|
Front. Stalag 307 Biała Podlaska
|
|
| Nestor | Дата: Вторник, 19 Августа 2014, 12:58:31 | Сообщение # 106 |
 28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Нелогично оставлять больных (пусть даже ненадолго) без своего контроля и внимания...
Я уже просчитывал по 352, и получалось, что врач мог осматривать больного не чаще раза в неделю, пока до него доходила очередь после осмотра других.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Вторник, 19 Августа 2014, 13:03:38 | Сообщение # 107 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата вспышка дизентерии в инфекционном лазарете
Наложение дизентерии на тиф?
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Вторник, 19 Августа 2014, 13:06:47 | Сообщение # 108 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Т.е. Вы допускаете, что инфекционный лазарет (отделение) было частью лагеря "В", а не самостоятельной структурой?
Да. Однако с ревиром вопрос совершенно отдельный. Сдается мне, что врач занимался в нем исключительно регистрацией смертей. Вплоть до того, что ревир мог вовсе не существовать, существовать на бумаге. Врача подвели к куче покойников, он, сделав внешний осмотр, выписал свидетельства о смерти, и все. Во всяком случае, похожее было в Деблине, с тем отличием, что там потерявших трудоспособность умерщвляли уколами фенола. То же практиковалось в шталаге Дно.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Вторник, 19 Августа 2014, 13:11:07 |
| |
| |
| Nestor | Дата: Пятница, 22 Августа 2014, 09:08:07 | Сообщение # 109 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| пленных вели через польские деревни; женщины выносили им хлеб,
овощи, но охрана отгоняла их и безжалостно пристреливала тех, кто ослабел от
голода и шел с трудом. Особенно запомнилась им одна деревня неподалеку от
Буга; она была населена только русскими. Все ее население высыпало на улицы,
женщины громко рыдали, глядя на полуживых, едва передвигающих ноги солдат, и
через головы конвоиров в колонну летели куски хлеба, огурцы, помидоры. Как
ни бесились немцы, почти каждому из пленных что-то перепало в этой деревне.
В Бяла Подляске, страшном лагере за Бугом, им, к счастью, удалось
пробыть недолго - они попали в команду, мобилизованную на работу в лес. И
хотя их усиленно охраняли, а участок, где работали пленные, огородили
колючей проволокой, они решили бежать - прошел слух, что на днях всех
отправят в Германию, и медлить было нельзя. Они еще находились вблизи от
Буга и могли пробраться на родину, а бежать из Германии оказалось бы гораздо
труднее.
Но бежать могли только двое - Пузаков и Бессонов, Гайворонский ходил
уже с трудом - силы все больше оставляли его. Когда товарищи рассказали ему
о своем намерении, он грустно вздохнул.
- Ну что ж, ребята, счастливого пути, - сказал он. - Мне уже с вами
идти не придется. Останусь жив - после войны увидимся. Только навряд ли...
Они обнялись, и слезы навернулись у них на глаза. Все трое понимали,
что Гайворонскому уже не придется вернуться домой. Друзья расставались
впервые и знали, что расстаются навсегда.
На другой день, когда работа подходила к концу и в лесу стало
смеркаться, Бессонов и Пузаков, делая вид, что подбирают щепки, пробрались к
дальнему углу проволочного заграждения. Сквозь кусты часовой не видел их, и
они торопливо перелезли через проволоку и кинулись бежать по лесу. Только
отбежав достаточно далеко и выбившись из сил, они остановились.
Через два дня им посчастливилось достать крестьянскую одежду в одной
польской деревне. Поляки дали им и немного еды. Но беглецы понимали, что
далеко они не уйдут, - изможденные, исхудавшие до предела, они слишком
сильно отличались от жителей окрестных сел, и всякий легко узнал бы в них
бежавших из лагеря военнопленных. Надо было на время укрыться в надежном
месте, немного подкормиться, восстановить силы и уже потом пробираться за
Буг.
Тогда они вспомнили о русской деревне, через которую их гнали по пути в
лагерь. Так трогательно, так сердечно отнеслись тамошние жители к пленным,
что друзья вполне могли рассчитывать на гостеприимный прием в этом селе.
Они пришли туда и не ошиблись. От самого солтыса (старосты) до
последнего деревенского мальчишки - все приняли их как родных. В избу, где
их приютили на первую ночь, то и дело набивались люди - каждому хотелось
поговорить с советскими. Приходили женщины, принося с собой что-нибудь
поесть, и, видя, с какой жадностью беглецы набрасываются на еду, плакали и
причитали: "Ой, сыночки! Ой, что ж это с вами сделали проклятые!" Приходили
старики и, поинтересовавшись, как и откуда бежали друзья, вдруг спрашивали:
- Вы нам скажите, ребята, как это так получилось, что немец вас бьет?
Мы тут по-другому прикидывали. Думаем, только нападет на вас Гитлер - капут
ему сразу будет. На второй день войны ждали Красную Армию сюда, за Буг.
Почему же так оно вышло?
Что могли ответить этим старикам они, два рядовых солдата, которые и
сами не могли понять, как это все случилось? Но, торопливо хлебая
какой-нибудь борщ или дожевывая вареники, они все же говорили:
- Подожди, дедушка, дай срок. Придут сюда наши.
Старики долго совещались с солтысом, куда поместить беглецов. Жить в
деревне им было нельзя: хотя она и лежала на отшибе, в стороне от главного
шоссе, немцы то и дело наезжали сюда и крестьянам уже объявили о строжайшей
ответственности за укрывательство бежавших из плена.
Поэтому на другой день обоих друзей отвели за село, где в укромном
маленьком лесочке были нарыты свежие окопы и землянки.
- Вот видите, неделю всей деревней работали, - сказал солтыс, который
привел их сюда. - Строили свою оборону, а она и не пригодилась. Мы ведь
думали: до границы тут недалеко, и, как только Гитлер на вас нападет, ваши
пушки в ответ стрелять начнут. А тогда и нашей деревне досталось бы. Решили
окопы себе вырыть - отсидеться, пока Красная Армия придет. Так и не
дождались - ни одного снаряда от вас не прилетело.
Друзей поместили в землянке, и каждый день деревенские женщины носили
им сюда еду.
Изголодавшиеся в крепости, а потом в плену, они сначала никак не могли
насытиться и ели почти беспрерывно. Если одна хозяйка приносила им ведро
супа, они тотчас же съедали его вдвоем и затем с той же легкостью опорожняли
большой чугун каши с маслом, который приносила другая женщина. И им самим
иногда становилось страшно, не погубит ли их такое количество еды, но
истощенный организм все требовал пищи, и они ели и ели...
Только на четвертый или пятый день они стали наедаться досыта. Но, как
долго голодавшие люди, они еще были больны той странной болезнью, которую
так хорошо описал когда-то Джек Лондон в рассказе "Любовь к жизни". Им, как
и герою этого рассказа, всегда казалось, что пища скоро кончится, что ее
опять не будет хватать и надо обязательно сделать запасы. Это был
инстинктивный животный страх, поселенный в их душе пережитым голодом. И хотя
теперь они не могли справиться со всей едой, которую им по-прежнему таскали
сердобольные деревенские хозяйки, оба друга никогда не отказывались от этих
приношений, боясь, что иначе люди перестанут их кормить и к ним снова
вернется голод.
Женщина приходила с кастрюлей супа, и они с жадной благодарностью
забирали его в свою землянку. Являлась вторая с такой же кастрюлей - брали и
это. Приносили пироги, вареники, блины - все шло туда же, в землянку, "в
запас".
Но на другой день предстояло возвращать хозяйкам их чугуны и кастрюли,
а съесть все было бы не под силу даже слону. Приходилось отдавать суп
собакам, а потом делать вид, что все съедено. А женщины только жалостливо
ахали и удивлялись, но исправно носили такие же полные снеди миски и
кастрюли - деревня была не бедной. Зато теперь около землянки беглецов жили
все деревенские собаки - большая часть пищи доставалась им, а оба друга
по-прежнему панически боялись отказаться от обильного угощения.
Эта болезнь постепенно прошла, они поправились и отдохнули. И тогда
солтыс дал им провожатого; они распрощались с гостеприимными хозяевами и на
следующий день были уже за Бугом.
Всю зиму они скитались, то работая у крестьян, то пробираясь дальше на
восток. В конце 1942 года Бессонова схватили полицаи около города
Барановичи, и он был отправлен в лагеря - сначала в Польшу, потом в
Германию. Вскоре ему удалось бежать. После многих мытарств зимой 1945 года
он встретил наши войска под Краковом и до 1946 года служил в армии.
В
сумерках неожиданным рывком они форсировали Мухавец и попытались пробиться в
сторону города. В неравном бою маленький отряд был рассеян, и большинство
людей, в том числе Бытко и Сгибнев, оказались в плену.
А следующим вечером, когда уже за Бугом пленных гнали к Бяла Подляске,
оба командира, пользуясь темнотой, сумели бежать из колонны.
Все думали, что им удалось спастись. Но еще через два дня в Бяла
Подляску привезли избитого, окровавленного Сгибнева, и он рассказал
товарищам, что произошло. Беглецы благополучно добрались до границы, но в
тот момент, когда они переплывали Буг, на обоих берегах появились немцы.
Автоматная очередь настигла Бытко на середине реки, а Сгибнева схватили,
едва он вышел на восточный берег.
В конце ноября 1956 года я получил письмо из далекой деревни Кожла-Сола
Казанского района Марийской Автономной Республики. Мне писал бывший учитель,
а сейчас колхозный пчеловод Игнатий Васильевич Иванов. Он не был защитником
Брестской крепости, но в начале июля 1941 года в составе группы раненых
красноармейцев попал в гитлеровский плен близ Минска и был отправлен в
лагерь Бяла Подляска. Там-то и произошла встреча, которая навсегда
запомнилась ему. Для большей точности я дословно привожу здесь часть его
письма.
"В конце июля 1941 года, - пишет И. В. Иванов, - я попал в 307-й
концлагерь, который находился примерно в 30-50 километрах от города Бреста.
Сюда в последние дни июля - не то 30-го, не то 31-го числа (точно не
помню, но в один из этих дней) - привезли четырех человек из Брестской
крепости. Привезли их в лагерь после полудня, к вечеру. Поместили их
отдельно, в специальный блок, находившийся через один пустой блок от нас.
Поэтому разговаривать нам с ними было трудно, так как расстояние превышало
50 метров. Их продержали в этом блоке недолго, всего несколько часов. Но мы
успели узнать от них кое-что..."
Два больших лагеря для военнопленных устроили гитлеровцы в окрестностях
Бреста. В такой лагерь был превращен огороженный теперь колючей проволокой и
тщательно охраняемый Южный военный городок с его многочисленными кирпичными
корпусами казарм. Главным же местом сбора пленных, куда доставляли сотни
тысяч людей со всех фронтов, был так называемый лагерь э 307, находившийся
на польской территории, в нескольких десятках километров за Бугом, близ
местечка Бяла Подляска.
Это было просто обширное поле, разгороженное на клетки - "блоки" -
колючей проволокой в два-три ряда. В каждой из таких клеток содержалось
около тысячи узников. Если не считать дощатого барака, где помещался
лагерный ревир - госпиталь, - и домика канцелярии, то единственными
строениями на поле были деревянные сторожевые вышки с пулеметами и
прожекторами. В палящую жару и в дождь, а позднее и в осенние заморозки и
под первым снегом пленные, большей частью в одних гимнастерках, а порой
только в белье, круглые сутки оставались под открытым небом. Люди руками
рыли в земле норы, наподобие звериных, и заползали туда. Но грунт на этом
поле был песчаный, земля нередко оседала, и тогда истощенные, до предела
обессиленные узники уже не могли выбраться наверх. Вдобавок солдаты охраны и
лагерные полицаи, навербованные из предателей, иногда нарочно топтались над
этими норами, обваливая их и превращая в могилы, где люди оказывались заживо
похороненными.
Тяжкую картину представлял этот лагерь. На огромном поле, над которым
всегда стоял запах гнили и тления, в проволочных загонах копошились на земле
сотни тысяч людей. Оборванные, немытые, одолеваемые полчищами вшей, кишевших
прямо в песке, атакуемые тучами зеленых мух, вьющихся в воздухе, с грязными
повязками на зачервивевших ранах, пленные сотнями гибли от болезней и
истощения. Раз в день им давали по 150 граммов эрзац-хлеба с опилками и
черпак мутного супа - баланды, которую варили из гнилой немытой брюквы или
из грязной картофельной шелухи, чтобы вызвать желудочные заболевания. От
дизентерии умирали прямо на поле, тифозных куда-то увозили навсегда.
Расстрелы, избиения, издевательства, весь дикий режим этого лагеря служил
одной цели - скорее уничтожить эти массы людей. А с фронтов на смену умершим
и убитым в проволочные загоны доставлялись все новые партии узников. Здесь,
на поле за Бугом, работал безостановочный конвейер смерти, мощная фабрика
уничтожения.
Не лучшей была обстановка и в лагере Южного военного городка Бреста.
Хотя пленные находились здесь в каменных корпусах, под крышей, условия их
жизни почти ничем не отличались от условий в Бяла Подляске и смертность была
тут такой же высокой.
В этих лагерях людей уничтожали не только физически, но и морально.
Верные своей философии, гитлеровцы старались развязать в пленных самые
низменные чувства - дать простор подлости, предательству, национальной
розни.
Старательными помощниками фашистской охраны с первых же дней стали
"хальбдойче" - полунемцы и прямые предатели из числа украинцев, русских,
белорусов. Они были не менее, а порою и более жестокими палачами, чем сами
гитлеровцы, - ведь известно, что предатель идет дальше врага. Какие-то
темные личности вертелись среди узников, стараясь выискать затаившихся
коммунистов, комиссаров, евреев, заводили с пленными провокационные
разговоры, чтобы потом выдать человека гестаповцам за лишнюю порцию хлеба,
за дополнительный черпак баланды. Стремясь возбудить среди пленных
национальную вражду, лагерное начальство создавало более легкие условия для
украинцев или местных, западных белорусов и пыталось вербовать из них
полицаев и провокаторов.
Их было не так много, этих прислужников врага, дешево продающих честь и
совесть советского человека. Но они делали свое дело, насаждая в лагере
атмосферу подозрительности и разобщения. Люди замыкались в себе, с
недоверием относились друг к другу, скрывали свое прошлое, неохотно делились
с товарищами мыслями и чувствами.
Защитникам Брестской крепости приходилось быть особенно осторожными.
Гестапо вскоре начало выискивать среди пленных участников этой обороны.
Видимо, гитлеровцы, встретив в стенах крепости такое яростное и долгое
сопротивление, считали слишком опасными для себя бойцов и командиров,
сражавшихся там. Поэтому люди скрывали свою принадлежность к крепостному
гарнизону и на допросах говорили, что были захвачены в плен где-нибудь в
окрестностях Бреста. Сами слова "Брестская крепость" стали ненавистными для
врага.
То и дело происходили побеги из лагерей. В Южном
военном городке подряд несколько групп пленных бежали через канализационные
колодцы, в Бяла Подляске побеги были почти ежедневными - то по пути из
лагеря на работу, то ночью через все проволочные заграждения и препятствия.
Тех, кого удавалось поймать, казнили на виду у всего лагеря страшной
казнью. Беглецов расстреливали, вешали, отдавали на растерзание собакам или
помещали в клетку из колючей проволоки и заставляли умирать медленной
смертью от голода и жажды. Однажды троих бойцов, пойманных после побега,
заживо сварили в котлах лагерной кухни.
Но даже эти изощренные злодейства не могли сломить воли пленных,
задушить в них стремление снова вырваться на свободу и опять начать борьбу с
врагом. Наоборот, чем больше свирепствовали гитлеровцы, тем острее
становилось чувство ненависти к палачам, тем сильнее было желание мстить за
погибших друзей, за все пережитое в этом аду. И, наверно, именно такие
чувства, победив недоверие и подозрительность, объединили пленных лагеря
Бяла Подляска в подготовке массового побега, который произошел здесь осенью
1941 года.
Темной сентябрьской ночью несколько тысяч узников по сигналу кинулись
на проволочные заграждения, набросили на них шинели и гимнастерки, перелезли
через эти колючие препятствия под ярким светом прожекторов, под огнем
пулеметов с вышек и ушли в ближайший лес. Большинство из них вскоре было
поймано и расстреляно, многие погибли еще на проволоке, но кое-кому удалось
скрыться. Говорят, что одним из главных организаторов этого массового побега
был старший лейтенант Потапов, тот, что командовал важным участком обороны
Брестской крепости в районе казарм 333-го полка. Уцелел ли он тогда или
погиб под огнем пулеметов, остается неизвестным.
В наказание за этот побег пленных гитлеровцы несколько часов вели
пулеметный огонь по территории лагеря. Сюда вызвали танки, и они из пушек
стреляли по блокам, а потом вошли внутрь лагеря и гусеницами давили людей,
укрывшихся в своих норах. Однако и эта расправа не помогла, и побеги не
прекращались вплоть до зимы, когда большинство выживших пленных было
вывезено в другие лагеря.
Одни попали в бывшую польскую крепость Демблин, где рядом с земляным
валом зимою 1941 года возник другой, такой же высокий вал из мертвых тел,
которых не успевали хоронить. Других послали в Седлец, в Краков или на
территорию самой Германии - в Хаммельсбург и Эбензее, под Мюнхен или Бремен.
Сержант Алексей Романов, в прошлом школьный учитель истории из
Сталинграда, был курсантом и секретарем комсомольской организации в школе
младших командиров 455-го полка. Война застала его в казармах Центрального
острова Брестской крепости, и он сражался там под командованием лейтенанта
Аркадия Нагая. В первых числах июля нескольким бойцам во главе с парторгом
школы Тимофеем Гребенюком удалось ночью с боем вырваться из крепости.
Тимофей Гребенюк вскоре погиб, а вся его группа была рассеяна противником.
Схваченный гитлеровцами, коммунист Алексей Романов все же сумел бежать
из-под расстрела и, примкнув к маленькому отряду наших бойцов и командиров,
пробиравшихся по тылам врага в сторону фронта, через неделю оказался
неподалеку от города Барановичи. Под станцией Лесная немцы загнали отряд в
болото и окружили его. Шел тяжелый бой. Потом в небе появились немецкие
самолеты, и последнее, что видел Романов, была черная капелька бомбы,
стремительно падающая туда, где он лежал.
Он очнулся, видимо, через несколько дней в одном из проволочных загонов
лагеря Бяла Подляска. Гимнастерка на его груди обгорела, тело было обожжено,
и острая боль разламывала голову - он получил сильную контузию. Сержант
поправлялся медленно, и прошло немало времени, прежде чем он начал ходить.
Осенью 1941 года с партией пленных Романова увезли в Германию...
С. С. Смирнов. Брестская крепость.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Пятница, 22 Августа 2014, 09:30:05 |
| |
| |
|
| Nestor | Дата: Суббота, 23 Августа 2014, 20:08:16 | Сообщение # 111 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Саня (  ) Похоже
Повторяю цитату: "Он (партизан, попавший в плен в бою серьезно раненым в р-не Баранович. - В. С.) очнулся, видимо, через несколько дней в одном из проволочных загонов
лагеря Бяла Подляска." Т. е. вновь прибывавших раненых, в т. ч. тяжело, не обязательно помещали в бараки ревира / лазарета.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 23 Августа 2014, 20:30:25 | Сообщение # 112 |
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Цитата Nestor ( ) пленных лагеря
Бяла Подляска в подготовке массового побега, который произошел здесь осенью
1941 года.
Темной сентябрьской ночью несколько тысяч узников по сигналу кинулись
на проволочные заграждения, набросили на них шинели и гимнастерки, перелезли
через эти колючие препятствия под ярким светом прожекторов, под огнем
пулеметов с вышек и ушли в ближайший лес. Большинство из них вскоре было
поймано и расстреляно, многие погибли еще на проволоке, но кое-кому удалось
скрыться. Говорят, что одним из главных организаторов этого массового побега
был старший лейтенант Потапов, тот, что командовал важным участком обороны
Брестской крепости в районе казарм 333-го полка. Уцелел ли он тогда или
погиб под огнем пулеметов, остается неизвестным.
В наказание за этот побег пленных гитлеровцы несколько часов вели
пулеметный огонь по территории лагеря. Сюда вызвали танки, и они из пушек
стреляли по блокам, а потом вошли внутрь лагеря и гусеницами давили людей,
укрывшихся в своих норах. Однако и эта расправа не помогла, и побеги не
прекращались вплоть до зимы, когда большинство выживших пленных было
вывезено в другие лагеря.
Одни попали в бывшую польскую крепость Демблин, где рядом с земляным
валом зимою 1941 года возник другой, такой же высокий вал из мертвых тел,
которых не успевали хоронить. Других послали в Седлец, в Краков или на
территорию самой Германии - в Хаммельсбург и Эбензее, под Мюнхен или Бремен.
фотографии из лагеря"С" в Калилове "Waldlager"
Фотографии скорее всего сделаны по случаю массового побега в сентябре 1941 года и его последствий ( большие повреждения заграждений):
http://www.bialapodlaska.myoptimus.com/stalag-....ow-1941
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Суббота, 23 Августа 2014, 21:03:52 | Сообщение # 113 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Повторяю еще раз медленнее. Главнейший пункт военной и пенитенциарной медицины - сортировка вновь прибывавших. По идее, серьезно раненые должны были прямиком следовать в ревир / лазарет. О карантинном отделении я не уже не говорю. Тут - просто: очнулся в одном из проволочных загонов...
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Суббота, 23 Августа 2014, 21:04:33 |
| |
| |
| Саня | Дата: Суббота, 23 Августа 2014, 21:48:13 | Сообщение # 114 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| По логике тяжело раненых не должно было быть в Бяло-Подляске, их размещали скорее всего в лазаретах до города Бяло-Подляска,в том же Бресте,к примеру.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Воскресенье, 24 Августа 2014, 04:51:37 | Сообщение # 115 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Саня ( ) По логике,тяжело раненых не должно было быть в Бяло-Подляске,их размещали скорее всего в лазаретах до города Бяло-Подляска,в том же Бресте
В общем случае так и было, в книге С. С. Смирнова "Брестская крепость" есть информация о лазарете шталага на Южном острове крепости, где находились преимущественно тяжелые.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Воскресенье, 24 Августа 2014, 04:52:20 |
| |
| |
| Nestor | Дата: Воскресенье, 24 Августа 2014, 08:23:13 | Сообщение # 116 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата некоторые врачи лагеря "В" из-под Бяла-Подляска оказались в Бресте?
Функционально Брестский шталаг выполнял роль дулага относительно БП. Постольку у меня сложилось впечатление, что скорее было наоборот. Т. е. в БП оказались врачи из Южного лагеря. Притом по книге Смирнова у меня сложилось также впечатление, что оттуда было много побегов. Отсюда я делаю логическое заключение, что скорее всего в Бресте был преимущественно лазарет-шталаг для тяжелых, а более менее стоявшие на ногах, которые были в значительном меньшинстве, оттуда активно бежали. Именно потому, что охрана была ослаблена из-за того, что там содержались в основном тяжелые.
Формально вроде бы в Бресте был шталаг, но никакой документации по нему нет. Вообще никакой трофейной документации. Даже с номером его неясности. А в мемуарах он обычно всплывает как лагерь, из которого кто-то бежал или был переведен в БП.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Воскресенье, 24 Августа 2014, 08:26:24 |
| |
| |
| Саня | Дата: Воскресенье, 24 Августа 2014, 08:43:06 | Сообщение # 117 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Цитата Nestor ( ) Функционально Брестский шталаг выполнял роль дулага относительно БП
По документам в Бресте находился лазарет ,по крайней мере до 1942 года.А Дулаг 314 просматривается в Бресте уже в 1944 году.
Kgf.Lazarett Brest-Litowsk
http://www.sgvavia.ru/forum/152-3595-1
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Воскресенье, 24 Августа 2014, 11:01:04 | Сообщение # 118 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Саня ( ) А Дулаг 314 просматривается в Бресте уже в 1944 году.
1. Давайте не будем объединять 1941 с 1944 г. Это абсолютно разные темы, между которыми в данном контексте почти вообще ничего общего. Не стоит создавать и нагнетать путаницу.
2. В Бресте в 1941 г. был не один, а два лагеря пленных. Один на Южном острове крепости. О нем существуют мемуары и пр. источники. Второй в самом городе. А вот о нем известно лишь то, что он существовал. Но даже номер и немецкая специализация его (дулаг или шталаг) минимально достоверно не известны. Известно также, что там погибло несколько десятков тысяч пленных. Повторяю: лагерь не на Южном острове, а в самом Бресте. Не исключаю, что лагерь в Бресте был лагерем не пленных, а СД. Кроме того, во время оккупации в городе действовала тюрьма, одна из крупнейших в Белоруссии. То, что там содержали гражданских патриотов, довольно известный факт. А насчет содержания в ней пленных вопрос неисследованный. Могли содержаться, и даже в большинстве. Просто вопрос никем до сих пор не изучался.
Единственно, только промелькнул номерок в документации, приведенной Василием Ивановичем, но это за один короткий момент начала войны (там был список куста, в который входил XIA), и к какому из двух лагерей Бреста он относился точно, неясно.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Воскресенье, 24 Августа 2014, 11:20:22 |
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 27 Августа 2014, 18:02:21 | Сообщение # 119 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Цитата Я бы добавил еще одно:
Мне захоронение в Воскшенице с таким памятником,как на фото не известно.Боюсь ,что фото не с того захоронения.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 27 Августа 2014, 19:10:37 | Сообщение # 120 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Цитата Т.е. это, получается, "второе" захоронение военнопленных в Воскшенице, даже если фото и не отсюда...
Там одно захоронение.
Это скорее данные про одно и тоже захоронение с путаницей.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Среда, 17 Сентября 2014, 04:16:28 | Сообщение # 121 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| По поводу военнопленных. Со слов отца в Бяла Подляску их гнали пешком. Лагерь представлял огороженное колючей проволокой поле на котором вповалку лежали люди, в центре - огороженный проволокой барак. Только отец не называл его лазаретом а говорил что там содержались высшие офицеры и генералы в т.ч. Голод, дизентерия и людоедство, во всяком случае трупы с вырванными ягодицами и бёдрами он видел (Нигде в советское время я не читал про людоедство. Прочитал в 2001 г. в книге "Память"). Потом больных и раненых перевели в Хим.городок. Там тоже умирали. В 1971 г. отец показывал офицерам место где был ров с телами умерших (немцы засыпали каждый слой трупов негашёной известью). Режим охраны поначалу в Хим.городке был таким что удавалось бежать. Что отец и сделал в группе из 6-ти человек. Спасибо Ростиславу Алиеву - теперь я точно знаю когда он попал в плен, 26.06 - в участке кольцевых казарм, примыкавшем к Трёхарочным воротам (со своим пулемётом он контролировал мост), когда основная масса бойцов погибла под рухнушими перекрытиями (отец всё время считал что это была авиабомба).
http://fortification.ru/forum....msg7975
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Среда, 17 Сентября 2014, 04:17:52 | Сообщение # 122 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Газета "Во славу Родины" 01.09.2004г.
"Лагеря военнопленных (РККА) в районе Бреста в 1941г."
"«Из боевого донесения командира 45-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Шлиппера от 8 июля 1941 года узнаем, что во время обороны Брестской крепости только 23 июня с 18.30 сдались в плен около 1.900 русских. 24 июня пленены еще 1.250 человек. 26 июня «из дома, кирпичные стены которого толщиной в метр были разрушены, извлекли 450 пленных, часть которых принадлежала к коммунистической школе командиров». 30 июня в плен сдались 389 человек... В итоге “взято в плен: 101 командир, 7.122 младших командира и бойца».
Возникает вопрос: где они были размещены? Как было организовано питание? Многие из них имели раны, кто и где их лечил? Вопросы, на которые достоверно точного ответа нет. Ясно одно: распускать их гитлеровцы не собирались, кормить, поить, лечить - тоже, а чтобы не разбежались - собрали в одно место. Где же это место, куда попали почти все плененные в Брестской крепости? Ответ дают воспоминания Ю.В.Петрова, старшего ординатора хирургического отделения военного госпиталя, попавшего в немецкий плен на второй день войны. Вот что он пишет об этом лагере , лагере № 307 (под польским городом Бяла Подляска ), одном из первых лагерей военнопленных Красной Армии.
«Отчетливо помню, - пишет Петров, - большое поле, обнесенное проволокой. Под открытым небом располагались тысячи советских военнопленных . Маленький домишко, стоявший посредине поля, мы превратили в примитивную операционную и перевязочную, в которой от зари до заката солнца шла непрерывная работа, прекращающаяся только с наступлением темноты, так как у нас освещения не было». Петров говорит «мы». Кто эти мы? Это - советские врачи, в частности хирурги, попавшие в плен: Шелудко, Фанштейн, Ильин, Маслов, Маховенко, Щеглов. Они по долгу спасали людей.
«После настойчивых просьб, - пишет далее Петров, - (а я знал немецкий язык и мог объясняться без переводчика) мы получили кое-какие инструменты, перевязочные материалы и медикаменты. Мы убеждали немецких врачей и офицеров в том, что в таких условиях работать нельзя, что наши раненые нуждаются в настоящей хирургической помощи, но числа 8 июля нами было отобрано более 100 тяжелораненых, которые вместе с нами были доставлены в Брест, в Южный городок. Здесь был развернут так называемый «лазарет для советских военнопленных ». Запомни, читатель, эту дату. 8-10 июля в Южном городке на базе бывшей советской воинской части начал создаваться не лазарет, а лагерь военнопленных! А что же было в Бяла Подляске? Здесь началась дизентерия. «Фашистское командование решило всех дизентерийных больных перебросить в Брест, в Южный городок, - вспоминает Ф.П.Косенков, - а с ними врачей, средний медперсонал. И начальником лазарета ( лагеря ) был поставлен майор А.Э.Дулькейт, бывший командир 125-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии 4-й армии». После разгрома немцев под Москвой в 1941 году в лагере все изменилось. Режим ужесточен. Установлены вышки с пулеметами, территорию окружили четырьмя рядами колючей проволоки. «Особо трудной была осень 1941 и весна 1942 года, - вспоминает военврач 333-го стрелкового полка Леонтьев. - Каждый день гибли красноармейцы, трупы их свозили в общий ров, укладывали штабелями и жгли. А дизентерия и тиф косили людей сотнями». За время существования лазарета (лагеря) через него прошло около 18 тысяч человек. Во время ликвидации его в мае 1942 года в живых оставалось около трех тысяч. Они были вывезены в другие лагеря. В их числе оказался и Дулькейт, который умер в 1945 году от туберкулеза в лагере военнопленных в Нюрнберге. В миру имя майора Дулькейта не исчезло, осталось в памяти, но таких были единицы, а другие - сотни тысяч - остались неизвестными. Неизвестный... Неизвестный… Неизвестный... Слово, ставшее по существу именем. Под ним числятся и те 15 тысяч рядовых и командиров, что погибли в лагере Южного городка, многие из которых попали в плен при обороне Брестской крепости. Первые советские военнопленные, которые стали и первыми в этой войне советскими неизвестными. Документы свидетельствуют об этом. В личном деле Ю.В.Петрова есть такой документ:
«АКТ, 2 июля 1961 г., г. Брест.
Мы, нижеподписавшиеся, участники боев в районе Бреста в июне 1941 г., Петров Ю.В. - доктор медицинских наук, участник обороны Брестской крепости, майор в отставке, Гаврилов П.М. - Герой Советского Союза, Бондарь И.Г., Терехов С.П., Хлебников Е.Г., составили настоящий акт в том, что нами в присутствии старшего научного сотрудника музея «Брестская крепость» подполковника запаса Маслюкова С.В. и представителя в/ч 43115 майора Аксенова И.А. определено и уточнено место массовых захоронений советских воинов, погибших в лагере военнопленных в Южном городке в июле 1941 года до расформирования лагеря в мае 1942 г. (Схема с указанием места захоронения прилагается).
За время существования лагеря, где фашистами были созданы нечеловеческие условия, из месяца в месяц росла смертность военнопленных. Особенно высокая смертность была в декабре 1941 г., в январе - марте 1942 г. В этот период ежедневно погибало от 80 до 100 советских воинов. Таким образом, за весь период существования лагеря погибли до 15 тысяч советских военнопленных, находящихся в лагере Южного городка. На месте массового захоронения, кроме советских воинов, никого не хоронили.
Настоящий акт составлен в трех экземплярах.
Подписи вышеназванных лиц».
Физическое уничтожение советских военнопленных было нормой для фашистских извергов. Подтверждают это не только наши исследования, но и известные зарубежные авторы. Так, в книге Александра Верта «Россия в войне 1941—1945» (М. “Прогресс”, 1967) известный английский дипломат и журналист, которого нельзя заподозрить в симпатиях к коммунистической державе, пишет: «Крупнейшим преступлением немцев после истребления евреев в Европе.... несомненно, является уничтожение голодом и другими способами, пожалуй, до трех миллионов советских военнопленных». И далее: «Мы стояли в Ровно... Неподалеку находится огромная масса русских военнопленных, которых держат под открытым небом. Их, должно быть, 80 тысяч. Они стонут, потому что умирают от голода... Я пошел посмотреть. За колючей проволокой находились десятки тысяч русских военнопленных. Многие были при последнем издыхании. Мало кто из них мог держаться на ногах. Лица их высохли, глаза глубоко запали. Каждый день умирали сотни, и те, у кого еще оставались силы, сваливали их в огромную яму».
О чудовищном отношении к советским военнопленным пишет в книге «Немереные версты» генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, комдив 354-й стрелковой дивизии В.Н.Джанджгава:
«Возле деревни Тонкеля (это Семятичский район, который перед войной входил в состав Брестской области) обнаружен огромный ров, где фашисты закапывали расстрелянных военнопленных. Жители деревни называют это место “лагерем смерти”. ...С чем-то подобным дивизия уже встречалась в районе Слонима. Там нацисты, пытаясь перед отступлением замести следы своих кровавых преступлений, все рвы, доверху заполненные трупами расстрелянных военнопленных, сравняли бульдозерами. Машины останавливались у деревни Тонкеля. За околицей, огороженной тремя рядами колючей проволоки, небольшой участок. В центре его несколько полусгоревших деревянных строений. Вдоль проволочной ограды насыпь. Из-под земли торчат полуистлевшие трупы людей. Сколько их? Тысяча? Две? Три?»
Погибшие в немецком плену советские воины и командиры в абсолютном большинстве оставались безымянными. Об этом свидетельствует трагедия и военнопленных 4-й армии, защищавшей западные рубежи, в том числе и Брест, Брестский район, Брестскую крепость. К погибшим неизвестным в лагере Южного городка надо добавить и тех 7.200 рядовых и командиров из лагеря в «Красных казармах» возле д. Речица (ныне эта деревня поглощена Брестом). И вновь свидетельствует документ:
«Акт № 2 о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в районе села Речица Брестского района Брестской области.
1945 г. февраля 15 дня, мы, нижеподписавшиеся, прокурор Брестского района Муханов Б.А., председатель Речицкого сельсовета Бабрук А.К. и гражданин Речицы Назарук И.К., в соответствии с материалами расследования злодеяний немецких фашистов по с. Речица составили настоящий акт о нижеследующем:
1. На расстоянии одного километра от с. Речица находились «Красные казармы», где в июле месяце 1941 года немцами был организован лагерь для военнопленных, огороженный двумя рядами колючей проволоки. В данный лагерь было привезено до 8.000 человек красноармейцев, военнопленных. Выдавалась пища: щи из листьев капусты и 150 граммов хлеба один раз в день. Медпомощь совершенно отсутствовала.
2.Происходили расстрелы лиц, пытающихся бежать. Голодные люди доходили до того, что использовали в пищу трупы умерших военнопленных, за что “виновные” немцами расстреливались. Были частыми случаи, когда сбрасывали в яму живых, истязания и побои резиновыми палками проводились ежедневно и за мелкие провинности. Не отмечено ни одного случая, чтобы из этого лагеря были вывезены куда-либо живыми военнопленные. В декабре 1941 г. этот лагерь был закрыт, и в нем осталось не более 800 человек, остальные все остались в трех больших ямах общим размером 120х90х1,5 метра, находившихся рядом с лагерем».
В канун 50-летия Великой Победы на этом месте поставлен памятный знак.
Государственная архивная служба России (Госархив) в 1994 году в Москве издала «Справочник о местах хранения документов о немецко-фашистских лагерях, гетто, других местах принудительного содержания и насильственного вывоза граждан на работы в Германию и другие страны Европы в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.».
В этом справочнике называются по г. Бресту:
- лагерь военнопленных в северо-восточной части города;
- лагерь военнопленных по улице Мещанской (ныне ул. Трудовая);
- лагерь военнопленных № 365 (под этим же номером был лагерь на территории военного городка,
г.Владимир-Волынск);
- лагерь № 251 (под этим номером были лагеря в Жучине (переведен в Брест) и Плоцке);
- лагерь на территории воинской части («Красные казармы») под Брестом.
«На территории Белоруссии оккупантами было уничтожено свыше 810 тысяч военнопленных» («Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии в 1941-1944 гг.» Минск: «Беларусь», 1965. С.12).
На земле Бреста и Брестского района немало мест, где похоронены останки военнопленных и других защитников Родины:
- Двое неизвестных военнослужащих расстреляны вместе с мирными жителями в 1942 г. в д. Комаровка.
- Более 100 неизвестных воинов похоронены в братской могиле д. Чернавчицы.
- Неизвестный и мужественный летчик, что погиб в бою возле д. Литвины 22 июня 1941 года.
- Остались неизвестными летчики, чей прах лежит в могиле у д. Гершоны, и летчики, которые лежат на
кладбище д. Рагозно.
Неизвестны многие воины 75-й стрелковой дивизии, что лежат в лесах под д. Дубица, возле озер Рагознянское, Белое, Медное, под Домачево. Только жители д. Медно похоронили на второй-третий день войны более 30 погибших воинов этой дивизии.
В Госархиве Бреста в акте сверки братских и индивидуальных могил в Лютинском сельсовете от 6 июня 1945 года есть такая запись:
«...Имя - Неизвестный, звание - капитан, 45-я авиабаза, погиб 22 июня 1941 г., похоронен в д. Малые Зводы».
Неизвестные... В этом и наша вина: партии и правительства. Гитлер не ожидал, что военнопленных будет много. Вермахт (которому после споров между военными и СС были поручены советские военнопленные) создал специальный отдел, возглавляемый Г.Рейнике – «маленький Кейтель» (как его называли) до января 1942 года не вел списков попавших в плен, бежавших, погибших.
К декабрю 1941 года общее количество погибших советских военнопленных достигло 1.400.000 человек (сорок один процент), и все они, за малым исключением, остались под именем Неизвестный.
Я думаю, что могила Неизвестного солдата в Москве - символ нашего уважения и увековечения памяти неизвестных, погибших в боях с фашистами. Но это наследие России.
Говоря же о Республике Беларусь, смею утверждать, что она обязана иметь свою могилу Неизвестного солдата. Я лично готов хоть сейчас отдать месячную пенсию в фонд создания такого памятника и верю, что меня поддержат многие.
Валентин РОССИХИН.
Брест
http://fortification.ru/forum....msg7963
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Среда, 17 Сентября 2014, 04:54:37 | Сообщение # 123 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| В лесу вблизи Бяла Подляска наш санитарный батальон расквартировали в барачном лагере. Здесь мы передохнем, пока нас снова не введут в дело. Правда, «планомерное завоевание земель» несколько застопорилось. Говорят, заминка на день — два. Вот уже три дня, как мы слушаем сообщения о позиционных боях. Никак не удается подавить советскую артиллерию. Не хватает боеприпасов. И вот их везут, везут, везут.
По обе стороны шоссе — картофельные поля и пшеничные посевы. Вернее, то, что от них осталось. Боев здесь не было, танки шли по дорогам. Но было решено очистить фронтовую полосу от местного населения, и толпы людей, подгоняемых солдатами, хлынули в панике на дороги и поля, вытаптывая сотни гектаров посевов.
В лесу каждая просека и прогалина занята пленными, попавшими в окружение под Белостоком и Минском. Здесь каждый клочок земли дышит смертью. Даже солнце в лесу возле Бяла Подляска и то кроваво-красное. Вытоптанные поля опутаны колючей проволокой. За проволокой угасает жизнь тысяч людей. Сотни трупов по обочинам дороги до самого Бреста. Это — «шталаг», стационарный лагерь для военнопленных.
Немилосердно печет солнце. Дождя не было уже много недель. Шоссе искорежено танками и тягачами тяжелой артиллерии. Беспрерывно идут машины с боеприпасами. Песок истерт в мельчайший порошок. Лица, руки, сапоги, фуражки, кителя, жестяные кружки, вещевые мешки — все покрыто серой пылью. Только белки глаз сохраняют свой естественный цвет.
Из Белостока и Минска колонной бредут пленные. Жажда мучит и косит людей. Вот падает один, второй... Те, что покрепче, стараются поддержать ослабевших товарищей. Но это не всегда удается. Многие падают, чтобы никогда больше не подняться. Еще живых, их отбрасывают умирать в сухую траву, и вскоре белки их глаз становятся серыми, как и все вокруг. [62]
Я видел, как четверо пленных подхватили одного упавшего товарища и с трудом понесли его, держа за руки и за ноги. Точно на погребение. Сами они едва держались на ногах, но старались не нарушать колонну. А их товарищ умирал. Через минуту они волочили труп.
Колонны смертников безостановочно втягивались за колючую проволоку лагерных ворот. Эти несчастные люди умудрялись собирать по пути втоптанное в пыль недозревшее зерно. Но воды, воды нигде не было. Еще задолго до наступления ночи тысячи людей выкрикивали в отчаянии одно слово: «Воды!» Крик этот доносился до наших бараков, и я никогда не забуду его.
Пленные роют маленькие колодцы в земле — кружками, ложками, консервными банками и просто руками. Это труд от отчаяния, подвиг отчаяния. Метр за метром они вгрызаются в сухую землю. Сухая земля обваливается, засыпает только что отрытую яму, иногда заживо погребая людей.
В очереди возле наспех сооруженных параш стоят, корчась от боли, больные дизентерией. Кругом ни землянки, ни крыши, ни барака, ни дерева — ничего, что давало бы тень. Рядом с врытыми в землю парашами — мертвецкая, под открытым небом, на голой земле.
Целая команда шпиков — «ищеек» лагеря выискивает комиссаров, офицеров и евреев, которых помещают в особый закут. Это кандидаты на верную смерть. Если кто-либо из них отказывается отвечать на вопросы, он немедленно попадает в «треугольник». Треугольником называется особый участок возле входа. Кто попадает туда, тот будет расстрелян вечером, в половине десятого. Двенадцать, четырнадцать, двадцать, сорок, до пятидесяти человек ежедневно отправляют в треугольник.
Все это происходит рядом с нами, у нас на глазах. Мы видим каждый шаг в треугольнике, мы знаем все, что творится в лагере. Из уст в уста солдаты передают различные истории о пленных, об их поведении, не выражая открыто своего отношения ко всему этому. Но, по-моему, не всем такое нравится. Молодым людям, мозги которых засорены разглагольствованиями офицеров пропаганды, есть над чем задуматься.
Рассказывают про одного пленного юношу. Его допрашивал немецкий майор. Пленный не отрицал, что он [63] комсомолец, и не отрекался от комсомола. Когда его спросили, не жалеет ли он о вступлении в комсомол теперь, видя такое быстрое продвижение германских войск, он решительно ответил: «Нет!» Майор обещал ему райскую жизнь, если он поможет выявить в лагере комиссаров. Комсомолец плюнул майору в лицо, за что тотчас попал в треугольник, так и не узнав, чего он добился своим поступком: наши солдаты с восхищением говорили о нем.
Попавших в треугольник мы видели издалека. Они не походили на людей, которые в ужасе ждут своей, смерти. Одни, лежа на спине, самозабвенно наблюдали за охотой ястреба в небе. Другие спали, лежа ничком на земле. Кто-то, сидя на ведре, напевал что-то печальное, отбивая такт по жести. Мимо треугольника проходили люди, военные, гражданские. Какой-то «шутник», из наших, крикнул по-русски, обращаясь к тем, что находились за проволокой:
— Сколько вам осталось жить?
— До захода солнца, — донесся ответ. Это было сказано с полным спокойствием. Охранник, стоявший на посту, спросил вдруг офицера Красной Армии, отлично говорившего по-немецки:
— За что вы, собственно, боретесь?
— Прежде всего мы боремся не за, а против, — ответил офицер. — Против вас, фашистских варваров. А из этого уже следует, за что мы боремся; за мирную жизнь.
Охранник не ожидал такого ответа и не понял его до конца. Гитлеровский солдат не приучен мыслить и рассуждать так разумно и логично. Тем более он не ждал такого ответа от приговоренного к смерти. Советский офицер попросил этого солдата принести для пленных ведро воды. Солдат отказал ему. Советский офицер махнул рукой и отвернулся. Он даже не выразил гнева, возмущения. Обреченный на смерть, он был выше своего палача и отлично разбирался в его психологии.
Около девяти часов вечера у треугольника начиналась суета. Специально отобранный для экзекуции отряд приступал к исполнению своих повседневных обязанностей. Слышались команды, как перед парадом. Шла раздача патронов, проверка обмундирования: хорошо ли вычищена обувь, в порядке ли мундиры, все ли подтянуто и застегнуто. Палач должен иметь образцовый [64] воинский вид. Сначала открывали загородку треугольника, затем главные ворота. Звучала команда на русском языке. Смертники вставали, отряхивали с одежды песок, застегивали гимнастерки, как будто готовились к перекличке. Они сами вставали в колонну по два. Снова — русская команда, за ней — немецкая, и колонна через ворота выходила в сторону леса.
А у колючей ограды молча стояли их товарищи и смотрели им вслед. Изредка доносился короткий, непонятный выкрик, возможно кто-нибудь увидел знакомого, друга, обещал передать родным что-то или просто хотел ободрить товарищей перед смертью.
Миновав ограду, приговоренные подтягивались в строю. А за колючей проволокой обязательно, изо дня в день, звучала траурная мелодия. Мелодия без слов. Но я знал слова этого революционного траурного марша:
Вы жертвою пали в борьбе роковой...
— Коммунисты! — кричал кто-то из охраны.
Раздавались окрики, одиночные выстрелы. Но мелодия траурного марша росла в полутьме летнего вечера, сквозь сомкнутые губы ее пел уже весь лагерь, провожая ею смертников до самого леса.
Колонна смертников подходила к опушке. Это уже совсем рядом с «местом отдыха» нашего эвакогоспиталя. Мы слышали отрывистые, истеричные слова команды. Выстрелы палачей тонули в гуле траурного марша. Затем все стихало. Толпа у колючей проволоки продолжала стоять молча; каждый, опустив голову, смотрел в землю.
Так повторялось изо дня в день. Палачи находили новые жертвы. Ежедневно лагерные ищейки тащили в треугольник тех, кто накануне был замечен в сочувствии расстрелянным, самых активных и стойких. А вечером грозная демонстрация революционного духа повторялась вновь.
Я вижу это каждый день в половине десятого вечера в лесу возле Бяла Подляска.
Молодой фельдшер Финкельдей только что прибыл из Берлина. Это — свежее пополнение. Он еще ничего не знает. Пошел прогуляться вдоль ограды в лесу и увидел, как под деревьями в земле роются пленные. Они [65] ищут втоптанные в землю сосновые шишки, чтобы съесть их. Колья, колючая проволока, серая земля и серые от пыли и грязи голодные люди — все это явилось неожиданностью для молодого фельдшера. На деревянных вышках — охрана с пулеметами. Между вышками парные патрули с собаками. Когда темнело, пленных с помощью собак отгоняли от ограды к центру лагеря. В десять сменялась охрана, при смене передавались собаки и оружие. Охранники поднимались по лестнице на вышку и там передавали пулеметы. При передаче часовой, отстоявший свою смену, давал очередь в толпу пленных, согнанных в центр лагеря, как доказательство того, что он сдавал исправное оружие. А в центре лагеря на песке оставалось несколько трупов. После этого заступающий на пост часовой лично сам проверял пулемет, давая очередь по толпе. Затем сдавший вахту охранник спокойно спускался с вышки.
Финкельдей вернулся к бараку эвакогоспиталя в ужасе. Он присел на пень, обхватил голову руками и простонал:
— Чего они хотят?! Ведь когда-нибудь за все это придется отвечать!
— Чему быть, того не миновать, — неопределенно ответил я. — Сегодня нам кажется, что мировая история пошла не по тому пути. Но когда-нибудь все сойдется.
Больше я ничего не мог сказать этому юнцу. Что поделаешь — осторожность! Действовать надо только наверняка, лучше носить патроны таким людям, как механик из фотоателье.
Фельдшер был почти невменяем. Он качал головой и что-то бормотал. Я и не пытался успокоить его.
А в это время из казино, открытого в лагере для офицеров, доносились выкрики:
— Хайль фюрер! Да здравствует великий полководец! Горели свечи. По кругу шли кружки с пивом. Выпив пиво, офицеры швыряли кружки в окна. Водку в казино пили прямо из горлышка. А потом спорили, сколько стекол можно разбить одной бутылкой.
А из-за колючей проволоки лагеря по-прежнему доносились хриплые крики:
— Воды! Воды! [66]
Не успело кроваво-красное солнце взойти над лесом, как мы двинулись от Бяла Подляска дальше — за Буг.
Почти четверть века назад Брест-Литовск стал известен тем, что в нем был заключен мир. Генерал Гофман ударил тогда шпагой по столу и закричал:
— Мы победители — мы и диктуем!
На этот раз никто не ударял шпагой по столу. Вермахт обрушил на мирный город бомбы и гранаты. Кругом пепелища и руины.
Вблизи вокзала сохранилась прекрасная, недавно выстроенная больница. Теперь в ней размещался немецкий полевой госпиталь. На той же улице — небольшое белокаменное здание театра. Рядом — спортивный клуб. Все эти дома заняты эвакогоспиталем, нашей кровавой мастерской по ремонту человеческих тел.
Часть батальона несет службу на железнодорожной станции. Там в двух поездах размещен походный санитарный пункт. Санитары нашего батальона заняты перегрузкой раненых из советских вагонов, прибывающих по широкой колее, в наши вагоны, стоящие на узкой колее, по которой раненых увозят дальше в тыл.
Перегрузка с одной колеи на другую — дело тяжелое и мучительное. Трудно и санитарам и раненым. Санитары передвигаются между путями цепочкой, словно разгружают эшелон с зерном. Раненых они взваливают на спину, как мешки, и через пути тащат их на противоположную сторону товарной станции. Там в готовности стоят другие эшелоны. Многие раненые кричат от боли. Но надежда попасть домой помогает им снести все, хотя обращаются с ними и не по-человечески. Впрочем, обстановка и нагрузка таковы, что не до человечности. Особенно много хлопот с теми ранеными, которых нужно переносить на носилках. Вытащив из вагона, их нужно переложить на новые носилки и тащить за тридевять земель. Носилки положено нести четверым, но людей не хватает, и тяжелые носилки носят два санитара.
Да, мы наступаем и как будто побеждаем, а людей нет. И с каждым днем их становится все меньше. Уж мы-то, санитары, видим это лучше других, едва успеваем перевязывать.
Беда, если между двумя эшелонами вклинивается третий. Раненые стонут, ругаются, но что могут сделать санитары? Они лезут со своей ношей под вагоны, опасаясь, [67] как бы поезд внезапно не тронулся и не раздавил бы их вместе с ранеными. Только проберется санитар под эшелоном с бензином, как на его пути стоит бронепоезд. Минует бронепоезд, а там паровоз тянет платформы с боеприпасами. На плечах все же не мешок, а живой человек, тяжело страдающий от боли.
Наконец додумались построить над путями длинный переход из досок — своеобразный мост от широкой колеи к узкой. И сразу стали за сутки перегружать не двести раненых, как прежде, а тысячу триста. Значит, все дело в пропускной способности наших медицинских частей, а уж за фронтом задержки не будет. Это там, в «великой Германии», трубят о величии побед и умопомрачительном числе пленных. Но мы знаем, какой ценой достались нам эти победы, мы только не знаем общего числа убитых, хотя, продвигаясь на Восток мимо бесчисленных могил и непогребенных трупов, можем судить об этом. Но сколько людей искалечено, истерзано — это мы знаем отлично.
В мою обязанность входит ежедневно связываться с госпиталем и выяснять, сколько можно поместить туда нетранспортабельных раненых. Из госпиталя всегда один и тот же ответ; мест нет, ждите, когда будут. Ясно, что это значит: обождите, мол, когда одни умрут и освободят место другим.
В комнате для унтер-офицеров висит огромная карта Советского Союза. Все чаще возле этой карты возникают дискуссии на одну и ту же тему: долго ли продлится война?
...
На шоссе колонна мотоциклистов — это полевая жандармерия и служба безопасности. Вчера они ехали на грузовиках, в кузове которых находились евреи, поляки и русские. Мы отлично знаем маршрут таких грузовиков, если их сопровождают молодчики из службы безопасности.
Всех евреев в городе давно забрали. Остался один сапожник, что живет напротив казарм. Работает он не покладая рук. Шьет офицерам и эсэсовцам ботинки и сапоги. В крепости найдено много шевровых заготовок, кожа для подметок, офицеры несут это сапожнику, прося сшить сапоги для верховой езды или дамские туфли. За работу расплачиваются натурой — хлебом, крупой или сахаром. Сапожник наивно думает, что его не тронут, раз он работает на немцев. Пока есть кожа, его не трогают.
По раскаленному асфальту гонят колонну женщин — по три в ряду. Молодые и старые, подростки, матери и совсем древние старухи. Большинство из них босиком. Колонну конвоируют потные и ко всему равнодушные солдаты.
Среди женщин паника: послышался скрежет и грохот танков. Женщины уже знают: танки — это смерть. Разворачивая мягкий асфальт, танки мчатся по городской улице, как по полю. Для них не существует, ни [71] препятствий, ни пешеходов, разумеется, если речь идет о местных жителях или военнопленных. Путь должен быть свободен, они направляются туда, откуда доносится гул войны.
Колонна женщин шарахнулась в сторону, остановилась. И тут все они, окончательно обессилев, повалились на асфальт, на землю, под молоденькие липы, совсем недавно посаженные вдоль улицы. Конвоиры заорали истошно, стараясь перекричать грохот танков:
— Встать! Стоять!
Штыками они поднимали несчастных женщин одну за другой.
Вокруг пленных женщин моментально столпились местные жители. В руках они держали ведра с водой, кружки, хлеб, огурцы. Охранники всех разогнали и оцепили колонну, словно это были страшные преступницы.
Я вышел из канцелярии и заговорил с одним из охранников:
— Куда предназначен товар?
— В Терасполь, в лагерь.
— А что они натворили?
— А черт их знает.
— Что же с ними будет?
— Молодых отправят работать. А старухи большей частью сами подохнут. Или же... — Он провел ребром ладони по горлу.
— Почему вы не разрешили им. присесть?
— Попробуй разреши. Тогда их больше не поднимешь. Двести километров прошагали. Хлеба нет, воды нет. Падают, как дохлые мухи. Мы и сами-то скоро протянем ноги.
Я медленно пошел вдоль колонны. Нет, мне не привыкнуть к враждебным взглядам людей, которым я хочу добра. Но еще страшнее глаза этих измученных женщин, глаза, невидящие и равнодушные, безразличные ко всему. Может быть, это кажущееся безразличие. Ведь женщины знают, что от человека в фашистском мундире нечего ждать добра.
Я остановился возле старухи, она плакала и причитала. Ее держала под руку девушка лет двадцати, сильная и красивая. Это было видно, несмотря на слой пыли и грязи, покрывшей ее лицо и волосы. Девушка упрямо [72] смотрела в сторону и не желала отвечать на заданные мною по-немецки и по-польски вопросы.
— Что ты натворила, бабуся, если тебя гонят в лагерь? — спросил я старуху.
— Что натворила? — с ненавистью повторила мой вопрос русская девушка, молчавшая до сих пор. — Вырастила пятерых детей и девять внуков.
Очевидно, девушка приняла меня за начальство и, хоть слабо, но надеялась чем-то помочь старухе. От девушки я узнал, за что эту женщину ведут в лагерь, где она, как мне уже пояснил охранник, умрет. Немецкие солдаты забрали у нее трех куриц. Четвертую она спрятала. Кто-то из солдат увидел эту курицу и попробовал ее поймать. Старуха шуганула курицу камнем, отгоняя в подсолнухи, к соседу. Солдат решил, что старуха покушалась на его жизнь. Он избил ее и передал жандармам. Так она очутилась в этой колонне.
Унтер-офицер, сопровождающий колонну, увидев, что я разговариваю с женщинами, подошел к нам, прислушался и сказал:
— Семьдесят четыре года, а все еще не подохла.
— Так зачем ты ее держишь? Пусть катится.
— Тебе легко рассуждать. А у меня девять подохло по дороге, да и остальные вот-вот свалятся. Хоть бы половина до места дошла. Мне же нужно сдать их по счету.
— Отпусти ты ее. Напишешь в рапорте, что умерла.
— Это не так просто, — сказал унтер-офицер. — На каждого умершего в пути я обязан представить свидетельство от местного коменданта. На тех, что подохли, у меня документы есть. Но вот одна утонула в реке, когда я разрешил им попить. Теперь мне нужно поймать какую-нибудь бабу на ее место. А то не хватит.
— Я, пожалуй, помогу тебе, если хочешь, — сказал я унтеру. — Обожди меня здесь.
Придя в госпиталь, я достал из сейфа один из подписанных главным врачом чистых бланков, поставил печать и написал:
«Свидетельство о смерти.
Двенадцать женщин из колонны, конвоируемых охранным отрядом ? 314, умерли от истощения». Дата и подпись (подпись уже стояла под документом), я пришлепнул еще одну печать. [73] Унтер-офицер Руди Бродд сунул мне в руки буханку хлеба.
Я выбежал на улицу. Танки уже заворачивали за угол, и над улицей разносились окрики охранников: «Го-товьсь! Подтянись! В дорогу!»
Колонна живых трупов вот-вот должна двинуться с места. Я сделал старухе знак остаться, но она поплелась за остальными. Девушка, шедшая рядом с ней, крикнула мне, что, если они отстанут, в них будут стрелять.
Нагнав унтер-офицера, я вручил ему свидетельство о смерти и буханку хлеба.
Он подошел к старухе и оттолкнул ее в сторону от колонны. Молодая девушка и еще какие-то женщины бросились за ней. Тут же раздался окрик шедшего за колонной охранника, он вскинул винтовку.
— Не трогай, — сказал я ему строго. — Они будут работать в госпитале, картошку чистить. Я выдал вашему унтеру соответствующий документ.
Охранник опустил винтовку и побежал к унтеру в голову колонны.
Тот уже разламывал мою буханку, и ему, видимо, было в этот момент не до пленных. Он сунул солдату кусок хлеба и махнул мне рукой, показывая, что все в порядке. Сейчас ему действительно было на все наплевать: вместе со старухой сбежали четыре женщины, девять умерло в пути, из них на восемь у него собраны справки, значит ему сейчас нужен документ на пятерых. Я же выдал ему свидетельство о смерти двенадцати человек. Запас есть. Унтер счел сделку выгодной и спрятал свидетельство в карман.
А женщины убегали, все еще не веря своему счастью. Они добрались до каких-то развалин, подхватили старуху на руки и скрылись там, вероятно, так и не поняв, почему по ним не открыли огонь.
Мы думали, что нам станет легче: широкую колею железной дороги перешили на узкую, и теперь не нужно было перегружать раненых. Эшелоны с бензином, боеприпасами и людскими резервами должны без задержки идти на восток. На запад — санитарные поезда. [74]
Но внезапно все изменилось. Командование приказало отправлять на Запад в первую очередь не раненых, а трофейный скот. Что у нас из-за этого творится, не описать. Класть людей некуда, лечить нечем, ухаживать за несчастными некому. Всюду грязь, смрад, кровь, вонь, вши. Врачи — не врачи. Это костоправы, портные, кое-как врачующие полумертвых людей, коновалы, лечащие все болезни борной мазью и какими-то бесполезными таблетками.
...
Транспортная колонна ? 563 останавливается на ночь в большом сарае спортивного клуба в Бресте, рядом с нашим эвакогоспиталем. Ночью ехать нельзя. Возможно нападение партизан. Оставлять машины на шоссе тоже нельзя: их подожгут.
...
Двигались медленно, с большими остановками. К тому же в пути у нас внезапно отобрали паровоз для более срочного эшелона — с солдатами и боеприпасами. Часть пути — одноколейная. Партизаны в нескольких местах взорвали полотно. Наши железнодорожники довольствовались восстановлением одной колеи. Ночью партизаны взорвали мост через реку. Восстанавливать его заставили жителей окрестных деревень.
На деревянной будке при въезде на мост висел плакат на трех языках — немецком, русском и белорусском, предупреждая местных жителей об ответственности за порчу железнодорожных путей. Из-за одного пойманного диверсанта будет расстреляно все село. Если диверсанта спрячут в каком-нибудь селе, село [77] сожгут. Возле плаката стоял двойной пост, вооруженный пулеметами. И все же мост взлетел на воздух.
Вечером эшелон прибыл на главный вокзал в Минск. Первое, что мы увидели возле вокзала, — это были женщины и дети, откапывающие погребенных под развалинами большого дома своих близких. По асфальтированной площади передвигались какие-то тени с тяжелой ношей — это местные жители подбирали среди руин обугленные бревна на топливо.
Город разрушен до основания. В центре — сплошные руины. Света нет, на столбах висят обрывки проводов.
Перед огромным зданием Дома Красной Армии сохранилась статуя Ленина. Правой рукой он указывает вдаль. На руке висит доска с обозначением частей и ведомств вермахта, расположенных в этом доме. Но что доска. Главное — Ленин на месте. Все равно: ваше время, господа фашисты, сочтено.
Нас отправили на окраину города, к разрушенному тракторному заводу. Санитарную часть приказано расквартировать в детском саду ? 85. Спать придется на полу: вся мебель тут детская.
Рядом с нашей санитарной частью находится детская больница. Она встроена в гору и повреждена совсем мало. Здание двухэтажное, с огромными окнами и застекленными дверями.
В детскую больницу редко кто заходит, но по утрам, в определенный час, я вижу, как старый хромой мужчина покидает дом. Несколько часов спустя он возвращается. В руках у него полная сумка.
Несмотря на то что нам строго запрещено заходить в чужие дома, мы с Отто Вайсом на днях зашли в детскую больницу. Здание, где мы расквартированы, и детская больница — смежные, разгорожены одним дощатым забором.
В палатах множество детей — от грудных младенцев до подростков лет четырнадцати. В кроватках лежат только самые маленькие, остальные — на соломе. У детей отобрали кровати. На бледные, худые лица невозможно смотреть без сострадания. [78]
Маленькая изящная врачиха со слезами на глазах объяснила нам, чем она тут занята. Кроме трех выздоровевших девочек — ее нынешних помощниц, больницу обслуживает старый детский врач. Он изо дня в день отправляется в город, чтобы выклянчить что-нибудь для своих больных. Большей частью он возвращается с пустыми руками. Немецкий комендант отклоняет все его просьбы. Старика просто выгоняют из комендатуры, но он снова и снова приходит просить помощи для больных детей. В больнице нет ни медицинских инструментов, ни лекарств, ни продовольствия, а ведь в ней лежит не менее ста больных детей.
Лишь изредка какой-нибудь крестьянин принесет мешочек муки, кукурузы или буханку хлеба для своего больного ребенка. Но гораздо чаще люди приходят сюда, чтобы оставить здесь новых пациентов, случайно подобранных где-нибудь. Они не могут назвать имени и фамилии ребенка, так как не знают, кто его родители.
На рассвете врачиха с тремя девочками отправляется собирать коренья и клубни на соседние поля, чтобы хоть чем-нибудь накормить ребят.
Когда мы с Отто Вайсом переходили из палаты в палату, я все время думал о своих детях.
Маленькие существа поворачиваются на каждый шорох в надежде, что им принесли поесть. Рот они открывают только для того, чтобы попросить кусочек хлеба. Врачиха и старик без конца что-то придумывают, лишь бы немного успокоить детей. Так они живут уже много недель. Здесь свирепствуют дизентерия, сыпной тиф, дифтерия, гнойные воспаления. У некоторых детей подозревают даже холеру. Но им грозят не столько болезни, сколько голод. Они буквально угасают от истощения.
За водой приходится ходить далеко, а тут еще не хватает посуды.
Хромой врач обнаружил в городе место, куда какая-то немецкая воинская часть сбрасывает картофельные очистки. Он приволок это драгоценное добро в кошелках. В этот день в больнице был настоящий праздник.
Женщина-врач остановилась у одной из палат словно боясь войти туда. Повернув дверную ручку, она сказала нам:
— Это комната молчания. [79]
Сюда помещают безнадежных, это, так сказать, последняя остановка перед кладбищем. Дети здесь с синими губами, предельно истощенные, покрытые сыпью и струпьями. Маленькие неподвижные скелеты, которых вот-вот унесет смерть.
Мы с Отто Вайсом тысячу раз глядели смерти в глаза, видели ее совсем рядом, были с ней, как говорят, «на ты», а тут мы остановились, сжав зубы. Ведь перед нами лежали дети.
Что могут сделать врачи в таком безвыходном положении? У них нет ничего. Я уже не говорю о медикаментах — у них нет хлеба, самого необходимого лекарства.
Капитан, оставшись в бушующем море без компаса, еще может рассчитывать на счастливый случай: попутный ветер прибьет его корабль к берегу или другой корабль окажет ему помощь. Здесь не приходилось рассчитывать на счастливый случай. Фашистские власти безжалостны и неумолимы.
Мы шли на цыпочках, но казалось, что сапоги, подбитые гвоздями, стучат, точно молотки. Кругом — смерть. Это ощущение не покидало нас. Кажется, идешь не по больнице, а по огромному моргу, разделенному на палаты.
Ежедневно из детской больницы выносят маленькие трупики. Это жертвы злодейского похода на восток. Что сказали бы солдаты, случись такое в Германии, с нашими детьми! Кто звал нас сюда, кто за это ответит, да и можно ли говорить просто об ответственности — ведь мертвых не воскресишь.
Отто Вайс, не говоря ни слова, в тот же день отнес в больницу коробку с бинтами и мазь на рыбьем жире. Но это же капля в море.
Среди нас есть люди, которые хотели бы помочь детям. Но таких очень мало. А сила в руках тех, что принесли сюда смерть. Их тысячи и тысячи. Смешно просить их о помощи. Их призванием стало уничтожение. Чем больше местных жителей погибнет, тем лучше для фатерланда. Фюрер внушил им жажду жизненного пространства. Какой страшной бациллой заразили фашисты этих немцев!
Наша санитарная часть стояла в Минске недолго. [80]
Перед отъездом Рейнике, Вайс и я принесли в детскую больницу несколько коробок с глюкозой.
Хромого врача не было. Врачихе помогала одна из девочек. Она стерилизовала пять ложек — все, что у них имелось. Врач пригласила нас пройти с ней по палатам. Девочка то и дело стерилизовала ложки, маленькая женщина шагала от ребенка к ребенку, выдавая по ложке глюкозу. Дети своими синими губками тянулись к ложкам, будто впервые в жизни получали еду.
В маленькой палате мы увидели старика с восковым, почти прозрачным лицом. Он лежал на соломе. Не человек — сама смерть.
— Кто это? — спросил я.
— Наш старый доктор, — ответила врачиха. — Вы его не узнаете? Хромой доктор.
Я попросил, чтобы ему тоже дали глюкозы. Женщина подошла к старику и стала что-то объяснять ему по-русски. Старик что-то невнятно пробормотал. Женщина перевела:
— Он просит отдать глюкозу детям, а ему принести стакан воды.
Мы уходили, и наши кованые сапоги стучали невыносимо громко.
Ночью старый доктор умер.
Сегодня утром Вайс, по просьбе врачихи, срезал в парке детского сада несколько еловых веток. В суматохе никто не обратил внимания, что он бросил ветки в подвал, где, завернутый в упаковочную бумагу, лежал старый доктор.
...
Вблизи Молодечно с высоты, где стоит огромная казарма, я оглядел местность: кругом лес. Вершины деревьев отливают синевой. Кое-где поднимаются дымки. Вдали виднеется церковь с широким куполом.
У подножия высоты проходит дорога на Вильнюс. Противоположное направление обозначено табличкой с римской цифрой десять. Через Молодечно дорога ведет в Уллу.
Все здания на высоте заняты воинскими частями, радиостанциями и тылами. Несколько подальше находится склад трофейного имущества. Там стоят автомобили, полевые кухни, мотоциклы, грузовики, орудия. Рядом в огромном здании расположился эвакогоспиталь.
Изредка средь бела дня появляются самолеты: разведчики и бомбардировщики. Они пролетают довольно низко, сбрасывают несколько бомб и исчезают. Вдогонку им стреляют зенитные орудия.
Прилетали санитарные самолеты за ранеными. Часть раненых по разбитой дороге через лесное болото отправлена на север. Днем и ночью рабочие батальоны разминируют [82] дороги и тропинки. То и дело доносится грохот взрывов. Необученные солдаты не умеют обращаться с миноискателями и подрываются на минах.
На дороге, ведущей на Уллу, оживление. Прибыла новая дивизия, большей частью в пешем строю.
В эвакогоспиталь теперь поступают солдаты с потертыми ногами. Они лежат вповалку на соломенных подстилках.
...
Санитары снова не успевают обслуживать всех раненых. Заставляем помогать нам пленных советских солдат. Они чистят картошку, овощи, носят воду для полевых кухонь и ездят на грузовиках как сопровождающие. Некоторых назначили даже санитарами. И тем не менее мы не справляемся. Я получил приказ привезти из лагеря новых пленных. Лагерь расположен поблизости, в корпусах какой-то фабрики.
Во дворе фабрики, примерно на уровне второго этажа, высится небольшое здание на сваях. Оттуда весь лагерь виден как на ладони. В ямах, выстланных листьями [83] и соломой, лежат пленные. Это больные. Большинство ям пустует: утром пленных выгоняют на работу — разбирать дзоты и разрушенные дома, складывать или грузить дрова.
В здании на сваях сидит немецкий лейтенант. Он комендант лагеря. Я обратился к нему с просьбой выделить для госпиталя дополнительно еще шесть человек, достаточно крепких и хоть немного владеющих немецким языком. Лейтенант на это ответил:
— Приходите вечером, когда все вернутся с работы. Кстати, вам известно, что вы несете личную ответственность, если кто-нибудь из них сбежит? Кроме того, пленным запрещено выдавать продовольствие, то есть выделять пайки. Кормить только отбросами. Пленным запрещено общаться как со штатскими, так и с солдатами. В случае смерти пленного вы должны подать рапорт и получить у нас замену.
— Слушаюсь, господин лейтенант. Но если их не кормить, они подохнут с голоду на такой работе, — попытался я возразить.
Лейтенанта это не смутило:
— В таком случае придете за новыми. Этого добра у нас хватает. Важно все оформить, как положено.
Так вот, значит, как выглядит на практике применение Женевской конвенции, о которой нам говорили в Эльсе на политзанятиях. Пленным предоставляют возможность умирать голодной смертью.
Недалеко от вокзала пленные скатывают с платформы огромные бочки бензина. Другая группа пленных стоит внизу и принимает эти бочки. Люди предельно истощены, а бочки так тяжелы, что удержать их просто невозможно. Бочки сбивают людей с ног. Это — смерть!
Вечером я снова пошел в лагерь. Теперь все пленные на месте. Слышны команды и окрики. Раздаются выстрелы. Идет раздача пищи.
...
Раз в сутки пленным выдают на семь человек по буханке хлеба и по две консервные банки с водой. Именных списков не существует, да, пожалуй, и невозможно вызывать всех по одному — в лагере их двадцать шесть тысяч. Вот кто-то и придумал такую систему раздачи пищи.
Семь человек выстраиваются в ряд, берут друг друга под руку и, скрестив на груди руки, образуют неразрывную цепь. На флангах этой цепи две свободные руки держат по консервной банке. Такая цепь втискивается в проход между двумя барьерами, затем боком — во второй канал. Семерка делает три шага вперед, словно танцуя полонез, и протискивается сквозь следующую преграду. Наконец добирается до места, где на куче хлебных буханок стоит шпис. Справа и слева от него двое солдат держат по канистре и по жестяной кружке на длинной палке.
Перед шписом и солдатами цепь выравнивается, пленный, стоящий в середине цепи, подходит к шпису, раздающему хлеб, крайние к солдатам, раздающим воду. Шпис сует среднему буханку в руки, скрещенные на груди, а на флангах солдаты наливают в консервные банки воду. После этого цепь продвигается дальше, словно заведенный механизм, уступая место следующей семерке. Получают еду, собственно, только трое, остальные четверо являются как бы свидетелями.
Семерки уходят от раздатчиков к своим землянкам, где они делят пищу. Часовой того или иного сектора опускает шлагбаум и стреляет в воздух, извещая шписа, что его участок накормлен.
В плену жизнь и смерть — близкие соседи. Фронт далек, но мертвецов хватает и здесь. Людей тут погибает больше, чем на фронте. Из трупов можно сложить целые горы.
Пленных для госпиталя подыскивали по всему лагерю. Я расписался за шестерых и подтвердил, что знаком с инструкцией «Об обращении с военнопленными». [85]
Эти шестеро обрадовались, что их забирают в госпиталь. Может быть, там иногда им перепадет миска супу, кружка кофе или чаю, а то и кусок хлеба.
...
Среди пленных есть студент медицинского института. Его направили в перевязочную помогать санитарам. Он прислушивается к разговорам раненых — сам же молчит.
Трудная проблема — питание пленных. Руди Бродд делает все, что может, но жиры и мясо рассчитаны точно по порциям. Надо найти способ получать паек и для пленных. Но как?
В госпитале продовольствие выписывается на всех раненых, независимо от температуры. Раненые с высокой температурой отказываются от еды. В этом случае их порции можно отдавать пленным. Я, как казначей, должен рассчитывать и выписывать необходимое количество продовольствия. Комбинировать трудно, но иногда все же удается. Хорошо, если в госпиталь попадает раненый, [86] которого нужно отправлять дальше. Это лишний паек. Правда, ненадолго, да и вообще это случается редко, словом — капля в море. Надо придумывать что-то другое.
Ротный казначей фельдфебель Бартль — человек дотошный. Объегорить его очень трудно. У него и крошка не пропадет. Трудно, иногда просто немыслимо ежедневно отчитываться в двадцати пайках, истраченных на людей, которых нет в списке, а просто так их в список не занесешь. Но людей надо кормить!
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Среда, 17 Сентября 2014, 04:54:59 | Сообщение # 124 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| ...
Я давно собирался при случае поговорить с ним. И вот, когда Бартль приехал из роты в мою канцелярию, чтобы принять у меня месячный отчет, я осторожно начал:
— Не хочешь ли рюмочку шнапса, Юпп. Чтобы глотка не пересохла. А то мне все время мерещится голодная смерть.
— Разве ты голодаешь? — спросил Бартль.
— Нет, но... Помнишь, как ты сказал в Люблине? «На левой руке повязка красного креста, а в правой...» У меня в правом кармане приказ морить голодом пленных.
Я рассказал ему о разговоре в лагере с лейтенантом и о приказе кормить пленных только отбросами.
Бартль некоторое время сидел молча, хмуро уставясь в стол.
— Сколько у вас их? — выдавил наконец он из себя.
— Двадцать. [87]
— Двадцать пайков ежедневно, о, боже мой, — простонал он.
Бартль сказал, что в трехстах километрах от фронта сидит его начальство — казначей Нугль. Такая сволочь — до всего докопается. Там, в тылу, у него есть условия, чтобы все до корки проверить. Он убежденный нацист и причисляет себя к цвету партии, который должен держаться подальше от фронта, чтобы сохранить себя для будущих великих дел.
В общем, мы с Бартлем обо всем договорились. Разработали план, как, не нарушая установленных порядков, обеспечить пленных пайками. Собственно говоря, все это не так сложно, если в последующей инстанции к тебе не станут придираться. Нугль во взвод внезапно не нагрянет. Да и не внезапно он вряд ли полезет в район, так близко расположенный от линии огня. Обычно проверяет один Бартль. Значит, договорились: в дальнейшем он не будет слишком придирчив.
Теперь я могу действовать свободнее. Двое, к примеру, выздоровели и уже отправлены на фронт с харчем на один день. Я записываю им сухой паек на два дня. Амбулаторных больных с занозой, фурункулезом или с плохим анализом мочи я могу иногда записать как настоящих больных, в главную книгу, а уже оттуда имею право перенести их в списки на довольствие. В свою часть они возвращаются вечером. Но я вычеркиваю их лишь на следующий день с пометкой о выдаче вперед сухого пайка. Так дело налаживается, раздатчикам на кухне можно дать команду кормить пленных нормально. Повара — ребята неплохие. Им важно, чтобы все сошлось в отчетности и чтобы на всех хватило. Пленные все понимают, и я чувствую, что они благодарны нам.
Вчера ко мне зашел Отто Вайс:
— Подумай, Карл. Оказывается, пленный по имени Владимир, родом из этих мест. Его дом всего лишь в шестидесяти километрах отсюда. Будь я так близко от дома — сбежал бы.
А сегодня ко мне пришел сам Владимир. Он попросил прямо, словно решившись на отчаянный поступок:
— Унтер-офицер, пусти меня домой! — В его голосе звучала надежда. [88]
— А паспорт у тебя есть?
— Подумаешь, паспорт, — произнес он пренебрежительно и бросил выразительный взгляд на свои ноги, будто желая сказать: чтобы добраться до дому, нужны не документы, а крепкие ноги.
Руки у него синие, словно он только что собирал чернику. На самом же деле Владимир нашел в подвале огромную бутыль с чернилами и перекрасил свои старые солдатские брюки в синий цвет.
Владимир работает сопровождающим на санитарной автомашине. Шофер машины больше других заинтересован в таком помощнике: пленный избавляет шофера от всякой черной работы. Если Владимир не явится, шофер немедленно доложит об этом по команде. Да и охранник заметит его исчезновение. Кроме того, дежурный унтер-офицер каждый вечер устраивает перекличку пленных и сразу же заметит его исчезновение. Дело это не простое, отпустить Владимира я не могу.
Ко мне пришел студент Сергей, староста пленных. Он спросил меня по-немецки:
— Геноссе унтер-офицер, ты Ленина любишь?
— Да, — ответил я ему. — Но в чем дело?
— Ты действительно любишь Ленина?
— Да.
— Так докажи это.
Я растерянно молчал, не понимая, чего он от меня добивается. Но Сергей, очевидно, заранее все обдумал и настойчиво продолжал:
— Ты должен придумать, как Владимиру уйти отсюда. Ему надо попасть домой. Он оттуда не вернется. Ему надо уйти. Сделай так, чтобы его не искали.
До этого я с Сергеем почти не разговаривал. Но он и его товарищи, очевидно, раскусили нас троих: и с Вайсом и с Рейнике они говорят так же прямо и настойчиво, как со мной. Они понимают, что раз мы кормим их, вопреки запрету командования, значит, мы «любим Ленина». Ну что ж, он прав.
Я обещал все обдумать. [89]
Всю ночь я думал о Владимире. Действительно, это ужасно: жить за колючей проволокой рядом с домом. Там родители, братья, сестры. Они ничего не знают о его судьбе, думают, что он где-то воюет или убит. А он жив, рядом, но в неволе. Мне мерещилось, что Владимир уже стучится в окно своего дома... Но тут полицаи, он бежит... За ним погоня... Для матери и радость и горе — все вместе...
Как же помочь ему?
Отпустить его, конечно, не отпустят. Не поверят, что он вернется, да он и не собирается возвращаться. Если он просто исчезнет ночью, поднимется такой переполох, что пострадают все: и пленные, и наше начальство. Пленных тут же заберут в лагерь и, возможно, для острастки расстреляют. Доктору Сименсу, как командиру взвода и начальнику эвакогоспиталя, будет такой нагоняй, что он после этого резко изменит, режим во взводе. Кто-нибудь угодит под трибунал. А между тем и Рейнике твердит, что Владимира надо отправить домой.
Рейнике сказал, что через Владимира мы сможем связаться с партизанами. Это не такой парень, который просто хочет убежать домой, под крыло матери. Он настоящий комсомолец. Ему надо, помимо всего прочего, дать еще и оружие в руки. Густав сказал, что у него в запасе два лишних пистолета и восемьдесят патронов. С тех пор как мы расстались с товарищами из фотоателье, нам некому передавать оружие. А привычка уже есть — на всякий случай подбираем все, что попадается.
— Ты прав, Густав, — сказал я Рейнике. — Но отпустить его не так-то просто. Подожди немного. Я хочу все это проделать более или менее шито-крыто.
И вот мы придумали, как лучше отправить Владимира домой и дать ему возможность примкнуть к партизанам. Правда, это было очень рискованно.
Владимир должен пожаловаться на боли в спине и еле передвигать ноги. Он уже успешно это проделывает, ходит, словно проглотив аршин. Особенно плох он вечером. Такой помощник шоферу ни к чему. Он не в силах носить мешки с картофелем или сгружать уголь.
А в последние дни он просто не поднимается с койки. Врач осмотрел его, но ничего не нашел. Шофер Андрицкий [90] пришел ко мне и заявил, что, если этот русский не выздоровеет, ему придется дать другого помощника.
— А жаль, — добавил Андрицкий, — работал он как вол. Ну, ничего не попишешь. Давайте замену. Сдайте его в лагерь и возьмите другого — покрепче.
Сегодня, когда пришел доктор Сименс, я после обычного рапорта доложил ему:
— Надо уладить дело с пленным, сопровождавшим машину Андрицкого. Он никуда не годится. Его нужно заменить.
— Кем?
— Кем-нибудь из лагеря. Этого пленного сдадим туда и взамен получим здорового. Фельдфебель Бауманн придерживается того же мнения.
— Дело ваше. Тащите своего хромого в лагерь. Но оттуда приведите такого, чтобы не дышал на ладан.
— Слушаюсь, господин доктор.
В коридоре конца нашего разговора нетерпеливо ждал Реннике.
— Выгорело? — бросился он ко мне навстречу.
— Да. Все в порядке.
Я пошел в соседний флигель, где разместились прибывшие на Восточный фронт испанцы «Голубой дивизии», и обратился к дежурному унтер-офицеру, с которым был хорошо знаком:
— Камрад, разрешите воспользоваться машинкой, надо написать отношение.
— Хайль Гитлер, камрад капрал! — гаркнул испанец и похлопал меня по плечу. — Ах, прима, камрад, прима, прима! Прошу вас, берите машинку.
Я отпечатал то, что требовалось, и вернулся к себе.
В канцелярии я пришлепнул на эту бумажку штамп, вместо подписи поставил закорючку и сунул справку в карман.
Когда все машины ушли в рейс, я вызвал Владимира. Мы специально решили пойти в лагерь после того, как уйдут все машины. А то кому-нибудь взбрело бы еще в голову предложить подвезти нас.
Я сам повел Владимира в лагерь. Он отлично играл свою роль: шел согнувшись, словно маленький мешок, висевший у него за плечами, с куском хлеба, брюками и пистолетом был страшно тяжел; он то и дело печально оглядывался, чтобы каждый почувствовал, как грустно [91] ему уходить из госпиталя. Оба мы шли медленно. Я делал шаг — Владимир два. Кругом сидели выздоравливающие раненые. Рядом с полевой кухней легкораненые чистили картошку. Кто-то из пленных нес туда воду. Я прикрикнул на Владимира как можно строже:
— Давай, давай! А то и до вечера не доковыляем. Мы спустились с горы, пересекли главную улицу, вышли к разрушенному зданию вокзала. Народу тут было мало, а солдат и вовсе не встретишь. Нас видели только железнодорожники.
На станции чудом сохранилась уборная. Только что из нее вышел стрелок тыловой охраны. Увидев хромого пленного, он фамильярно посоветовал мне:
— Да стукни ты этого урода как следует. Сразу от него избавишься.
— Молчать, образина! — гаркнул я что есть мочи; стрелок вытаращил глаза, увидел, что перед ним унтер-офицер, вытянулся, отдал честь и поспешил удалиться.
В уборной Владимир переоделся, бросил старье в выгребную яму и напялил на себя свои чернильные брюки. Я, сильно волнуясь, ждал, когда он закончит переодевание и благополучно уйдет. На прощание он протянул мне руку и исчез, а я остался на некоторое время в вонючем клозете, чтобы не выходить сразу следом за ним.
Когда я вышел оттуда, Владимир уже почти скрылся из виду. Кругом ни души. Кажется, все сошло благополучно. Владимир, прихрамывая, проходил вдалеке мимо Пруды разбитых орудий и танков. Хорошо, что он продолжает хромать, иначе найдется какой-нибудь умник, заберет его и потащит на работу. Такое случается нередко, каждый солдат озабочен тем, чтобы свалить свою, работу на кого-нибудь из местных жителей. Словом, Владимир вел себя правильно — ночью он найдет пристанище, а дня через два, глядишь, будет дома.
...
Я заговорил нарочито грубо:
— Господин лейтенант, подох один из наших пленных. Я получил приказ привести другого.
Лейтенант, обращаясь к писарям, сказал:
— Проверьте-ка, сколько их там в госпитале. Писарь полистал в папке:
— Двадцать, господин лейтенант. Первый раз четырнадцать, потом еще шесть.
— Припишите еще одного, — приказал лейтенант, а писарь ответил: [94]
— Если один умер, господин лейтенант, и нужна лишь замена, то итог остается тот же, господин лейтенант.
— Ну, ладно. Требование принесли?
Я утвердительно кивнул и стал шарить по карманам, все еще надеясь, что справку предъявлять не придется. Но лейтенант не сказал: «Да оставьте вы свою бумажку».
Пришлось ее найти, и лейтенант прочитал вслух:
— «В связи со смертью одного военнопленного, умершего от дизентерии, прошу прислать взамен другого, по возможности умеющего водить машину».
Лейтенант положил на стол записку и позвонил в цех. Он дал кому-то поручение найти подходящего человека и доставить его в сопровождении унтер-офицера. Положив трубку, он сказал:
— Присаживайтесь, сейчас приведут.
Сигарету лейтенант почти докурил. Я поспешил вытащить всю коробку, еще раз угостил его и положил коробку на стол рядом с запиской, чтобы в случае, если лейтенант вздумает покинуть «небоскреб», забрать со стола и коробку и записку.
Пришел унтер, и лейтенант сказал ему:
— Предоставьте в распоряжение санитара одного из техников. Только учтите, что к нам он не вернется, для нас он потерян. Понятно?
Он снова взглянул на бумажку и добавил.
— Нужен пленный, умеющий водить машину. — Затем что-то написал на бумажке.
Я не спускал с лейтенанта глаз.
— Возьмите, это послужит вам пропуском, — с этими словами лейтенант вернул мне бумажку, — Предъявите у ворот.
— Благодарю.
Я почувствовал облегчение. Владимир ушел, а фальшивку мне вернули.
...
В цехе фабрики пленные сортировали по ящикам мелкие части машин. Унтер-офицер сказал мне:
— Выбирай сам.
Я спросил громко:
— Кто из вас говорит по-немецки?
Четверо мужчин подняли руки.
— А кто умеет водить машину?
Ни один из четверых руки не поднял.
— Кто разбирается в машине?
Двое.
— В грузовой или легковой? — спросил я.
— В тракторе, — ответил один из пленных.
Второй сказал:
— И в той и в другой.
Я решил взять тракториста. Но унтер-офицер возразил:
— Он нужен нам завтра для переброски танков и орудий. Возьми того, косоглазого.
Я сказал «косоглазому», чтобы он шел за мной, и мы зашагали по двору.
По дороге я объяснил пленному:
— Будешь работать в госпитале.
Он понял.
Мы миновали все заграждения и остановились у ворот. Охранник спросил меня:
— Где пропуск на Ивана?
Я вытащил бумажку с пометкой лейтенанта «пропустить» и, не выпуская ее из руки, показал охраннику. Охранник протянул руку за бумажкой.
— Она останется у меня.
Я спросил:
— Ты куришь?
— Конечно, курю. Пропуск давай сюда.
— Камрад, я дам тебе две сигареты «Бергманн Приват». Только оставь мне бумажку. Сигареты я положу здесь, на шлагбаум, чтобы дежурный из окошка не увидел, что я тебе что-то даю. Понимаешь? При входе в город стоят контрольные посты. Мне необходим какой-нибудь документ на пленного. Иначе его у меня заберут. А он мне до зарезу нужен. Я не курящий, я дам тебе даже три сигареты. [96]
— Давай четыре и можешь катиться со своей бумажкой.
Я положил на шлагбаум четыре сигареты, охранник расплылся в улыбке.
Издание: Кёрнер-Шрадер П. Дневник немецкого солдата. — М.: Воениздат, 1961.
Книга на сайте: militera.lib.ru/db/korner_schader_p/index.html
И т. д. Дальше много интереснее.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Саня | Дата: Среда, 17 Сентября 2014, 20:34:01 | Сообщение # 125 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Цитата А как можно было сгонять пленных в центр лагеря, если территория лагеря была разделена на блоки, огороженные колючкой?
Каждый лагерь стандартно имел общий плац для построений.Лагеря делились ,но в блоках были ворота.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 18 Сентября 2014, 19:33:15 | Сообщение # 126 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Прошло лагерь 300 тысяч,но одномоментно они не могли все находиться в районе Бяло Подляски.
Этапы как прибывали постоянно,так же и убывали с пленными в шталаги,думаю,что теми же эшелонами,которые следовали с фронта в тыл.Одних оставили на сортировке,вторых отсортированных загрузили и убыли далее.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Саня | Дата: Четверг, 18 Сентября 2014, 19:34:11 | Сообщение # 127 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Карта района Бяло Подляска с указанными местами захоронений :
http://wikimapia.org/#lang=ru&lat=52.034541&lon=23.197460&z=13&m=b
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Четверг, 18 Сентября 2014, 20:37:27 | Сообщение # 128 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Перегрузка с одной колеи на другую — дело тяжелое и мучительное.
Ширина колеи менялась не в Б. П., а в Бресте. И притом от Бреста на юг и север по советской территории шла узкая колея, а на восток широкая.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Четверг, 18 Сентября 2014, 20:41:40 |
| |
| |
| Nestor | Дата: Пятница, 19 Сентября 2014, 00:08:39 | Сообщение # 129 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Однако мне попадались планы (карты)
Вот достаточно подробная карта, на ней ничего похожего на терминал в Тересполе не видно
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Пятница, 19 Сентября 2014, 16:40:32 | Сообщение # 130 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата только однопутка (?) следовала далее к мосту через Буг...
Путей от Бреста было два - русской и европейской ширины. По европейской колее можно было проехать лишь сравнительно недалеко по приграничным районам, а по широкой по всему СССР. Между Тересполем и Брестом тоже двухпутка, по двум стандартам, но совершенно недостаточные перегрузочные мощности - только один тупик. В Бресте значительно больше, только на карте они представлены далеко не все.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Пятница, 19 Сентября 2014, 16:43:14 |
| |
| |
| Саня | Дата: Пятница, 19 Сентября 2014, 16:42:49 | Сообщение # 131 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Пассажирские вагоны из Польши идут прямо в Брест на вокзал,но на отдельный перрон только.
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Пятница, 19 Сентября 2014, 17:22:11 | Сообщение # 132 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Я это знаю. Ездил. Там еще электрички ходят с отдельных платформ (их одна или две, точно не помню). А в Тересполе тупик для для грузовых эшелонов. Там таможня и перегрузка.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Пятница, 19 Сентября 2014, 17:23:36 |
| |
| |
| Фадлан | Дата: Суббота, 20 Сентября 2014, 20:52:19 | Сообщение # 133 |
 26.06.1941 - 11.07.2020
Группа: Суперстар
Сообщений: 13744
Статус: Отсутствует
| О судьбе одного из тех, кто прошел лагерь в Бялой - Подляске:
КУВАЛИН СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ, старший сержант, заведующий делопроизводством продовольственно-фуражной службы 84-го стрелкового полка.
Сражался в Цитадели крепости у Холмских и Брестских ворот до 2 июля. Контуженный, попал в плен. Прошел лагеря Бяла-Подляска, Гамбург. За неоднократные попытки к бегству был переведен в лагерь смерти Освенцим, позже в Маутхаузен. В марте 1945 г. совершил побег и добрался до советских войск.
Во время написания книги "Героическая оборона" С.М. Кувалин жил и работал в Челябинской области.
Василий Иванович Колотуша
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 17:49:20 | Сообщение # 134 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Что-то написано про шлюзование
Шлюзовый лагерь военнопленных. А ведь и действительно шлюзовый. Брест находится прямо на стыке ген.-губ., р. к. Украины и Белорутении. Если представить Брест как филиал 307, данное название получается абсолютно логичным. Понадобилось пленного переправить зачем-то из Белорутении в Украину или наоборот - движется через шлюзовый шталаг в Бресте.
Если это не 314, с которым все более менее ясно, а скорее всего, так оно и есть, то это именно и есть второй шталаг в Бресте, который разыскивался.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Саня | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:12:43 | Сообщение # 135 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Nestor, Цитата Nestor ( ) Брест находится прямо на стыке ген.-губ., р. к. Украины и Белорутении. Если представить Брест как филиал 307, данное название получается абсолютно логичным
Где на карте пленного хоть одно упоминание Бреста?
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:14:23 | Сообщение # 136 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| В определенном смысле был шлюзовым. Т. е. прежде чем отправить пленных, прибывших из оккупированного СССР куда-то дальше в рейх, куда-то еще на западе, их выдерживали в Б. П. до поступления заявок. Но это не шлюз в полном объеме этого понятия. По сути дулаг в г. г. около границы с СССР. А Брест занимал уникальное положение на стыке трех громадных регионов. И до сих пор мы не можем четко выяснить, когда, куда, т. е. к какому из них он относился. В общих чертах понятно, что какое-то время был в одной области, потом перевели в другую, потом, вероятно, в третью. Это ясно. Но при всех этих переводах, он не менял своего положения прямо на стыке, постоянно оставался в нем.
Притом не видно, чтобы Брест выполнял роль дулага.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:17:29 | Сообщение # 137 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Цитата Саня ( ) Где на карте пленного хоть одно упоминание Бреста?
С какой стати оно должно быть? Черным по белому написано, в т. ч. на штампе: шлюзовый шталаг. Мы знаем фронтшталаг 307, знаем, что если он фактически не имел, то теоретически мог иметь филиалы. А шлюзового шталага 307 мы не знаем. Следовательно, это какой-то его филиал. Логически больше подходит Брест, несколько меньше Тересполь.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Саня | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:18:24 | Сообщение # 138 |
|
Группа: Админ
Сообщений: 65535
Статус: Присутствует
| Цитата Nestor ( ) Черным по белому написано, в т. ч. на штампе: шлюзовый шталаг
Напишите полностью,как на карте написано .
Qui quaerit, reperit
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:40:12 | Сообщение # 139 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| http://www.obd-memorial.ru/memoria....145.jpg
Штамп там есть и дублирующая надпись полностью. При ней еще надпись в скобках, которую я не разобрал, похоже на Latrine, уборная, но явно это какое-то другое слово, ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ НАЗВАНИЕ.
Будьте здоровы!
|
| |
| |
| Nestor | Дата: Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:54:29 | Сообщение # 140 |
|
28.09.1952 - 23 .05. 2024
Группа: Эксперт
Сообщений: 25591
Статус: Отсутствует
| Кроме того, в данном случае существенное значение имеет маршрут перемещений пленного. Пленен в авг. 1941 г. в Рославле. Поскольку в документе никаких больше данных нет, предположим, что по май 1943 г. он там и находился. Не получается, т. к. Рославль освободили ажно 25 сент. 43. Следовательно, оттуда эвакуировался куда-то западнее. Вероятнее всего, по-моему, в Борисов, где тогда собирали больных эвакуированных пленных. Оттуда в шлюзовый лагерь Б. П., точнее, в его лазаретное отделение (?), находившееся в Latrine (?).
Возможно, на момент его прибытия туда было непонятно, как поступать с ним дальше, куда дальше везти. Определили в Седльце. А могли и куда-нибудь в Дрогобыч или Львов, к примеру. Почему нет?
В итоге видим полную реализацию функции шлюза.
Будьте здоровы!
Сообщение отредактировал Nestor - Понедельник, 22 Сентября 2014, 18:57:58 |
| |
| |
