, - расстроенно сказал Федор Муравленко. – И служба моя вообще-то на сегодня заканчивается уже. Что мне с вами делать, а? У тебя разрешение-то на травматику есть?
Краем глаза Рахматуллин заметил в это время, как по дороге проскочил черный «Ленд-крузер» - точно такой, с каким сегодня утром он столкнулся на перекрестке улиц Лазо и Свешникова. И хотя боковые стекла у машины были затонированы, но через лобовое он успел рассмотреть знакомую носатую физиономию водителя. Который тоже поймал взгляд Рахматуллина и как будто даже притормозил. Но все же проехал дальше.
«Неужели Ахмет? - встревоженно подумал Рахматуллин. – Неужели он до сих пор не свалил из города? Да нет, не такой же он дурак, чтобы продолжать светиться на улицах после того, что натворил. Да и мало ли у нас на улицах сегодня крузеров? И на каждом втором южанин рассекает. Нет, показалось наверное…»
- Так что, где твое разрешение на травматику? – нетерпеливо повторил лейтенант.
- А, да, где-то в бумажнике было, - очнулся Рахматуллин и, покопавшись, протянул документ полицейскому. Тот, спрятав свой пистолет в поясную кобуру, внимательно изучил разрешение и вернул его обратно.
- Товарищ лейтенант, а пистолет? – просительно сказал Рахматуллин. – Он бы мне, на самом деле, и сто лет не нужен был. Я из него только два года назад пару раз для интереса выстрелил в лесу, и он так и лежал у меня в бардачке. А вот сегодня, как видите, пригодился все же. Хотя в людей я не стрелял, заметьте!
- Вообще-то с тобой по этому случаю надо бы поработать, - вздохнув, сказал Муравленко. – Но раз нарушители сбежали и никто из них не пострадал, и спасенный тобой гражданин налицо, ладно, забирай свой пистолет. Но и впредь старайся быть с ним предельно осторожным.
Лейтенант протянул пистолет Рахматуллину, который тот тут же опустил его в внутренний карман куртки. Затем Муравленко вытащил блокнот и ручку.
- Дай-ка я для порядку запишу твои данные. Вдруг понадобишься.
Рахматуллин отметил про себя, что хотя лейтенант и стал полицейским, но привычка обращаться ко всем на «ты» у него осталась - как, видимо, своего рода милицейский атавизм. Но, естественно, замечания ему по этому поводу не сделал – ситуация все же не соответствовала, - а с готовностью продиктовал ему свое имя и фамилию, адрес, номер телефона.
- Так, а ты у нас откуда будешь? – спросил Федор Муравленко почтительно переминавшегося с ноги на ногу киргиза. Тот на самом деле оказался узбеком Асадулло Нагумановым из Ферганской области. Оказалось, что он работал дворником, причем в микрорайоне совсем недалеко от дома Рахматуллина.
- Да, товарищ лейтенант, а вы не можете назвать мне свой телефон? – попросил Рахматуллин, вспомнив, что он так и не взял у Тыртышного его новый номер мобильника. А тут, может, хоть этот сгодится, все надежнее, чем звонить в случае чего по общему, безликому 02.
- Это еще зачем? – с подозрением сказал лейтенант Муравленко.
- Ну, пусть и у меня будет свой знакомый полицейский офицер, - тоном запасливого мужичка поделился с лейтенантом своим соображением Рахматуллин. – Авось еще сгодимся друг другу, мало ли…
- А, ну тогда пиши, - польщенно сказал Муравленко. И он щедро назвал Рахматуллину и свой мобильный телефон, и служебный.
- Ну, всего вам доброго! – молодцевато козырнул лейтенант и зашагал по переходу на противоположную сторону улицы, а потом и вовсе скрылся за углом трехэтажного здания. Может, домой пошел, а может, и в милицию – сам же говорил, что служба у него подходит к концу, а значит, оружие ему следовало сдать. Хотя, может быть, сейчас полицейские и не сдают оружие, а спят с ним под подушкой, как американские копы?
- Я, это… тоже пошель, ладно? – просительно сказал Асадулло.
- Подожди, - остановил его Рахматуллин. – Ты сказал, что ты в третьем микрорайоне живешь и работаешь? Я как раз в ту сторону еду. Иди посиди в моей «Ниве» - вон, видишь, зелененькая такая стоит? А я схожу в магазин, и мы с тобой минут через десять поедем. На ключи, откроешь машину.
- Не, я лучше тут буду… - подумав, покачал головой Асадулло. – Вдруг кто будет спросить: «Ты зачем сель чужой машина?» И опять драка? Нет, здесь буду, ладно?
- Да, брат, ты тут, пожалуй, прав, - вынужден был согласиться Рахматуллин. – Уж очень ты сейчас подозрительно выглядишь. Ну, постой тут, я быстро!
В магазине он купил бутылку красного полусухого для своих женщин и маленькую бутылочку коньячка – это уже для себя. Купил также любимых шпрот, ветчины, сыра. На выходе в цветочном павильоне приобрел еще букет хризантем – на розы уже не хватило, и довольный собой, отправился к своей машине.
На остановке было пустынно, автобус ожидали лишь молодая женщина с ребенком, бомжеватого вида старичок да пара веселящихся подростков. А вот Асадулло видно не было.
«Не дождался, парень, пешком ушел, - с сожалением подумал Рахматуллин. – Зря. Опять на кого-нибудь нарвется в таком виде…»
Он подошел к машине и, открыв ее, поставил пакеты с покупками на заднее сиденье. И хотел было уже сесть за руль, как расслышал за спиной стремительные шаги, тут же ощутил острый толчок в бок и ощутил жаркое чесночное дыхание, обдавшее ему шею сзади.
- Нэт, ты пайдешь в маю машыну, болгарин-татарин! – услышал Рахматуллин знакомый злобный голос. Значит, не почудилось ему: в самом деле недавно здесь проезжал Ахмет! А когда увидел его и узнал, то вернулся обратно и дождался таки удобного момента, волчара!
- Что же ты не угомонишься-то никак, а? – устало спросил Рахматуллин. Странно, но он ничуть не испугался внезапного появления своего врага, потому что внутренне был готов к тому, что Ахмет этот чертов рано или поздно откуда-нибудь вынырнет. – Что же тебя так много сегодня, а? И чего тебе от меня надо?
- Заткнысь и иды молча, - прошипел Ахмет, приобняв его левой рукой и сильно толкая ею Рахматуллина вперед. Правая по прежнему продолжала вдавливать ему в бок острие ножа. Причем Ахмет как-то так умело держал этот нож, что постороннему увидеть его надо было еще постараться.
«Странно, почему же ему просто не зарезать меня здесь? – мелькнула в голове Рахматуллина мысль. – Значит, хочет меня куда-то отвезти. Куда, зачем? Неужели ко мне?»
- К тэбэ поэдэм, - подтвердил его подозрения Ахмет. – Отдашь мнэ не сто, нэ трыста, а уже пицот тысяч рублей!
- А не облезешь? – звенящим голосом сказал Рахматуллин и даже остановился от возмущения. – И откуда у меня дома такие деньги?
И тут же охнул от острой боли: Ахмет сильно надавил на нож, и острие его, проткнув одежду, впилось в тело.
- Иды и малчи, блядь! – почти пролаял Ахмет, брызжа слюной. – Атдашь, сколько скажу, и кагда скажу, понял? Мнэ сейчас денги надо, много денги, а ты мнэ должэн. Иды к машина, вон у киоска стоит.
Действительно, из-за газетного киоска воровато выглядывала тупая черная морда крузера, а через лобовое стекло можно было разглядеть обеспокоено вертящего по сторонам головой темноволосого парня лет двадцати пяти. Ага, значит их двое. Это плохо. Ну что же, при подходе к машине можно попробовать применить пистолет еще раз, уже сослуживший ему сегодня хорошую службу, а сейчас бесполезно оттягивающий внутренний карман куртки. Вот только как его вытащить внезапно? Потому что если замешкаться, то это может стоить жизни – эти отморозки не задумываясь прирежут его.
«И что же он вцепился-то меня, как клещ, этот Ахмет? – морщась от боли в боку, лихорадочно размышлял Рахматуллин на ходу. – Да и, похоже, не столько деньги ему, сколько он поиздеваться хочет надо мной. Да еще у меня же дома! Вот же какая мстительная сволочь, а?».
И тут Ахмет как-то резко выгнув спину дугой, улетел вперед метра на два и упал навзничь. Лязгнув об асфальт, еще дальше улетел его нож-бабочка. А на Ахмете уже верхом сидел… Асадулло и отчаянно молотил его кулаками по голове, по спине.
«Откуда же он взялся?» – изумился Рахматуллин. А Ахмет между тем пришел в себя и рыча стал приподниматься с земли, пытаясь стряхнуть с себя что-то истошно кричащего на родном языке и не перестающего работать маленькими кулачками Асадулло.
Вот здесь Рахматуллин не растерялся. В два прыжка он оказался рядом с ненавистным Ахметом и обрушил на его темноволосый затылок рукоять пистолета, который он достал, даже не заметив, как. Пистолет от удара снова оглушительно бабахнул, тут же громыхнула гофрированная жесть киоска, в который угодила пуля.
Стоящий за киоском «крузер» газанул, резко сдал назад и тут же исчез из виду.
«Вот черт, я, оказывается, запихал пистолет в карман, не поставив на предохранитель! – запоздало запаниковал Рахматуллин. – Я же так застрелиться мог А куда смотрел этот растяпа лейтенант Федор? Во, Федор! Надо срочно позвонить ему, пусть вызывает коллег и пусть забирают, наконец, своего клиента. А тон так надоел мне сегодня, сил просто нет!»
Около их живописной группы стали останавливаться прохожие, снова заклацали фотоаппараты мобильников.
- Вот папарацци долбанные! – рявкнул Рахматуллин. – А ну, помогите лучше связать опасного преступника.
Зевак как ветром сдуло. Но один парень, ладный такой, спортивного вида, тут же пришел на помощь Рахматуллину. Вдвоем они заломили ошеломленно мотающему головой Ахмету руки за спину, Асадулло уже протягивал им трясущейся рукой свой брючной ремень.
- Ты где был, джигит? – спросил его Рахматуллин, старательно обвязывая руки Ахмета ремнем. – Я же тебя просил подождать на остановке.
- Я, это, писать ходиль, - смущенно признался Асадулло.
- Ах, какой молодец! – захохотал Рахматуллин. – Ну, главное, что вовремя вернулся. Спасибо тебе. И тебе спасибо, незнакомый герой.
- Я еще нужен? – вежливо осведомился прохожий герой.
- Да, пожалуй. Постой еще немного рядом для массовки, если время у тебя есть, - попросил его Рахматуллин. – Вдруг кому-то отбить этого абрека захочется? А я пока позвоню одному товарищу.
Он полез за телефоном в карман, потом стал искать записанный на клочке бумажки телефон лейтенанта Федора, как его… Муравленко. И в это время совсем рядом с ними, так как дело происходило у проезжей участи улицы, остановились две иномарки, захлопали дверцы.
- А вот и абреки пожаловали, - все так же ровным голосом сказал парень-спортсмен. – Что будем делать?
Из машин к ним направлялись четверо или пятеро кавказцев. В одном из них Рахматуллин узнал того немолодого седовласого мужчину из «Эльбруса», который все время находился рядом с ними, когда они с Тыртышным приехали на труп Вахи Гехоева.
Заметив, что Рахматуллин поднял с земли оброненный в пылу схватки пистолет, седой предостерегающе выставил перед собой ладони:
- Спокойно, кунаки! Вы нам не нужны. Мы вот за ним.
Он ткнул пальцем в валяющегося на земле со связанными за спиной руками Ахмета.
- И не надо никуда звонить, ладно?
Рахматуллин вспомнил слова Тыртышного о том, что теперь Ахмета будут искать и свои, чтобы покарать за убийство, и облегченно вздохнул – эти суровые мужики действительно приехали только за Ахметом.
- Ладно, забирайте, - сказал он. – Нам он не нужен…
Мрачные брюнеты молча подняли Ахмета с земли, скоренько отнесли к одной из машин и закинули в открытый багажник как мешок с картошкой. Вновь послышались хлопки закрываемых дверок, машины сорвались с места и унеслись прочь.
- Да, не завидую я ему, - задумчиво сказал Рахматуллин. – Ну, ладно, надеюсь, на сегодня все. Пошли, Асадулло, в мою машину, да поедем, наконец, домой. А тебе, парень… как тебя, кстати, зовут-то?.. Степан? Ну, а я Радик. Спасибо тебе еще раз, Стёпа. Может, подвезти куда? Ну, тогда бывай!
И Рахматуллин с мелко семенящим рядом с ним Асадулло зашагали к терпеливо дожидающейся их «Ниве»…

©umorat