| Nestor | Дата: Вторник, 25 Февраля 2014, 00.09.49 | Сообщение # 333 |
Группа: Эксперт
Сообщений: 25600
Статус: Отсутствует
| третий рассказ о хаммельбурге
Я стараюсь не заниматься перепечатками, но в данном случае делаю исключение, так как источник достаточно редкий (тираж, указанный на книге - 200 экз.)
Автор - советский летчик Н.В.Ващенко, попавший в немецкий плен (карточка военнопленного: 1, 2), затем служивший в РОА и оставшийся на западе.
Оффлаг Хаммельбург
Стояла мягкая золотая осень, солнце бросало свои последние лучи, освещая восточную часть невысоких, покрытых лесом гор, а ниже - небольшой городок с готическими крышами и кирхой. Природа воистину хотела нам помочь! Привели в огромный лагерь: офлаг Хаммельбург. Стационарные постройки у входа, вероятно, еще со времен первой мировой войны, а за ними - бесчисленные бараки, обнесенные рядами колючей проволоки . Впоследствии мы узнали, что из этого лагеря бежал в эту войну французский генерал Жиро. В этот вечер нас опять пересчитали, загнали в бараки, есть ничего не дали, кроме чая, заваренного на липовых листьях. Утром выстроили перед бараком и повели в здание канцелярии. Разделили по родам войск, просто спрашивая, где служил. В канцелярии стояло в ряд несколько столов, за ними - военнопленные, ранее подготовленные немцами для статистического учета и выдачи личных номеров. Когда подошла моя очередь, военный инженер 3-го ранга ВВС, у которого было мое досье, спросил: «Украинец?». Я сказал, что не могу считать себя украинцем, поскольку происхожу из казаков и по-украински не говорю, потому что всю жизнь прожил в центральных областях Советского Союза и в Сибири. Последовала реплика: «Ну и осел, так и подохнешь скоро».
Уже после узнал, что немцы создали для украинцев лучшие условия, назначили на кухню, в лагерную прислугу, выводили на работы в лазареты, к крестьянам и т. п. Политика немцев преследовала цель посеять вражду между народами, населяющими Советский Союз. В канцелярии мне сказали: «Забудь свои имя и фамилию, теперь ты N 4843». Поместили меня в барак N 8. В комнате нас было двадцать человек, старшим - капитан Н., который нам, молодым, казался «стариком», а ему было не больше 38-ми. До плена он командовал отдельной дальнебомбардировочной эскадрильей. Началась тяжелая, голодная и холодная жизнь в плену.
Привозят сбежавших из эшелона
На третий день пошли слухи, что в лагерь везут пленных, сбежавших из нашего эшелона. Их якобы всех переловили. Часа в четыре после полудня действительно привели под усиленной охраной группу из двадцати человек. Многие были из моего барака в Лодзи. Часовые умышленно старались вести пойманных так, чтобы как можно больше пленных видело их. Из двадцати трех бежавших двое, вроде бы, разбились во время прыжка с поезда, а одного еще не поймали. Его поймали и привезли в Хаммельбург дней через шесть. Никто из них в общей лагерь не попал, содержались они в специальном бараке, под усиленной охраной. Недели через две были отправлены в концентрационный лагерь.
По соседству с нашими бараками находились бараки военнопленных французов, отделенные от нас тремя рядами колючей проволоки. Некоторые из нас, говорящие по-французски, вступали в разговор, когда те ради любопытства подходили к колючей проволоке. В результате французы частенько перебрасывали к нам куски вонючего немецкого сыра, который сами не ели. Наш ежедневный рацион был таков: утром - кипяток, иногда в него добавляли каких-то листьев, тогда это было похоже на чай. В полдень к дежурным по комнате (назначали двоих) присоединялись два помощника, чтобы нести баланду. Они шли на кухню и приносили котел с супом. Обычно суп состоял из брюквы. Тот, кому среди вонючей брюквы попадалась небольшая картофелина, считался счастливчиком. Изредка в суп добавляли вонючую соленую рыбу, очень редко - протухшее мясо. Каждый из военнопленных имел миску и с ней подходил к котлу, соблюдая очередь. Такой баланды мы должны были получить литр, но практически попадало чуть больше 0,5 литра. Вонь от вареной брюквы распространялась на весь лагерь. Для людей с больными желудками это было страдание, и нередко оно завершалось смертельным исходом; люди же со здоровыми желудками часто получали катаральное воспаление или язву. Вечером выдавался ужин. На человека 100 грамм черного хлеба с примесью свеклы или еще чего-то, что трудно было определить, 20 г маргарина, 20 г искусственного меда (кюнст-хениг), чай из липовых листьев или опять дневная баланда из брюквы. Дневной рацион «пищи» предусматривал постепенное умирание.
Дележка пищи
Основным суточным питанием военнопленного являлся ужин, или, если называть по времени, - «обед», т.к. в пять - пять тридцать вечера. Получать продукты для ужина шли дежурные по комнате, но в помощь им выделялось еще два или три человека чтобы нечего не случилось по дороге от кухни до барака, ведь каждая крошка пищи для голодного человека была спасением.
Принесенные продукты ставились на большой деревянный стол, который тотчас окружали все обитатели комнаты. Напряжение нарастало - начинался дележ пищи. Нужно было поделить продукты так, чтобы всем было поровну. Один грамм недовеса или перевеса для голодного имел огромное значение.
Выбирался человек, который имел точный глаз и не «дрожащие» руки, он должен был разделить хлеб, маргарин и искусственный мед на 20 абсолютно равных частиц. Если кто-то заметил или показалось самому, что в одной дольке меньше, чем в других, то отбиралось от других долек по микроскопическому кусочку и прикладывалось к недостающей. Люди жадными глазами «примеряли» порезанные дольки. Если случалось, что кто-то возмущался не точной дележке, то брались самодельные «весы» и по ним проверялись нарезанные порции. Большинство было против этого и почти всегда, находился человек предлагающий «протестанту» в обмен свою порцию.
После нескольких правильных замечаний по поводу дележки продуктов, решением живущих в комнате меня назначили делить и распределять продукты, что я и выполнял до моей отправки в лагерный лазарет.
Как только продукты были поделены, я брал список людей нашей комнаты, садился на скамейку неподалеку от стола, спиной к столу. Дежурный по комнате подходил к столу и указывая на порции спрашивал меня:- «кому»? Я выбирал фамилию из списка, и называл громко, делая в списке отметку. И так на 19 человек, 20-тая оставалась мне. Несмотря на «дикость» такой системы раздела, она была справедлива и никогда не вызывала никаких эксцессов.
В нашей комнате, большинство съедали все полученное в течении 5-6 минут, включая и миску вонючего супа , хотя каждый поначалу, старался растянуть « удовольствие» , но голод ломал все «умственные» преграды и все быстро съедалось. Как успокоение, выставлялась математическая формула: «От перестановки слагаемых - сумма не меняется».
Но были два человека, которые имели «терпение», или что- то ,что я затрудняюсь определить. Они брали эту несчастную порцию хлеба, маргарина и искусственного меда, смешивали вместе, опускали в котелок с баландой, добавляли до верха водой и ставили эту смесь на горящую чугунку, доводя до кипения. С этим месивом, оба шли к нарам и там приступали к еде, стараясь, как можно дольше растянуть процесс « насыщения». Остальные обитатели комнаты смотрели на них с неприязнью, так как начинали снова испытывать «позывы голода», чуть притихшие перед этим, а некоторые просто уходили из комнаты.
[...]
Преступник на кухне
В нашей комнате был военный техник 2-го ранга Григорий Скловец. В плен он попал в первые дни войны где-то в районе Минска. Фактически он был лейтенантом в зенитной артиллерии по охране аэродрома отдельного авиационного полка. Полк был разбит на земле, при первых налетах немецкой авиации. Летный и технический состав полка решил пробираться к своим, и Григорий Скловец присоединился к ним. В то время немцы уже продвинулись далеко на восток, и группе приходилось днем прятаться в лесах, а ночью идти. В конце концов, немцы окружили группу и всех взяли в плен. Григорий Скловец по-национальности был еврей, особенно его выдавали глаза, меньше нос. Чтобы уменьшить риск и держать его при себе, один из техников дал ему свое запасное обмундирование - и Скловец стал воентехником 2-го ранга. В нашей комнате все это знали и всячески старались оберегать его; главное, надо было избегать лишних встреч как с немцами, так и с другими военнопленными вне нашей комнаты. Во время утренних и вечерних проверок ставили его во второй ряд, при необходимости объявляли больным . Долгое время все шло хорошо, но вот однажды, будучи дежурным по комнате, Григорий решил пойти с другим дежурным за баландой, надеясь где-нибудь по-соседству с кухней стрельнуть картофелину или морковку. Все как один отговаривали его, но он заупрямился и сказал, что будет осторожен. Как всегда, отправились четыре человека. Конечно, ничего не стрельнув около кухни, он пошел со всеми забирать котел с баландой. И когда из кухни через окошко передавали котел, повар (украинец из Галиции) заметил Григория, немедленно по-немецки подозвал его и потребовал номер. Придя в барак, Григорий подошел ко мне со слезами на глазах, говоря, что теперь ему конец. Дал мне ручные часы, маленькую фотографию жены (он женился незадолго до войны) и попросил, если выживу, после войны найти жену и обо всем рассказать. Мы как могли успокаивали его, слабо надеясь, что повар не передаст его номер в гестапо. На следующее утро, во время поверки, вызвали номер Григория Скловца и приказали идти к бараку N 6 гестапо. Еще раз Григорий со всеми нами попрощался и ушел на муки туда, откуда не возвращаются. Из разговоров с пленными, работавшими в лагерной администрации переводчиками,выяснилось, что обнаруженных евреев, политруков, комиссаров и партийцев, бывших парторгами частей, через отдел гестапо при лагере направляли в концентрационные лагеря.
Происшествие с капитаном Лисичкиным
В нашей комнате жил капитан Лисичкин. В 1940 году он был взят из гражданской авиации в Военно-Воздушный Флот. Очень сдержанный, скромный человек, отличный летчик и к тому же беспартийный. (При разделе Польши, в 1939 году, ему поручили перегнать трофейный пассажирский самолет «Локхид», имевший более сложное управление, чем у советских самолетов в гражданской авиации). Однажды на утренней поверке унтер- офицер вызвал его номер и сказал: « После поверки N 4331 - к бараку N 6 гестапо». Мы все были очень удивлены. Почему? В нашем бесправном положении мы не могли ни жаловаться, ни спрашивать, ни протестовать. Не заходя в барак, молча, с отрешенным выражением на лице Лисичкин пошел к бараку N 6. И вдруг на третий день, к вечеру, приводят в барак Лисичкина под руки двое незнакомых военнопленных, он еле держится на ногах, а лицо распухшее, черно-багрового цвета. Он ни с кем словом не обмолвился и лег на нары. На второй день, как мы ни старались с ним заговорить, он молчал. Так продолжалось несколько дней. На пятый или шестой день он стал приходить в себя, сказал, что произошла ошибка, и просил о деталях не спрашивать, потому что он не хочет об этом вспоминать, да и приказано «язык держать за зубами».
Недели через две из нашего барака послали всех здоровых (остались только трое больных и двое дежурных) на работу вне лагеря. Я остался как дежурный по комнате, а Лисичкин еще числился больным. Было холодно, прибрав комнату, я предложил Лисичкину сыграть в карты, в подкидного дурака, сел к нему на нары, накрыв обоим ноги моим одеялом,единственным в бараке. Вместо одеял нам давали матрас из бумажной рогожи, набитый соломой. Поиграв немного в карты, перешли на разговоры о еде: кто что ел, да как готовили, да как рады были бы сейчас хоть один раз наесться вдоволь картошки. С картошки разговор перешел на воспоминания и гадания о будущем. Выбрав подходящий момент, я попросил Лисичкина объяснить, что с ним все-таки произошло. Он не отказался, но опять просил об этом не рассказывать, так как ему пригрозили, что если проболтается, во второй раз живым не выйдет. А дело было так: кто-то из пленных пошел в администрацию лагеря и доложил, что он из той же воинской части, что и Лисичкин, и что Лисичкин был парторгом эскадрильи. За это доносчик, вероятно, получил лишнюю миску супа. Когда Лисичкина начали допрашивать в гестапо, он стал говорить правду. Немец, немного понимавший по-русски, ему не поверил, вызвал двух латышей, работавших при гестапо. Они стали с силой бить его по лицу ладонями. Лисичкин потерял сознание, а когда пришел в себя, опять повторил то же самое. Его еще раз избили и на ночь посадили в карцер. На счастье, он вспомнил, что из его полка вместе с ним попал в плен летчик-наблюдатель Божко, который был привезен в этот же лагерь. На следующий день он заявил об этом в гестапо. Божко нашли, на допросе он подтвердил показания Лисичкина и дал имя еще одного пленного из того же полка. Это был первый случай возвращения в лагерь из барака гестапо.
Случай с часовым
Охрану военнопленных несли немецкие солдаты, преимущественно пожилого возраста и с какими-либо физическими недостатками или хроническими болезнями. В один из осенних дней наш барак выгнали на расчистку лесной проселочной дороги. Расстояние от лагеря до места расчистки составляло около трех километров, надо было идти в гору. Охраняло нас пять или шесть часовых. Погода была хорошая, солнечная, часовые нас не подгоняли, но, несмотря на это, большинство из нас валилось с ног от усталости и голода. Работы большой от нас нельзя было ожидать, и мы еле-еле, по камешку, а некоторые даже сидя, расчищали трассу. Неожиданно один из часовых начал на нас орать, кое-кому из сидящих надавал пинков, приказав работать быстрее. В это время к орущему часовому подошел более молодой солдат-часовой и стал что-то ему говорить. Буквально через каких-нибудь две минуты мы увидели, как молодой солдат побежал с винтовкой на перевес к лесу, пробежав шагов пятьдесят, воткнул винтовку стволом в землю, что-то закричал и побежал в лес. Немцы переполошились, забегали вдоль дороги, где мы работали, а один солдат на ломаном польском кричал, чтобы продолжали работать, а если кто отойдет от дороги, будут стрелять. Что стало потом с солдатом, мы так и не узнали.
Мороз - помощник смерти
Вдруг неожиданно ударили холода. После первой морозной ночи, наутро, начали выносить покойников из каждого барака. Люди умирали во сне, замерзали. В эту ночь погибло в лагере Хаммельбург больше тысячи человек. Днем нам поставили в каждый барак чугунки и выдали брикеты из прессованной угольной пыли. Брикетов выдавалось недостаточно, хватало только на три-четыре часа горения, но все же это было спасением. Обычно те, кто выходил на работу, приносили с собой сучки, щепки, реже дрова или брикеты - все, что могли подобрать, выпросить или украсть. Немцы за это не преследовали, мы больше боялись лагерных полицаев; иногда приходилось давать «мзду», иначе могли все отобрать. На чугунках пленные подогревали или разбавляли водой баланду, добавляли полученный кусочек маргарина и кусочек от хлебной пайки, все это кипятили, а потом медленно ели, стараясь растянуть удовольствие от еды. Большинство из нас съедало все сразу, но чувство голода не исчезало. Около чугунки постоянно велись разговоры о пище.
В марте у меня открылась язва желудка. От болей я корчился на нарах и не мог выйти на поверку. Старший по комнате заявил старшему барака, а тот доложил производящему поверку фельдфебелю. Меня поместили в лагерный лазарет. Положение было тяжелое. Меня нещадно терзала боль в желудке, и это угнетающе действовало на моральное состояние. Никогда раньше я серьезно не болел, и теперь мне казалось, что мой желудок -это сплошная открытая рана. Ничего утешительного о лазарете я не слышал, да и ожидать хорошего не приходилось. Казалось, что приходит конец.
В лазарете
Так называемый лазарет в лагере для военнопленных офицеров был расположен в таком же бараке, с такими же нарами и матрасами, набитыми соломенной трухой, без одеял и простыней. Разница заключалась в том, что воняло карболкой и еще чем-то, напоминавшим запахи на складе химикалий. Поначалу дышать было неприятно, но потом привык и уже на второй день запаха не чувствовал. Зато, казалось, закончились мучения от заедавших вшей. Моя одежда и мое одеяло, которое разрешили взять с собой, прошли через дезинфекционную камеру и были «прожарены», или, как выражались военнопленные, прошли через «вошебойку». Проходил «вошебойку» и кригсгефаген (военнопленный) - с той лишь разницей, что горячий воздух заменяла горячая вода, а вместо мыла выдавалась горстка темно- зеленой густой мази, которой в первую очередь намазывались все волосатые части тела. Надо сказать, это избавляло от насекомых. Пища была та же, что и в лагере, но в большем количестве, так как «кухонные придурки» воровать от лазарета побаивались. В баланде из турнепса (брюквы) на котелок выпадало кусочков картофеля больше, изредка попадались кусочки вонючей рыбы. Поверка проводилась в постелях. Приходил солдат-немец и считал по койкам живых. Это избавляло от пребывания на холоде или под моросящим дождем.
В этом лазарете, который обслуживал многотысячный лагерь советских военнопленных офицеров, было (если я не ошибаюсь) три, а возможно и четыре, доктора из военнопленных и довольно много санитаров. Доктора в этом лазарете долго не задерживались, так как их отправляли в рабочие лагеря для военнопленных при больших заводах и фабриках; там немцы использовали их более эффективно. В санитары лез тот, кто сумел словчить, подкупить, подхалимы и доносчики. Знания здесь не требовались, немцы верили на слово. Обходы больных доктор делал один раз в день в сопровождении одного или двух санитаров. Диагноз болезни ставился в основном по рассказу больного, а при тяжелом состоянии больного отправляли к доктору в кабинет, а оттуда увозили в «изолятор», откуда, как нам было известно, в лагерь не возвращались. Доктор запретил мне есть брюкву, пить сырую воду, сказал, что лекарств от желудочных заболеваний нет - надо поголодать (а мы уже от голода пухли и еле держались на ногах). От простуды доктора умудрялись где-то доставать аспирин и этим часто спасали больного. Среди докторов был небольшой процент самозванцев. Голод толкал на обман. Попав в плен без документа, фельдшер становился «доктором», ветеринар - тоже, а были «доктора» из обыкновенных санитаров, работавших раньше при армейских санитарных частях, наблюдавших за работой доктора, запомнивших некоторые медицинские термины и прописываемые лекарства. Надо сказать, что некоторые из таких самозванцев очень усердно занимались самообразованием в условиях лагерного лазарета и впоследствии оказывали помощь пленным не хуже настоящих докторов. Положение доктора в лагере считалось привилегированным. Доктор обычно получал паек немецкого солдата - одно это спасало ему жизнь.
Как ни странно, желудок мой успокоился, на пятый день пребывания в лазарете я уже мог немного ходить... Через три дня ... признав, что я поправился, подготовили к выписке. Из лазарета меня отправили не обратно в лагерь, а повезли с группой в шесть человек в рабочую команду на завод "Фелла-Верк", где-то в районе Нюрнберга.
Николай Ващенко "За гранью истории РОА", 1998, стр. 43-57
P.S. Карточка военнопленного Г.А.Скловца, с пометкой "5.11.41 передан гестапо для особого обращения". http://www.obd-memorial.ru/memoria....886.jpg
http://labas.livejournal.com/1059084.html
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Воскресенье, 23 Февраля 2014, 00.00.12 |
| |
| |
