Гордые люди решили до Бога
Добраться при помощи собственных рук.
Жгли кирпичи человеческой пробы,
Так как камней не имели вокруг.

Строили башню, с которой до неба,
Чуть подтянувшись, достать бы могли.
Гордым величье и слава потребны,
Блоки тщеславья в основу легли.

Глину месили из личных амбиций
И заправляли соломой из грез.
Смесь растворяли бунтарской водицей,
Кровью и потом, и реками слез.

Нечеловеческий стон разносился
Тысяч людей, одурманенных злом.
Ветер иллюзий над ними носился,
Смерть насмехалась зияющим ртом.

Гордые люди восстали в единстве:
«Выстроим столп высотой до небес!
Начали делать и не поленимся.
Объединил нас всемирный прогресс!

Сделаем имя свое знаменитым!
Увековечим себя на века!
Чтобы рассеявшись, каждый строитель,
Мог наблюдать его издалека».

Как ненасытно нутро честолюбца!
Зависть и спесь жадно требуют корм.
К славе людской нагло гордые рвутся,
Не признавая Божественных норм.

«Кто человек ты, что с Господом споришь?
Хвалишься чем? Не Творцом ли дано?
Через ограду во двор лезет вор лишь,
Чтобы украсть золотое руно.

Идола лепишь на глиняных ступнях.
Видный фасад, но фундамента нет.
Чувствуешь страх и сомненья попутно.
Любишь награды под лестный сонет.

Скоро увидишь, как падают башни.
Грязью скреплен великан-зиккурат.
В небо грозишь кулаками бесстрашно,
Труд превращаешь в мучительный ад.

Слушайте голос Мой в ваших стараньях,
В грома раскатах и в шепоте нив.
С шумом гигантские валятся зданья,
Самоуверенность – сказка и миф.

Я вас создал по лицу и подобью.
Знаю вас всех, берегу и люблю.
Так не гляди на Меня исподлобья:
«Ладно... Исполню уж волю Твою».

Вам без Меня ничего не добиться.
В гневе разрушу Я ваш монумент!
Вы преступили тщеславья границы.
Опустошенья наступит момент.

Силы иссякнут, опустятся руки,
Мнимы надежды на перстный проект.
Вам не помогут рекламные трюки
И фанатизм возгордившихся сект.

Собственноручным делам поклоняясь,
Богопознания отбросили ключ.
Славу себе и почет принимая,
Гордый на башне глядит выше туч.

Я обещал, вновь потопа не будет.
Не уничтожу - рассею Я вас!
Тот уж паденье свое не забудет,
Кто выше всех восседает сейчас.

Гордые люди! Опомнитесь, полно!
Вам, надрываясь, страдать от бунта,
Приободряясь весельем притворно,
Плыть против ветра, к тому ж без винта.

Остановитесь в бегах бесконечных!
Не надоело поджилки вам рвать.
Слушайтесь Бога, спешу к вам навстречу.
Стоит Меня лишь на помощь призвать.

План, согласованный с Зодчим Всесильным
В жизнь претворится. А вы, как орлы,
Ждите Мой ветер, расправивши крылья,
Чтоб в восходящем потоке парить!»

Токарева Анна

Тесто мяли и месили
Кулаком и пятернёю,
По бокам его лупили –
И оставили в покое.

Возле печки, в тёплом месте,
Принакрытому тряпицей,
Что-то скучно стало тесту
В одиночку пузыриться.

В темноте, в плену посуды,
От ванили задыхаясь,
Тесто думало о чуде,
Любопытно поднимаясь.

Было тесту томно, сладко,
Ведь изюмными глазами
Оно видело лампадку
На стене под образами!

Тесто замерло в смиренье,
Когда в печь его сажали,
Чтоб в Христово Воскресенье
Куличом его назвали!

Россия

Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей
иль просто безумной тебя назовут?
Ты светишь... Взгляну -- и мне счастие вспомнится.
Да, эти лучи не зайдут.

Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,
и в женском медлительном взгляде была.
В полях озаренных, холодных и девственных,
цветком голубым ты цвела.

Ты осень водила по рощам заплаканным,
весной целовала ресницы мои.
Ты в душных церквах повторяла за дьяконом
слепые слова ектеньи.

Ты летом за нивой звенела зарницами,
в день зимний я в инее видел твой лик.
Ты ночью склонялась со мной над страницами
властительных, песенных книг.

Была ты и будешь. Таинственно создан я
из блеска и дымки твоих облаков.
Когда надо мною ночь плещется звездная,
я слышу твой реющий зов.

Ты -- в сердце, Россия. Ты -- цепь и подножие,
ты -- в ропоте крови, в смятенье мечты.
И мне ли плутать в этот век бездорожия?
Мне светишь по-прежнему ты.

В хрустальный шар заключены мы были...

В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.

И не было ни прошлого, ни цели,
нас вечности восторг соединил,
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.

Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.

И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звездной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.

Хоть мы грустим и радуемся розно,
твое лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звездной,
оставшейся на кончиках ресниц...

Для тех, кто меня не увидит
Останутся эти листы,
Останутся старые фото
И дни, что дарила мне ты.

Себя оправдать не желая,
Я был хуже всех в эти дни,
Дыханьем огня обладая,
Я жёг не костры, а огни.

Я тратил бессмысленно время,
Что было дороже всего
И вот приближенье финала,
На сцене уж нет никого.

Ты помнишь меня так, как надо,
Ты знаешь меня лучше всех,
Одна мне на свете награда –
Улыбка твоя и твой смех.

Для тех, для кого я украшен,
Для них, для кого я чужой,
Останутся тихие строки,
В которых я искренне твой.

Их всех, для кого безразличны,
Все слёзы, страданья, мечты,
Кто мыслит красиво, привычно,
Прости их, любимая, ты!

И тех, кто на крик не ответил,
И тех, кто меня предавал,
Прости ты и этих и этих –
Прости, как Господь завещал!

И тех, для кого не откроет,
Врата свои вечная жизнь,
И тех, кто считает героем
Исчадия ада и лжи,

И тех, для кого недоступны,
Рождённые болью слова,
Кто видит во мне лицемера –
Прости их и будешь права.

Я знаю –возврата не будет,
Но только спустя много лет,
Надеюсь, меня не осудят
За то, что создал на Земле.

Всех тех, у кого нету свыше
Такого страданья в груди,
Кто ходит свободно и дышит
Чья долгая жизнь впереди

Всех тех, кто не в силах оставить,
Грехов своих доблестный чин,
Всех тех, кого можно поздравить
С потерею чести мужчин,

Всех тех, кто живёт, как умеет,
Хоть знает что нужно и как,
Прости их – они каменеют,
Они застывают в грехах.

И тех, для кого я ничтожен,
Но вписан в расстрельный их ряд…
Прости их, любимая, тоже –
Не знают они, что творят!

Сергей Ильин

Не всегда у волны, неуемной и бурной,
Наиболее мутны струи,
Не всегда небосвод беспредельно лазурный
Исполняет посулы свои.

Не всегда у цветка, что пестрее денницы, -
Изощренней других аромат,
Не всегда большекрылые мощные птицы
Выше малых пичужек летят.

Не всегда человек, беспрерывно скорбящий,
Паче многих судьбой обделен,
Не всегда и повеса, людей веселящий,
Наименее строг и умен.

Не всегда в богомолье души исступленной
Пламень истинной веры сокрыт,
Не всегда многословный и томный влюбленный
Настоящее чувство таит.

Огюст Барбье

Пусть те, кто каменно-тверды,
Своим всезнанием гордятся.
Стою. Потеряны следы.
Куда пойти? Куда податься?

Где путь меж добротой и злобой?
И где граничат свет и тьма?
И где он, этот мир особый
Успокоенья и ума?

Когда обманчивая внешность
Обескураживает всех,
Где эти мужество и нежность,
Вернейшие из наших вех?

И нет священной злобы, нет,
Не может быть священной злобы.
Зачем, губительный стилет,
Тебе уподобляют слово!

Кто прикасается к словам,
Не должен прикасаться к стали.
На верность добрым божествам
Не надо клясться на кинжале!

Отдай кинжал тому, кто слаб,
Чье слово лживо или слабо.
У нас иной и лад, и склад.
И все. И большего не надо.

Давид Самойлов

Свое достоинство храня,
Как с гостем говорит случайным,
И за столом
Сервизом чайным
Отгородилась от меня.

Заводит речь о жизни райской,
О безупречности своей,
О муже...
И фарфор китайский
Как бы поддакивает ей.

И я заметил на стене:
Добавкою к семейной притче
Из рамки улыбался мне
Семьи удачливый добытчик.

Безделицами окружен,
Которым так легко разбиться,
Задумчиво, как умный слон,
Сижу, боясь пошевелиться.
Ее оглядывая "рай"
И прошлое припоминая,
Прошу доверчиво:
- Сыграй!..
- О нет... Давно уж не играю!..
И, чтоб упрашивать не стал,
Лениво повела рукою...
"Но кто же, думаю, играл,
Но кто же бредил здесь пургою?.
Чьи руки воскресить сумели
Те ночи давние, те дни:
Непотухавшие огни,
Незатихавшие метели?"

А в это время из дверей,
Где лак рояля засветился,
Несмелый мальчик вышел к ней
И, сделав шаг, остановился.
В лице незрелой красоты
Слились, сплелись,
Как звуки в гамме,
Ее красивые черты
С чужими смутными чертами.

И понял я
Сознаньем всем:
Меж нами
В маленькой квартире
Легло пространство
Больше, чем
От Ленинграда до Сибири.

Опять далекая!..
И жаль,
Что даже не с кем
Мне проститься:
Той девушке, носившей шаль,
Здесь не позволят появиться.

А что без той любовь моя?..
Безрадостна и сиротлива!..
Дверь,
Лестница...
Очнулся я
На жестких космах
Львиной гривы.
Мои ли тронули слова,
Но плакал зверь,
Большой и грозный.
Я видел, как по морде льва
Катились каменные слезы.

Себя в дороге веселя,
И так беспечно,
Так не к месту
Пел кто-то, подходя к подъезду:
"Тру-ля-ля-ля!.. Тру-ля-ля-ля!.."
При встрече,
Сделав поворот,
Успел заметить я,
Что это
Беспечно трулюлюкал тот,
Глядевший у нее с портрета...

Василий Федоров

Как шептала она мне по-польски: dobrze
На бильярдном столе в расписном халате
И красиво кричала: о боже боже
На иврите санскрите и кирибати

И хотя я терпеть не могу бильярда
И с тех пор не мешаю коньяк и водку
Иногда вспоминаю в пылу азарта
Фантазерку спортсменку и полиглотку

- Ну, что ты плачешь, медсестра?
Уже пора забыть комбата...
- Не знаю...
Может и пора.-
И улыбнулась виновато.

Среди веселья и печали
И этих праздничных огней
Сидят в кафе однополчане
В гостях у памяти своей.

Их стол стоит чуть-чуть в сторонке.
И, от всего отрешены,
Они поют в углу негромко
То, что певали в дни войны.

Потом встают, подняв стаканы,
И молча пьют за тех солдат,
Что на Руси
И в разных странах
Под обелисками лежат.

А рядом праздник отмечали
Их дети -
Внуки иль сыны,
Среди веселья и печали
Совсем не знавшие войны.

И кто-то молвил глуховато,
Как будто был в чем виноват:
- Вон там в углу сидят солдаты -
Давайте выпьем за солдат...

Все с мест мгновенно повскакали,
К столу затихшему пошли -
И о гвардейские стаканы
Звенела юность от души.

А после в круг входили парами,
Но, возымев над всеми власть,
Гостей поразбросала "барыня".
И тут же пляска началась.

И медсестру какой-то парень
Вприсядку весело повел.
Он лихо по полу ударил,
И загудел в восторге пол.

Вот медсестра уже напротив
Выводит дробный перестук.
И, двадцать пять годочков сбросив,
Она рванулась в тесный круг.

Ей показалось на мгновенье,
Что где-то виделись они:
То ль вместе шли из окруженья
В те злые памятные дни,

То ль, раненного, с поля боя
Его тащила на себе.
Но парень был моложе вдвое,
Пока чужой в ее судьбе.

Смешалось все -
Улыбки, краски.
И молодость, и седина.
Нет ничего прекрасней пляски,
Когда от радости она.

Плясали бывшие солдаты,
Нежданно встретившись в пути
С солдатами семидесятых,
Еще мальчишками почти.

Плясали так они, как будто
Вот-вот закончилась война.
Как будто лишь одну минуту
Стоит над миром тишина.

Андрей Дементьев

Весь мир в тебе, и ты, как мир, един.

Со всеми будь, но избегай общин.

Их основал когда-то дух, но вот

Толпа рабов, отгородясь, бредёт

За буквой следом, накрепко забыв

Про зов свободы и любви порыв.

Им не свобода — цепи им нужны.

Они свободой порабощены.

И, на колени пав, стремятся в плен

К тому, кто всех зовёт восстать с колен.

Знакомы им лишь внешние пути,

А дух велит вовнутрь себя войти

И в глубине увидеть наконец

В едином сердце тысячи сердец.

Вот твой предел, твоих стремлений край,

Твоей души сияющий Синай.

Но здесь замри. Останови полёт,

Иначе пламя грудь твою прожжёт.

И, равновесье обретя, вернись

К вещам и дням, вдохнув в них ширь и высь.

Анна Ахматова

КЛЯТВА

И та, что сегодня прощается с милым,-
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!

Июль 1941, Ленинград

МУЖЕСТВО

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!

23 февраля 1942, Ташкент

* * *

Важно с девочками простились,
На ходу целовали мать,
Во все новое нарядились,
Как в солдатики шли играть.
Ни плохих, ни хороших, ни средних...
Все они по своим местам,
Где ни первых нет, ни последних...
Все они опочили там.

1943, Ташкент

ВЕСНОЙ СОРОК ПЯТОГО

Мелькали дома и опушки,
Дымился туман над водой.
И мылся в гремящей теплушке
Чуть свет лейтенант молодой.
Он ждать не хотел остановки,
Входя в ослепительный день.
А сзади его для страховки
Держали за брючный ремень.
Стоял он в летящем вагоне,
Судьбу принимая свою,
И лили ему на ладони
Воды неудобной струю.
В разбитом очнувшемся мире,
Мечтавшем забыть про беду,
Уже километра четыре
Он мылся на полном ходу.
Смеющийся, голый по пояс,
Над самым проемом дверей.
И яростно нес его поезд
В пространство - скорей и скорей!
Пред странами всеми, что плыли
В предчувствии мирной страды,
Военного пота и пыли
Усердно смывал он следы -
Весной сорок пятого года,
Своею удачей храним...
Солдаты стрелкового взвода,
Как в раме, стояли за ним.

1969

Расул Гамзатов

ЖУРАВЛИ

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый -
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

НАДПИСЬ НА КАМНЕ

У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.
Ни крестов, ни цветов,
не полощутся флаги.
Серебрится кусок
алюминьевой фляги,
и подсумок пустой,
и осколок гранаты —
неразлучны они
даже с мертвым солдатом.
Ты подумай о нем,
молодом и веселом.
В сорок первом
окончил он
среднюю школу.
У него на груди
под рубахой хранится
фотокарточка той,
что жила за Царицей.
…У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.
Он живым завещал
город выстроить снова
здесь, где он защищал
наше дело и слово.
Пусть гранит сохранит
прямоту человека,
а стекло — чистоту
сынa трудного века.

23 июля 1943, Сталинград

Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.

Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.

Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.

Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой...
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой...

Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.

Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.

За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.

Константин Симонов. 1941

Давно умолк последний выстрел,
Последний стон сороковых.
Спешат года походкой быстрой,
И тает строй солдат живых.
За наши жизни умирали
Те, кто сегодня старики.
С последним выдохом кричали:
"Вперед!" – смертям всем вопреки.
От вражьих глаз прикрывшись веткой,
Он бить без промаха умел.
Лишь глаз, припав к винтовке меткой,
От напряжения немел.
Один... другой... их меньше, меньше,
Захватчиков земли моей.
И в майский день порою вешней
Не стало их. И мир светлей!
Пройти пришлось вам пол-Европы,
Чтоб их добить в норе своей.
Войной забрызганные тропы
Не заметает суховей.
И время всем в наш День Победы
Напомнить памятный глагол:
Врага, а это наше кредо,
Бить там, откуда он пришел!
Земной поклон, солдат, от жизни,
От всех, кого ты заслонил.
Ты спас свободу, честь Отчизны,
В потомках память заслужил!

Николай Зарембо

ЗЕМНОЙ ПОКЛОН

Ушла война. Осталась память.
И опаленные сердца.
И похоронок злая наледь,
И чьи–то дети без отца…
И мать – старушка ждать устала
пропавших без вести сынов…
И скорбь морщины протоптала
На лицах поседевших вдов…
Ушли сраженья, канув в Лету.
Потерь не знавшим не понять,
Что кто–то письма шлет по свету,
Родных, надеясь отыскать.
И в безысходном горе где– то
Заплачет траурная медь.
И заберет в себя планета
От старых ран принявших смерть.
И где-то там, за перелеском,
Свой долг исполнивший уже,
Заснул солдат под обелиском
В своем последнем блиндаже.
А сколько рядом их со мною
Таких родных, живых солдат!
Виски окрашены войною,
И полный перечень наград.
За ваше мужество в бою,
За вашу боль, за ваши раны,
За жизнь счастливую мою –
Земной поклон вам, ветераны!

Александр Фролов

русская советская поэтесса
10 мая 1924 — 20 ноября 1991
87 лет назад 20 лет назад

Юлия Владимировна Друнина родилась 10 мая 1924 года в Москве. Ее родители работали в школе: отец – учителем истории, мать – библиотекарем. Юлия окончила школу № 131, где работал её отец. Стихи она писала еще школьницей. Это были стихи о любви, о природе.

Когда началась Великая Отечественная война, Юле было 17 лет. Она пришла в добровольную санитарную дружину при Районном обществе Красного Креста, работала санитаркой, строила оборонительные сооружения под Можайском. После ранения поступила в Школу младших авиаспециалистов и, окончив ее, была направлена в штурмовой полк на Дальнем Востоке.

Поехав на похороны отца, она не возвращается в свой полк, а получает направление на Западный фронт: воевала в Белоруссии, Прибалтике. После контузии в 1944 году была демобилизована. Война стала главной темой стихов Юлии Друниной.

Я родом не из детства – из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.

Я родом не из детства – из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства – из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя – шершавые ладони.

Я родом не из детства – из войны.
Прости меня – в том нет моей вины...

Приехав в Москву и не сдав вступительных экзаменов, Юлия посещает занятия в Литературном институте. В 1945 году были опубликованы ее стихи в журнале «Знамя», в 1947 году она была принята в Союз писателей. В 1950-1980-х годах выходят сборники ее стихов: «Разговор с сердцем», «Ветер с фронта», «Современники», «Тревога», «В двух измерениях», «Я родом из детства», «Окопная звезда», «Не бывает любви несчастливой», «Бабье лето», «Солнце – на лето». Юлия Друнина пробовала себе в прозе – написала повесть «Алиска», автобиографическую повесть «С тех вершин…», публицистические произведения.

В 1990 году избиралась в Верховный Совет СССР, но разочаровалась в деятельности этого органа.

20 ноября 1991 года она покончила с собой, не желая видеть, «как летит под откос Россия». Похоронена рядом с мужем Алексеем Каплером в поселке Старый Крым.

Поэт и переводчик (Омар Хаям, Хафиз и др. восточные поэты). Переложил на стихи Библию - книгу Экклизиаста.

Автобиография

Жил я в Химках. Гладил кошку.
Спал с женою. Ел картошку.
Водку пил. С женою ладил.
Ел пельмени. Кошку гладил

Из стихотворного переложения Библии

Мне выпало в Израиле царить.
Я дал зарок: познать людские страсти.
Всё взвесить. Слов пустых не говорить.
Задача – тяжелее царской власти.
Всё чередой прошло передо мной –
Блеск, нищета, величие, разруха…
И вот вам вывод мудрости земной:
Всё – суета сует, томленье духа!
Прямым вовек не станет путь планет.
Число светил доступно звездочёту.
Но то, чего на этом свете нет,
Не поддаётся никакому счёту.
И я сказал себе: ты стал велик
Благодаря познаньям обретённым.
Ты больше всех изведал и постиг,
И сердце твоё стало умудрённым.
Ты предал сердце мудрости – и та
Насытила его до опьяненья.
Но понял ты: и это – суета,
И это – духа твоего томленье!
Под тяжестью познанья плечи горбь.
У мудрости великой – вкус печали.
Кто множит знанья – умножает скорбь.
Зерно её заложено в начале.

***
Есть время жить – и время умирать.
Всему свой срок. Всему приходит время.
Есть время сеять – время собирать.
Есть время несть – есть время сбросить бремя.
Есть время убирать – и врачевать,
Есть время разрушать – и время строить.
Сшивать – и рвать. Стяжать – и расточать.
Хранить молчанье – слова удостоить.
Всему свой срок. Терять и обретать.
Есть время славословий – и проклятий.
Всему свой час. Есть время обнимать –
И время уклоняться от объятий.
Есть время плакать – и пускаться в пляс.
И побивать каменьями кумира.
Есть час любви – и ненависти час.
И для войны есть время – и для мира.
Что проку человеку от труда?
Что пользы ото всех его свершений,
Которые Господь ему сюда
Послал для ежедневных упражнений?
Прекрасным создал этот мир Господь.
Дал разум людям, но понятья не дал,
Чтоб человек, свою земную плоть
Преодолев, Его дела изведал.
И понял я, хоть это и старо,
Что лучшего придумать мы не можем:
Трудиться. Есть и пить. Творить добро.
Я это называю Даром Божьим.
И понял я, что все его дела
Бессмертны: ни прибавить – ни убавить.
И остаётся нам одна хвала,
И остаётся только Бога славить!
Что было прежде – то и будет впредь,
И прежде было – то, что завтра будет.
Бог призовёт, когда наступит смерть,
И всех по справедливости рассудит.
А здесь я видел беззаконный суд.
Творят неправду, истины взыскуя.
Сказал себе я: высший суд – не тут.
Господь рассудит суету мирскую.
Дойди, судья всевышний, до основ,
Открой нам грубость истин подноготных:
Что нет у человеческих сынов
Суественных отличий от животных.
Судьба у человека и скота
Одна и та же и одно дыханье.
Везде одна и та же суета,
Одной и той же жизни трепыханье.
Из праха Бог воззвал – и в прах поверг!
Все будем там. Попробуйте, проверьте,
Что наши души устремятся вверх,
А вниз – животных души после смерти.

Пятничные рубаи
Перевод Германа Плисецкого

Когда плачут весной облака -- не грусти.
Прикажи себе чашу вина принести.
Травка эта, которая радует взоры,
Завтра будет из нашего праха расти.

* * *

Я -- школяр в этом лучшем из лучших миров.
Труд мой тяжек: учитель уж больно суров!
До седин я у жизни хожу в подмастерьях,
Все еще не зачислен в разряд мастеров...

* * *

Как жар-птица, как в сказочном замке княжна.
В сердце истина скрытно храниться должна.
И жемчужине, чтобы налиться сияньем,
Точно так же глубокая тайна нужна.

* * *

В колыбели -- младенец, покойник -- в гробу:
Вот и все, что известно про нашу судьбу.
Выпей чашу до дна -- и не спрашивай много:
Господин не откроет секрета рабу.

* * *

Те, что веруют слепо, -- пути не найдут,
Тех, кто мыслит, -- сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
"О невежды! Дорога не там и не тут!"

* * *

Если труженик, в поте лица своего
Добывающий хлеб, не стяжал ничего --
Почему он ничтожеству кланяться должен
Или даже тому, кто не хуже его?

* * *

Тот, кто следует разуму, -- доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока.

* * *

Отчего всемогущий творец наших тел
Даровать нам бессмертия не захотел?
Если мы совершенны -- зачем умираем?
Если несовершенны -- то кто бракодел?

* * *

Так как собственной смерти отсрочить нельзя,
Так как свыше указана смертным стезя,
Так как вечные вещи не слепишь из воска --
То и плакать об этом не стоит, друзья!

* * *

Нет ни рая, ни ада, о сердце моё!
Нет из мрака возврата, о сердце моё!
И не надо надеяться, о моё сердце!
И бояться не надо, о сердце моё!

Русский писатель, поэт, живописец.
Его перу принадлежат шесть поэтических сборников и восемь книг прозы, но и по сей день многое из его наследия не издано. В состоянии душевной депрессии 4 ноября 1972 г. Голубков покончил с собой, использовав охотничий патрон, подаренным ему соседом по Абрамцеву — писателем Юрием Казаковым.

"В Дм. Голубкове больше, нежели в ком-либо из его окружения, казалось, были налицо все элементы гения: талант, ясный ум, простодушие, безыскусность, сосредоточенность, уважение к авторитетам, равнодушие к легкой славе, душевное трудолюбие и, наконец, главное, без чего ни при каких условиях не может состояться русский писатель, — врожденная совестливость, мучительным заложником которой он, в сущности, и оказался. ...Для Мити была роковой принадлежность прошлому столетию с его кодексом чести и тиранством совести…" (Владимир Леонович, «Дружба народов», 1993, № 3).

Человек, как звезда, рождается,
Средь неясной,
Туманной млечности,
В бесконечности начинается,
и кончается в бесконечности...

Поколеньями созидается
век за веком
Земля нетленная.
Человек, как звезда, рождается,
Чтоб светлее стала вселенная.

* * *
Наука уходить. Уменье в срок,
Уста от уст приросших отрывая,
Отхлынуть, выплеснуться за порог,
Запруды и ограды размывая.

Прошла.
Всё оглушительней затишье,
Всё шире издали морская гладь.
Полнее вижу я тебя и слышу:
«Прости, любимый…»
Нечего прощать.

ДЫМОК

Что ни вечер - эта пара:
Он - без шапки, налегке,
И она - в шубейке старой,
В тёплом вязаном платке.

Он кладёт пузатый ранец
На ноздристый серый снег.
Нежен так его румянец.
Так неловок грубый смех.

Здесь, за бойлерной кирпичной,
О берёзу опершись,
В позе вольной, но приличной,
Говорит он ей про жизнь.

И она, испачкав шубку,
О белёсую кору,
Ждёт, бледнея не на шутку,
И молчком ведёт игру.

Словно козочка, брыкая
Воздух ножкой в сапожке,
Зябнет фея городская
В тёплом мамином платке.

Стёрт локтями парты глянец,
И отец уже не строг.
Ждёт заиндевелый ранец -
Терпеливый лежебок.

Он стоит, легко одетый,
Близок - и ещё далёк.
Сладок дым от сигареты
С милым именем "Дымок".

И она украдкой ловит
Этот сладкий едкий дым,
И ему не прекословит,
Соглашаясь молча с ним.

Уходит молодость без спроса,
Без слов, без мятежей…
Уж волосы растут из носа
И из ушей.
И дети, что в одном квартале
Со мной живут,
Совсем уже большими стали:
Здороваться перестают.
Уже не видят синей птицы
Глаза мои:
То голубь на балкон садится,
То воробьи.
И та, которой столько бредил,
Я весь свой май,
Глядит мне вслед, как на последний
Ночной трамвай.

Евгений Вербин